В 1935 году она вышла замуж за своего соотечественника Ивана (Янку) Гениюша, учившегося на медицинском факультете Карлова университета в Праге, и в 1937 году переехала в Чехословакию. С 1939 года начала публиковаться в берлинской эмигрантской газете «Раніца».

В 1939 году ее родной город Волковыск, который до этого времени по Рижскому мирному договору 1921 года относился к польским владениям, вошел в состав Белорусской Советской Социалистической Республики (БССР). После вступления Красной Армии на территорию Западной Беларуси (в Волковыск 19 сентября 1939 года) пятая часть местных жителей была репрессирована, отца Ларисы Гениюш расстреляли, а мать и двух сестер сослали в Казахстан. О возвращении на родину не могло быть и речи.

Свою эмигрантскую судьбу Лариса Гениюш связала с деятельностью находившегося в изгнании руководства независимой Белорусской Народной Республики¹ и с 1943 года была назначена Генеральным секретарем правительства БНР.

В 1945 году почти чудом ей удалось избежать ареста органами НКВД. Однажды ночью в дверь ее дома начали громко стучать. Сразу поняв, в чем дело, и решив, что живой она ни за что не дастся, Лариса Гениюш уже собралась выпрыгивать в окно², но на шум сбежались соседи и тем самым ее спасли.

Чехи и дальше много помогали ей и ее мужу и в получении чехословацкого гражданства, и в поисках работы (Ивану Гениюшу нашли место доктора в городе Вимперк), и семья в течение следующих трех лет могла жить относительно спокойно.

В феврале 1948 года к власти пришли коммунисты, и уже 5 марта 1948 года органы МГБ арестовали Ларису и Ивана, лишили их чехословацкого гражданства, держали в тюрьмах Чехословакии, затем во Львове, с октября 1948 года в Минске.

7 февраля 1949 года был оглашен приговор со сроком 25 лет лишения свободы в исправительно-трудовых лагерях. Лариса Гениюш отбывала наказание в лагерях Инта и Абезь (Коми АССР), а также в Мордовской АССР.

После освобождения в 1956 году супруги Гениюш жили в поселке Зельва Гродненской области (родина Ивана Гениюша), так и не приняв советского гражданства и находясь под неусыпным контролем бдительных органов.

Свои воспоминания, названные «Исповедью», Лариса Гениюш писала тайком, передавала по частям знакомым, совершенно не рассчитывая на публикацию, но надеясь их хотя бы сохранить.

Из «Исповеди»

По советской градации, я на самой нижней ступени лестницы: 1 — белоруска, 2 — поэтка непослушная, 3 — «кулацкое отродье», 4 — зэк!!! 5 — христианка, которая верит и не боится! 6 — сын в Польше, 7 — друзья по всему миру, 8 — смертельно виновата из-за злосчастного завещания...³ Каждый из этих пунктов ужасен. Хоть умирай, а я еще как-то живу. Живу и сама тому удивляюсь...

Чехи были почти стопроцентно против немцев и жадно ждали русских, рисуя свою будущую жизнь при них в розовых красках. У нас на этот счет никаких иллюзий не было...

...А пока что собираются в Праге несчастные власовцы, которым судьба позволила еще немного пожить, ибо, отданные Сталиным на милость-немилость врагу, они уже давно гнили бы в земле, если бы не спаслись в армии РОА. Кто доходил от голода и массовых издевательств над людьми, тот их осудить не может... За их судьбой вновь встает понятие двух тираний н никакой третьей возможности спастись.

Утром слышу по радио, что советские танки на окраинах Праги! Мне страшно, все прочитанное о них, слышанное, пережитое родственниками встает перед глазами, кажется, смерть протянула ко мне костлявые руки и я в полной ее власти.

Подкармливая всяких беженцев, друзей и не друзей, я только думала: «Боже, я все отдам, что есть лишнего, голодным и нуждающимся, только сделай так, чтобы моей замерзающей, голодной маме дал кто-то кусочек хлеба или мисочку теплой еды там, в этой Богом забытой земле»... «Почему к вам столько людей приходило? — горланил на допросах взбешенный следователь. — Это как американский шпионский центр!» «Я поэтесса!» — говорю ему. — «Ну и что с того, у нас даже к Шолохову столько людей не ходит»... Да, он и компания много чего подтасовали, чтобы за единственный тот комитет, который, к сожалению, так ничего и не сделал, и за мою книгу «От родных нив» дать мне ни больше ни меньше, как 25 лет тяжелой лагерной работы на Севере. Да к тому же по этому моему одному на двоих делу провести еще и моего бедного мужа, которого добрый Бог кроме горькой, белорусской доли наделил еще неспокойной бунтаркой женой на всю жизнь, и ему поднести тот же щедрый минско-советский дар — 25 лет нечеловеческой неволи...

Давно уже минула кровавая немецкая оккупация, из которой мы вышли живыми, но самое главное, что поэзия моя, моя любовь к Беларуси была чистой, как криница в поле. Я никому ни слова не сказала, не написала, кроме Земли моей и моего Народа!.. Надвигаются новые испытания. Для меня они будут еще страшнее, но, Боже Земли моей, Боже предков моих, дай мне силы выдержать самое страшное. Пускай верность моя и любовь моя будут достойны мук Твоих многовековых, Беларусь моя. Веточка с Твоего дерева, песчинка с полей Твоих, несу Тебе остатки жизни моей и мое сердце. Как же хочу я проложить муками своими светлый путь к завтрашней Твоей судьбе. Оставляю Вам всем слова мои на память и на милость Вашу, мои потомки. Пускай обиды, мне нанесенные, искупят счастливые дни для них на Земле, которая принадлежит нам. Интернационал — это не приобрести чужое расположение и отречься от ценностей своего рода, это быть честными братьями в своем народе и в братстве между народами. Интернационал — это не подчинение сильнейшему, но подчинение равенству, любви и правде. Никто лучше нас самих не споет нашей «Реченьки», не станцует «Лявонихи», не поднимет благородной народной культуры нашей до такой высоты, чтобы видели люди, что мы самобытный, древний и достойный народ!

И ничего у меня нет, даже лисьей норки, а в перспективе — сердце, распятое за Беларусь на заиндевелой проволоке Севера. Значит, так суждено. О Боже, не оставь сына моего единственного, не дай потерять ему в пропасти одинокого существования имени и обличья человеческого и белорусского! За мною могилы самых дорогих людей, а впереди издевательства и черная судьба. Что ж, померяемся с ней силами. Пускай на мне прекратятся страдания народа нашего. Он заслужил быть свободным!

В минуту боли

Белоснежные гуси летят в край далекий.

Облака розовеют рожденьем зари.

Со святых родников моей песни истоки.

На земле белорусской мои алтари.

Ветви в росной красе, птицы в вольном раздолье,

звонкий щебет рождает волненье в крови.

На извечном пустынном измученном поле

бороздой привалило мечтанья мои.

Зерна слез и надежд прорастут непременно.

Жалит сердце мне боль, как змеиный укус.

Поменяла покой на служенье и верность

за тебя, о родная моя Беларусь!

Удивляет друзей сердца слабого мягкость.

Ох, не ранила б жизнь моя крыльев и грез!

Мне в минуту тяжелую нужно поплакать.

Я ведь женщина, женщина... Значит — из слез.

Можно вынести горе, опасность, пусть сложно,

но стерпеть. Принеси горьких трав из аптек.

Так болит, что не плакать уже невозможно.

Камень выдержит, но не живой человек.

Доводилось еще с бесприютом сражаться.

От тоски ж не спасают микстуры, года...

Без горячей слезы как с любимым расстаться,

если эта разлука навек? Навсегда?

Перевод В. Соловьевой

* * *

Ты царь земли, я царь своим решеньям,

И значит — ты не властен надо мной.

Неправый суд судью накроет тенью,

Алтарь разбив, не обретешь покой.

Тюремщика увидишь в верном страже,

Меча больнее — совести укол.

А я пройду, и люди тихо скажут:

То человек дорогою прошел!

Перевод М. Куновской

* * *

Из сил последних снова оттолкнуться.

Господь мне крылья все-таки сберег.

Душой взлечу от тропок Беларуси

до поднебесных, тягостных дорог.

Дубы внизу под ветром студят кроны.

Звезд светлячки средь вечной темноты.

Одна печаль и радость окрыленных,

что правды след заметней с высоты.

Перевод В. Липневича

Подготовка публикации и комментарии О. Репиной