С этого времени жители Праги в течение почти четверти века могли видеть его высокую, уже согбенную фигуру, спешащую по городским улицам в хлопотах по делам русской общины и беженцев с его погибшей родины. Он и его супруга были постоянными прихожанами Николаевской церкви. Долгие годы семья Долгоруковых жила в центре города, на ул. U Obecního dvora 7, недалеко от храма.

Чехословакия не случайно стала второй родиной Долгорукова: еще в детстве он бывал в Карлсбаде (Карловых Варах), а в 1904 году участвовал в польско-русском Карлсбадском съезде, где обсуждались перспективы автономного развития Польши¹.

Князь Петр Дмитриевич Долгоруков (9/22.05.1866—10.11.1951), близнец князя Павла, потомок многих аристократических фамилий, выпускник 1-й классической гимназии и юридического факультета Императорского Московского университета, товарищ председателя I Государственной Думы, во время Первой мировой войны служил на Галицийском фронте, участвовал в Белом движении, а в ноябре 1920 года эмигрировал из Крыма в Константинополь. Он был женат на земской учительнице Антонине Михайловне Беспаловой (1883—27.11.1955) и имел детей Михаила (15.07.1907—2.09.1993) и Наталию (5.06.1911—4.04.2009).

В апреле 1922 года Долгоруковы переехали из Константинополя, утрачивавшего значение одного из основных центров Русского Зарубежья, в Прагу. Этот город притягивал к себе наиболее жизнеспособные общественные силы эмиграции, а в Константинополе оставалось все меньше возможностей действенно помогать расселению беженцев. Обосновавшись в Праге, князь, видимо, надеялся помочь «русским земледельцам» выбраться из Константинополя. Соратники по партии и общественным организациям, в частности Астров, настаивали на возвращении в Константинополь, однако Долгоруков уже устал «тянуть лямку почти без денег» и не верил в то, что возможно получить достаточные средства из-за границы и «серьезно поставить дело». Сохранились его письма парижским товарищам по партии, посланные еще из Константинополя, в которых рефреном проходит тема безденежья: «Мы продолжаем бездействовать из-за безденежья»; «что-либо разработать по расселению (колонизации) или приступить к реальным шагам по ее подготовлению или реальному осуществлению мы <...> не можем из-за отсутствия средств».

В Праге благодаря финансируемой чехословацким правительством широкой программе помощи русским беженцам сформировался крупный центр общественно-политической и учебно-научной жизни Российского зарубежья. Долгоруков возглавил Русский национальный комитет в Праге и стал товарищем председателя Объединения русских эмигрантских организаций в Чехословакии, оставаясь членом Временного главного комитета Всероссийского союза городов за границей².

Уже 13 октября 1922 года князь участвовал в организации Союза русских педагогов средней и низшей школы в Чехословакии. В центре внимания Долгорукова оставалась судьба русских детей и молодежи, помощь инвалидам и нуждающимся. Он был членом, а часто и председателем многих организаций: Объединения русских эмигрантских студентов, Педагогического бюро, Временного комитета Всероссийского союза городов за границей, совета Русского заграничного исторического архива (РЗИА); был организатором Дней русской культуры, председателем ревизионной комиссии по борьбе с туберкулезом при Обществе русских врачей в ЧСР, помогал русским детским садам, библиотекам и Русскому очагу. Как бывший землевладелец, он был уверен, что в будущем России понадобятся образованные специалисты-аграрии, и уделял большое внимание всем начинаниям Союза русской земледельческой молодежи. Из своих скудных средств он оказывал помощь нуждающимся.

Князь Петр Дмитриевич Долгоруков запомнился многим как «человек безграничной доброты и активного милосердия, так же, как и его жена княгиня Антонина Михайловна. От них веяло теплотой и светом. „Наши святые князья“ — как называли их в Праге»³.

Вот что вспоминает Наталия Алексеевна Зайкова о своей бабушке, княгине Долгоруковой: «Люди старой интеллигенции считали, что в эмиграции были две настоящие дамы — баронесса Врангель и княгиня Долгорукова. Ее отличала особая простота, доброта, духовность. Бабушка никогда не жаловалась на судьбу, никогда не сердилась, очень любила детей»⁴.

В 1927 году в Харькове без суда и следствия был расстрелян брат князя — Павел Дмитриевич. С горечью в сердце узнавал Петр Дмитриевич, как уничтожаются в СССР архитектурные памятники (например, храм Христа Спасителя в Москве в 1931 году), сколько людей умирает от голода и как растет число жертв репрессий. Петр Дмитриевич стал инициатором ежегодных панихид по поминовению жертв большевицкого режима, заложив в Праге традицию Дня скорби и непримиримости.

«Имеющие уши да услышат»: в эмиграции стало широко известно о миллионах жертв голодоморов в СССР. 7 ноября 1933 года, выступая в Праге, «князь П. Д. Долгоруков говорил о все растущем числе жертв большевицкого режима, который к бессудным казням присоединил истребление людей голодом и болезнями, развивающимися на почве голода»⁵.

В конце 1930-х гг., накануне войны, Чехословакию покинул ряд представителей русской эмиграции. Но семья Долгоруковых осталась в Праге. После отъезда в США четвероюродной сестры, графини Софии Владимировны Паниной, Петр Дмитриевич взял на себя обязанности организации Дней русской культуры.

Супруги Долгоруковы старели, их здоровье ухудшалось. В 1936 году у князя случился удар, княгиня часто попадала в больницу.

После оккупации Чехословакии немецкими войсками положение русских эмигрантов резко ухудшилось: их стали преследовать, многие лишились пособий, а то и работы. Немецкие оккупационные власти распустили большую часть эмигрантских организаций, а оставшиеся подчинили контролю гестапо. По распоряжению гестапо князь Долгоруков был устранен от должности председателя Объединения русских эмигрантских организаций и вынужден давать частные уроки русского языка и литературы⁶.

В ходе Пражского восстания 1-я пехотная дивизия Русской Освободительной Армии выступила в поддержку повстанцев и к вечеру 7 мая 1945 года освободила большую часть города. Уже 9 мая в Прагу вступили части 1-го Украинского фронта Советской Армии, а с ними пришел СМЕРШ…

Сотрудник Института по изучению тоталитарных режимов Ян Дворжак: «Прага была центром эмигрантской деятельности в Чехословакии. Когда пришло известие о вспыхнувшем Пражском восстании, контршпионажные подразделения начали быстро перемещаться в Прагу — им ставилась задача задержать конкретных людей. Таким образом, почти одновременно с освобождением Праги начались массовые аресты. Вполне вероятно, что смершевцы опирались на списки, созданные советскими агентами, которым еще до войны удалось проникнуть в эмигрантские общины. Всего за несколько дней в Праге было задержано (причем без какого-либо взаимодействия с официальными чехословацкими учреждениями или секретной службой) несколько десятков видных деятелей русских и украинских эмигрантских кругов, среди которых были высокопоставленные офицеры вооруженных сил Чехословакии, университетские преподаватели и студенты, врачи, крупные технические специалисты, предприниматели, служащие чехословацкой государственной и общественной администраций»⁷.

СМЕРШ занял в Праге здание гестапо. Сразу расправились с русскими эмигрантами: дипломатом Владимиром Рафальским и профессором Альфредом Бемом. Настала очередь и 79-летнего князя Долгорукова, которого хотели обвинить в сотрудничестве с Третьим Рейхом. 9 июня 1945 года Петр Дмитриевич был арестован органами СМЕРШ ⁸.

Месяцы допросов, некоторые из них продолжались часами… Ничего не добившись от арестованного, СМЕРШ 16 октября передал следственное дело в Главное управление контрразведки. 7 декабря Долгоруков был доставлен во внутреннюю тюрьму НКВД. В деле сохранился один примечательный документ — талон-квитанция на вещи арестанта. Князю выдали 22 предмета, среди них: брюки х/б, ботинки старые, полотенце рваное, рубашки рваные, носовой платок рваный. В квитанции зафиксирована и 291 чешская крона, изъятая при первых обысках.

Через четыре дня после прибытия на Лубянку Долгоруков серьезно заболел. 13 декабря подполковник медицинской службы Яншин подписал следующее: «У заключенного артериосклероз, дистрофия и поливитаминоз, вследствие чего нуждается в немедленном направлении в больницу Бутырской тюрьмы НКВД СССР». Следствие пришлось приостановить, и оно возобновилось лишь 29 апреля 1946 года. После более чем четырехмесячной болезни 3 мая вновь начались допросы, продолжавшиеся с 10 до 16 часов.

Шестого мая было принято постановление о переквалификации состава преступления: «Привлечь Долгорукова Петра Дмитриевича в качестве обвиняемого по ст. 58-4 и 58-11 УК РСФСР, прекратив обвинение по ст. 58-3 УК РСФСР». В тот же день был подписан протокол об окончании следствия, сроки которого продлевались уже шесть раз. Накануне, 5 мая, Петр Дмитриевич был освидетельствован медсанчастью Бутырской тюрьмы и признан негодным к физическому труду. К этому времени арестанту исполнилось ровно 80 лет.

14 мая 1946 года военный прокурор Главной военной прокуратуры СССР Лозинский подписал обвинительное заключение, в котором отмечалось, что Долгоруков виновным себя не признал и его дело направлялось на рассмотрение Особого совещания при министре внутренних дел. Мерой наказания Долгорукову предлагалось назначить 10 лет исправительно-трудовых лагерей. 10 июля Особое совещание постановило «за принадлежность к контрреволюционной организации» заключить его в тюрьму на пять лет, считая с 9 июня 1945 года. Возможно, советы решили использовать громкое имя узника для шантажа русской эмиграции, но нельзя исключать варианта заложничества.

Этот срок Петр Дмитриевич отбывал во Владимирской тюремной больнице, где его и встретил В. В. Шульгин, арестованный в 1945 году в Югославии. «У него, — вспоминал Шульгин о Долгорукове, — была „рожа“, вся правая рука была багрово-красная, температура 39 градусов. Он очень стоически переносил свою болезнь, бодрился. Его лечили усердно, и, наконец, он поправился». Поведение Долгорукова поразило много повидавшего Шульгина: «Он вообще разговаривал охотно и много, очень бодро и с тем оттенком, принятым у старой русской аристократии, который состоял в следующем: важность личного преуменьшалась, наличествовал оттенок легкой насмешки к самому себе и даже ко всей своей аристократической касте». Что было приятно в Петре Дмитриевиче, продолжал Шульгин, «это такое его свойство, как абсолютное отсутствие какого-либо угодничества и подхалимства. Он обращался со всеми этими людьми, начиная от начальника тюрьмы и кончая уборщицей, совершенно одинаково. И притом как с равными»⁹.

В стране, превращенной в огромный концлагерь, заключенный Долгоруков умирал внутренне свободным человеком. Со своими советскими тюремщиками он выдерживал стиль общения, присущий христианским миссионерам в племени каннибалов: «Честь имею изложить следующее: некоторым заключенным, срок заключения которых кончается через несколько месяцев, чтобы они, если имеют близких им людей, могущих им оказать помощь при выходе из тюрьмы обмундированием, транспортом и предоставлением пристанища, указали таковых ему. Срок моего заключения оканчивается в начале июня 1950 года. <...> Моя жена проживала до моего ареста со мной в течение 23 лет в Чехословакии, т. е. в стране хотя и дружелюбной, но чужестранной, то заведение с ней потребует больше времени. Адрес у нее был в Праге у Обесного Двора дом № 7, Долгорукова Антонина Михайловна. Но не знаю, жива ли она теперь, т. к. я оставил ее 62-х лет от роду после лежания в больнице. Через 3 дня после моего ареста ей произвели рискованную для жизни операцию. Не знаю ее материального положения, т. к. она проживала на мои заработки от давания уроков. <...> В последнее время у меня появилась боль в области сердца. Вам был бы очень благодарен, если бы вы нашли возможным помочь мне своевременно выяснить мое положение к моменту выхода из тюрьмы».

Еще задолго до окончания срока тюремное начальство докладывало «наверх», что Долгоруков «по своему состоянию здоровья не может быть направлен в ссылку на поселение». Предлагалось направить его в дом инвалидов, «расположенный в нережимной местности», и передать «под надзор органов МГБ, как не имеющего родственников, которые могли бы взять его под опеку». По решению медицинской комиссии Петр Долгоруков был признан инвалидом I группы. 24 мая 1951 года его еще раз освидетельствовали, зафиксировав при этом старческую дряхлость, общий артериосклероз, порок сердца, двустороннюю паховую грыжу. К тому времени «враг советской власти» уже не мог без посторонней помощи подниматься с постели. С 8 октября у него начались зрительные и слуховые галлюцинации. 10 ноября 1951 года в 19 часов 30 минут Петра Дмитриевича не стало¹⁰.

В 1992 году Петра Дмитриевича «реабилитировали», а в 2012 году власти РФ установили в память о Долгорукове и иных сотнях и тысячах жертв, умученных во Владимирском централе, символическую плиту во Владимире, но отнюдь не похоже, что наследие князя-гуманиста и пацифиста оказалось практически востребованным на его исторической родине…

Однако пражская эмиграция спасла детей Долгорукова от расправы. Его сын и дочь, уехавшие за океан, прожили долгие годы.

Наталья Петровна в Чехословакии оставалась недолго, продолжила учебу во Франции. В 1935 году она вышла замуж за Алексея Петровича Зайкова. Молодожены жили в Париже, затем в 1951 году переехали в Канаду. О дворянском происхождении она не любила говорить: «Это было давно, и сейчас это уже не важно». Скончалась она 4 апреля 2009 года в возрасте 98 лет. В Канаде остались ее дети, Наталья и Петр, трое внуков и шесть правнуков.

Княгиня Антонина Михайловна после ареста мужа вместе с сыном Михаилом покинула Прагу и переехала в Париж к дочери, а затем с семьей Зайковых перебралась за океан. Скончалась она 27 ноября 1955 года в возрасте 72 лет, похоронена на кладбище монастыря Ново-Дивеево под Нью-Йорком¹¹.

Михаил Петрович не любил упоминать о своей известной фамилии и письма, которые посылал из США в Прагу своим друзьям, подписывал ing. Michal¹². В 1950-х гг. в США Михаил Петрович женился на вдове И. П. Редькиной (урожденной Охотиной), у которой были две дочери от первого брака¹³. Своих детей у Михаила не было. Умер он в 1993 году в Нью-Йорке. Часто вспоминал Прагу, а годы, прожитые в Чехословакии, считал самым счастливым периодом своей жизни. Это был последний князь Долгоруков из «Крымской» ветви рода.