Дороги российской научной эмиграции. Франция

Захват власти большевиками в октябре 1917 года круто изменил не только привычный уклад жизни, но и, по сути, поставил вне закона наиболее интеллектуально активных, культурных членов общества: дворян, помещиков, промышленников, ученых, религиозных деятелей, офицеров… Перед десятками тысяч людей в России сразу после революции или несколькими годами позднее остро встал вопрос либо о борьбе с установившимся режимом, либо об отъезде, а чаще — о бегстве из страны.

Дети и внуки профессора Вагнера, жившие в России и до 1917 года вряд ли помышлявшие покинуть родину, после октябрьского переворота оказались в «дикой исторической полосе». Времена, которые, как известно, не выбирают, были тогда тяжелые повсюду. Но такой фатальной последовательности трагических событий, которая выпала на долю России в первой половине XX века (да и далее!), похоже, не довелось испытать больше никому. Семью Вагнеров эта чаша, конечно, не миновала. Как же сложилась в этих условиях жизнь третьего поколения — внуков Н. П. Вагнера?

Братья по крови. Часто ближайшие родственники (братья или сестры), несмотря на сходные семейные и общественные условия жизни, имеют совершенно разный спектр личностных качеств и непохожие судьбы¹. Жизненный путь сыновей Н. П. Вагнера, о которых пойдет речь в этой части статьи, наглядно иллюстрируют этот феномен. Что же было написано на роду трем братьям, появившимся на свет во вполне благополучной семье профессора Н. П. Вагнера с 1862 по 1867 год?

Не забудьте помянуть нас добрым словом. 

Н. П. Вагнер 

Часть 1.

Человек с серо-зелеными глазами

Вагнер (Wagner  — «каретник») — очень распространенная фамилия и в Германии, и в странах бывшей Австро-Венгрии, не очень редка она и в России, где, по-видимому, большинство Вагнеров имеют именно немецкое происхождение.

Оказавшись в конце 1919 года в Швейцарии, В. М. Шиц сначала рассматривал Берн только как временное пристанище. Оттуда он неоднократно ездил в Париж и в Виллафранку на русскую морскую зоологическую станцию, где в летнее время мог даже работать, но, конечно, за свой счет. Возможности заработка не находились, однако, как многие эмигранты, он посылал в Россию (сестре) продуктовые и вещевые посылки, сознавая, что там ситуация много хуже.

Прошло почти 100 лет со времени начала Великого исхода из России. Десятки, сотни тысяч несбывшихся надежд, поломанных судеб, смертей на чужбине в тоске по родине… и новые русские ростки по всему миру, где, вне зависимости от национальности, наши соотечественники навсегда остались русскими. Было среди эмигрантов и немало ученых.

ОТ МОРЯ ДО МОРЯ.  В апреле 1924 года у Давыдовых родился сын Юрий (1924–1986). Для ребенка был необходим свежий воздух, а Константин Николаевич хотел как можно быстрее продолжить свою экспериментальную научную работу по регенерации, и в конце июня Давыдовы втроем отправились опять в Роскоф. В том году они встретили на биологической станции многих прежних знакомых, а также познакомились и с новыми. Среди последних был русский ученый академик В. И. Вернадский с дочерью-студенткой. Давыдовы очень с ними сдружились: пили вместе чай, вели оживленные разговоры. Тесное общение с коллегами, особенно французами-зоологами, в этот сезон имело и еще одно важное для Давыдовых следствие.

ПЕРЕЛЕТНАЯ ПТИЦА  ПОЛГОДА НА КАМЕ  В октябре 1917 года ход русской истории круто изменил свое направление. Перед десятками тысяч людей в России сразу после революции или несколькими годами позднее остро встал вопрос об отъезде, а иногда и бегстве из страны. «Были моменты, когда казалось, что сходишь с ума, — писал о днях октябрьского переворота архивист Г. А. Князев. — Нельзя представить себе того, что происходило в эти дни. Сухая хроника событий уже одна заставит содрогаться от ужаса. Будь проклята революция, как проклята война. <…> И что случилось с народом русским? Он словно угорелый. Кровь и злодейство кругом»¹. Профессор Петроградского университета А. С. Догель², у которого когда-то учился К. Н. Давыдов, писал через год советской власти, в октябре 1918 года, своему ученику А. А. Заварзину в Пермь: «Что касается нашего здешнего бытия, то говорить об этом не приходится.

ПОЭТ И РОМАНТИК ПРИРОДЫ   Герой этого очерка — широко известный в начале XX века ученый-зоолог, путешественник-натуралист, личность колоритная, разнообразно одаренная, наделенная феноменальным даром слова, русский эмигрант, член-корреспондент Французской Академии наук, окончивший свои дни в Со, под Парижем, 21 июня 1960 года. Теперь, спустя 55 лет после смерти Константина Николаевича, уже нет очевидцев, которые могли бы рассказать о нем. К счастью ряд воспоминаний современников сохранился в обширном архиве ученого¹.

История долгой жизни Сергея Степановича Чахотина (1883—1973), ученого, политика, эсперантиста, художника, полная разнообразных свершений и неожиданных поворотов, уже давно привлекает внимание журналистов.

Борис Федорович Соколов — выпускник Зоотомического кабинета Императорского Санкт-Петербургского университета (ИСПбУ), протозоолог, врач, исследователь клеточных механизмов раковых заболеваний, биологических свойств антибиотиков и витаминов, публицист и писатель — прожил долгую жизнь, две трети которой прошли вне России. Его жизненная история, особенно в ее первой, российской трети, по разнообразию и хитросплетению событий действительно похожа на сюжет романа. Она и была описана самим Соколовым, правда, в форме рассказов, которые вошли в две его автобиографических книги¹.

Мы лишь тогда истинно живем для себя, когда живем для других. Это кажется странным, но испытай, и ты на опыте убедишься. Л. Н. Толстой  Толчком для создания этого текста стали, в первую очередь, конечно, материалы об Александре Львовне Толстой и Софье Владимировне Паниной, появившиеся в седьмом и восьмом номерах журнала «Русское слово» за этот год, где определенное место уделено Толстовскому Фонду и некоторым из его организаторов.