«На человеческой бойне» — так назвал свою статью о книге С. П. Мельгунова «Красный террор» А. С. Изгоев[1]: «Когда вы читаете этот синодик человеческого зверства... у вас колеблются самые основы понятий о человечности и человеческом обществе...»
Предложенные вниманию читателя отдельные фрагменты из книги дают представление о том, как начинался и что являл собой большевистский террор. Намеренно не цитируются самые страшные страницы книги об изуверских пытках большевиков, которые ни один находящийся в здравом уме человек не мог бы себе даже вообразить.
***
Я прожил все первые пять лет большевистского властвования в России. Когда я уехал в октябре 1922 года, то прежде всего остановился в Варшаве. И здесь мне случайно на первых же порах пришлось столкнуться с одним из самых сложных вопросов современной общественной психики и общественной морали.
В одном кафе, содержимом на коллективных началах группой польских интеллигентных женщин, одна дама, подававшая мне кофе, вдруг спросила:
— Вы русский и недавно из России?
— Да.
— Скажите, пожалуйста, почему не найдется никого, кто убил бы Ленина и Троцкого?
Я был несколько смущен столь неожиданно в упор поставленным вопросом, тем более что за последние годы отвык в России от возможности открытого высказывания своих суждений. Я ответил ей, однако, что лично искони будучи противником террористических актов, думаю, что убийства прежде всего не достигают поставленной цели.
— Убийство одного спасло бы, возможно, жизнь тысячей, погибающих ныне бессмысленно в застенках палачей. Почему же при царе находилось так много людей, готовых жертвовать собой во имя спасения других или шедших на убийство во имя отмщения за насилие? Почему нет теперь мстителей за поруганную честь? У каждого есть брат, сын, дочь, сестра, жена. Почему среди них не поднимется рука, отмщающая за насилие?
И я должен был, оставляя в стороне вопрос о праве и морали насилия, по совести ей ответить, что основная причина, мне кажется, лежит в том, что при существующем положении, когда человеческая жизнь в России считается ни во что, всякого должна останавливать мысль, что совершаемый им политический акт, его личная месть, хотя бы во имя родины, повлечет за собою тысячи невинных жертв; в то время как прежде погибал или непосредственный виновник совершенного деяния или в крайнем случае группа ему сопричастных — теперь иное. И сколько примеров мы видим за последние годы!
17-го августа 1918 г. в Петербурге бывшим студентом, юнкером во время войны, социалистом Каннегиссером[2] был убит народный комиссар Северной Коммуны, руководитель Петербургской Чрезвычайной Комиссии — Урицкий…
28-го августа социалистка Каплан[3] покушалась на жизнь Ленина в Москве.
Как ответила на эти два террористических акта советская власть?
По постановлению Петроградской Чрезвычайной Комиссии расстреляно 500 человек заложников…
Один из очевидцев петроградских событий сообщает такие детали:
«Что касается Петрограда, то при беглом подсчете число казненных достигает 1 300, хотя большевики признают только 500, но они не считают тех многих сотен офицеров, прежних слуг и частных лиц, которые были расстреляны в Кронштадте и Петропавловской крепости в Петрограде без особого приказа центральной власти, по воле местного Совета; в одном Кронштадте за одну ночь было расстреляно 400 чел. Во дворе были вырыты три больших ямы, 400 человек поставлены перед ними и расстреляны один за другим». <…>
Не только Петербург и Москва ответили за покушение на Ленина сотнями убийств. Эта волна прокатилась по всей советской России — и по большим и малым городам, и по местечкам и селам. Редко сообщались в большевистской печати сведения об этих убийствах, но все же мы найдем упоминание и об этих провинциальных расстрелах, иногда с определенным указанием: расстрелян за покушение на Ленина. Возьмем хотя бы некоторые из них.
«Преступное покушение на жизнь нашего идейного вождя, тов. Ленина, — сообщает Нижегородская Ч.К., — побуждает отказаться от сентиментальности и твердой рукой провести диктатуру пролетариата. Довольно слов!.. В силу этого комиссией расстрелян 41 человек из вражеского лагеря». И дальше шел список, в котором фигурируют офицеры, священники, чиновники, лесничий, редактор газеты, стражник и пр. и пр. В этот день в Нижнем на всякий случай взято до 700 заложников: «на каждое убийство коммуниста или на покушение на убийство мы будем отвечать расстрелом заложников буржуазии, ибо кровь наших товарищей убитых и раненых требует отмщения». <…>
За Урицкого и Ленина действительно погибли тысячи невинных по отношению к этому делу людей. Тысячи по всей России были взяты заложниками…
Прошел год, в течение которого террор принял в России ужасающие формы: поистине, бледнеет все то, что мы знаем в истории…
О том, как составлялись списки в Москве, бывшей главной ареной действия, мы имеем яркое свидетельство одного из заключенных в Бутырской тюрьме.
«По рассказу коменданта, прямо с места взрыва приехал в М.Ч.К. бледный, как полотно, и взволнованный Дзержинский и отдал приказ: расстреливать по спискам всех кадет, жандармов, представителей старого режима и разных там князей и графов, находящихся во всех местах заключения Москвы, во всех тюрьмах и лагерях. Так, одним словесным распоряжением одного человека, обрекались на немедленную смерть многие тысячи людей.
Точно установить, сколько успели за ночь и на следующий день перестрелять, конечно, невозможно, но число убитых должно исчисляться по самому скромному расчету — сотнями…
Прошел еще год, и распоряжением центральной власти был введен уже официальный особый институт заложников.
Расстреливали и детей, и родителей. Расстреливали детей в присутствии родителей и родителей в присутствии детей. Особенно свирепствовал в этом отношении Особый Отдел В.Ч.К. Он присылал с «фронтов» в Бутырки целыми пачками малолетних «шпионов»-гимназистов 8—14 лет. Их расстреливали на местах…
Террор в изображении большевистских деятелей нередко представляется как следствие возмущения народных масс. Якобы государственный террор лишь вводил в известные правовые нормы неизбежный самосуд. Более фарисейскую точку зрения трудно себе представить и нетрудно показать на фактах, как далеки от действительности подобные заявления…
В записке народного комиссара внутренних дел, творца и руководителя «красного террора» Дзержинского, поданной в совет народных комиссаров 17 февраля 1922 г., говорилось: «В предположении, что вековая старая ненависть революционного пролетариата против поработителей поневоле выльется в целый ряд бессистемных кровавых эпизодов, причем возбужденные элементы народного гнева сметут не только врагов, но и друзей, не только враждебные и вредные элементы, но и сильные и полезные, я стремился провести систематизацию карательного аппарата революционной власти. За все время Чрезвычайная комиссия была не что иное, как разумное направление карающей руки революционного пролетариата».
Начав свою правительственную деятельность в целях демагогических с отмены смертной казни, большевики немедленно ее восстановили…
Угрозы стали сыпаться, как из рога изобилия: «...контрреволюционные агитаторы... все бегущие на Дон для поступления в контрреволюционные войска... будут беспощадно расстреливаться отрядом комиссии на месте преступления», «мешочники расстреливаются на месте» (в случае сопротивления), расклеивающие прокламации «немедленно расстреливаются» и т. п. «Конфискация всего имущества и расстрел» ждет тех, кто вздумает обойти существующие и изданные советской властью законы об обмене, продаже и купле.
Угрозы расстрелом разнообразны, приказы о расстрелах издаются не одним только центральным органом, а всякого рода революционными комитетами: в Калужской губ. объявляется, что будут расстреляны за неуплату контрибуций, наложенных на богатых; в Вятке «за выход из дома после 8 часов», в Брянске за пьянство, в Рыбинске — за скопление на улицах и притом «без предупреждения».
Смертная казнь еще в 1918 г. была восстановлена в пределах, до которых она никогда не доходила и при царском режиме. Таков был первый результат систематизации карательного аппарата «революционной власти». 21-го февраля в связи с наступлением германских войск особым манифестом «социалистическое отечество» было провозглашено в опасности[4] и вместе с тем действительно вводилась смертная казнь в широчайших размерах: «неприятельские агенты, спекулянты, громилы, хулиганы, контрреволюционные агитаторы, германские шпионы расстреливаются на месте преступления».
«Красная Газета» писала по поводу покушения на Ленина: «Сотнями будем мы убивать врагов. Пусть будут это тысячи, пусть они захлебнутся в собственной крови. За кровь Ленина и Урицкого пусть прольются потоки крови — больше крови, столько, сколько возможно».
Всероссийский Центральный Комитет принял резолюцию: «Ц.И.К. дает торжественное предостережение всем холопам российской и союзной буржуазии, предупреждая их, что за каждое покушение на деятелей советской власти и носителей идей социалистической революции будут отвечать все контрреволюционеры и все вдохновители их». <…>
Вся Россия покрылась сетью чрезвычайных комиссий для борьбы с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией. Не было города, не было волости, где не появлялись бы отделения всесильной всероссийской Чрезвычайной Комиссии, которая отныне становится основным нервом государственного управления и поглощает собой последние остатки права. Сама «Правда», официальный орган центрального комитета коммунистической партии в Москве, должна была заметить 18-го октября: «вся власть советам» сменяется лозунгом: «вся власть чрезвычайкам».
Уездные, губернские, городские, волостные, сельские и даже фабричные чрезвычайные комиссии, железнодорожные, транспортные и пр. фронтовые или «особые отделы» Ч.К. по делам, связанным с армией, всякого рода «военно-полевые», «военно-революционные» трибуналы и «чрезвычайные» штабы, «карательные экспедиции» ― все это объединяется для осуществления красного террора.
Чрезвычайные комиссии — это органы не суда, а «беспощадной расправы» по терминологии центрального комитета коммунистической партии.
Чрезвычайная комиссии ― «это не следственная комиссия, не суд и не трибунал» — определяет задачи Ч.К. сама чрезвычайная комиссия. «Это орган боевой, действующий по внутреннему фронту гражданской войны. Он врага не судит, а разит. Не милует, а испепеляет всякого, кто по ту сторону баррикад». <…>
В феврале 1920 г. смертная казнь была вновь отменена… Мы же имеем полное основание выражать сомнение в том, что эти казни прекратились, зная обычаи, господствующие в Ч.К. Самый наглядный пример может дать ознакомление с делом амнистии.
Среди жутких надписей на стенах Особого Отдела В.Ч.К. в Москве, которые делали смертники перед казнью, можно было найти и такие: «Ночь отмены (смертной казни) — стала ночью крови». Каждая амнистия для тюрьмы обозначала массовые расстрелы. Представители Ч.К. стремились поскорее покончить со своими жертвами. И бывало, что именно в ту ночь, когда в типографиях набиралось объявление об амнистии, долженствовавшее появиться на другой день утром в газетах, по тюрьмам производились массовые расстрелы. Это следует помнить тем, которые указывают на частое издание актов амнистии советской властью…
В 1921 г. накануне открытия II конгресса Коминтерна в Бутырской тюрьме в одну ночь казнили около 70 человек и все по самым изумительным делам — за дачу взяток, за злоупотребление продовольственными карточками, за хищения со склада и так далее. Политические говорили, что это — жертвоприношения богам Коминтерна. <…>
В связи с событиями русско-польской войны смертная казнь уже официально была восстановлена 24-го мая. После ее больше уже не отменяли…
Началась вакханалия расстрелов в прифронтовой полосе, но не только там. Сентябрьский мятеж красного гарнизона в Смоленске был жесточайшим образом подавлен. Полагаю, что расстреляно было 1200 солдат.
Газеты в центре умалчивали о расстрелах в чрезвычайных комиссиях, но опубликовывали сведения о расстрелах, чинимых особыми революционно-военными трибуналами. И даже эти официальные цифры устрашающи: с 22-го мая по 22-го июня — 600; июнь-июль — 898; июль-август — 1183; август-сентябрь —1206.
Можно потеряться в этой кровавой статистике, ибо кровь не сочится, а льется ручьями, обращающимися в потоки, когда в жизни советской России происходят какие-нибудь осложнения. Летом 1920 г. расстреляно в Москве 20 врачей по обвинению в содействии в освобождении от военной службы. Вместе с тем было арестовано 500 человек, дававших якобы врачам взятки, и советские газеты, публикуя имена расстрелянных врачей, добавляли, что и их клиентов ждет та же участь. Очевидец, бывший в то время в Бутырках, говорит, что до «последней минуты большинство не верило, не могло даже допустить, что их ведут на расстрел». <…>
Усмиряется повстанческое движение в Украине. Здесь нет передышки: между 1920 и 1921 г. разницы не будет. Это повстанческое движение многообразно. И трудно подчас различить, где это движение носит характер махновщины или самостийно украинский, где оно имеет связь с так называемыми «белыми», где оно переплетается с укрывающимися «зелеными», где оно чисто крестьянское на почве взимания продналогов и пр. Но при ликвидации их нет уже оттенков. Приказ предписывал применение массового террора против зажиточных крестьян вплоть до истребления их «поголовно», заявлял о расстреле всякого, у кого найдется хоть один патрон после срока сдачи оружия и т. д.
При активном сопротивлении террор, как всегда, превращается в кровавую бойню. В Проскурове[5] жертв считается 2000. В Киеве ежедневно расстрелы нескольких десятков человек… Когда мы читаем в петербургской «Правде», что в Киеве раскрыт заговор, руководимый «Всеукраинским повстанческим комитетом» и что арестовано 180 офицеров, мы с уверенностью можем сказать, что это сообщение равносильно сообщению о расстрелах.
Прибывший в Польшу профессор киевского политехникума Коваль сообщает об усилении террора в связи с раскрытием в Киеве «очередного заговора». Каждую ночь расстреливается 10—15 человек. «В педагогическом музее — сообщается в этом интервью — была устроена выставка местного исполкома, на которой, между прочим, фигурировали и диаграммы расстрелов Чеки. Минимальное количество расстрелов в месяц — 432». <…>
В «порядке красного террора» в ноябре 1921 г. в Киеве, Одессе, Екатеринославе, Харькове и др. городах расстреляно свыше 5000 заложников…
«Восстание» железнодорожников в Екатеринославе влечет за собой 51 человеческую жертву. А может быть, и больше. З. Ю. Арбатов в своих воспоминаниях «Екатеринослав 1917—1922 гг.»[6] свидетельствует, что число арестованных рабочих простиралось до 200. Из них 51 были приговорены к немедленному расстрелу. «Ночью второго июня осужденные на двух грузовиках были доставлены к крутому берегу Днепра и за их спинами был поставлен пулемет. Как подкошенные, падали расстрелянные в воду... Трупы относило течением... Некоторые трупы оставались на берегу». Остальных рабочих потребовала для расправы Всеукраинская Чека в Харькове... Так был подавлен, по отзывам большевиков, «маленький Кронштадт». <…>
А внутри России, там, где кончилась уже давно прямая гражданская война, где не было даже ее непосредственных откликов? Здесь в 1921 г. то же самое. Здесь по-прежнему расстреливаются сотни. Расстреливаются не только за заговоры, действительные и фиктивные, не только за частичные восстания и протест против насильнического режима — расстрелы являются по преимуществу актом запоздалой мести или наказаниями за проступки уголовные…
Были расстрелы, донельзя возмущавшие моральные чувства, например, расстрел по процессу 27 гимназистов в Орле — расстреляны были, в сущности, дети (5 человек). <…>
Не были пощажены раненые и больные. Большевики врывались в лазареты и, найдя там раненого офицера или юнкера, выволакивали его на улицу и зачастую тут же расстреливали его. Но смерти противника им было мало. Над умирающими и трупами еще всячески глумились...
Ужасной смертью погиб штабс-капитан, адъютант начальника школы прапорщиков: его, тяжелораненого, большевистские сестры милосердия взяли за руки и за ноги и, раскачав, ударили головой о каменную стену.
В Петрограде большинство арестованных «контрреволюционеров» отвозилось на металлургический, кожевенный и, главным образом, Балтийский завод. Там они убивались, причем большевиками была проявлена такая жестокость, которая возмущала даже сочувствовавших им рабочих, заявивших им по этому поводу протест.
На металлургическом заводе красноармейцы бросили в пылающую доменную печь до 50 человек юнкеров и офицеров, предварительно связав им ноги и руки в полусогнутом положении. Впоследствии останки этих несчастных были найдены в шлаковых отбросах на заводе.
Около перечисленных заводов производились массовые расстрелы и убийства арестованных, причем тела некоторых из них обезображивались до неузнаваемости.
Убитых оставляли подолгу валяться на месте расстрела и не позволяли родственникам убирать тела своих близких, оставляя их на съедение собакам и свиньям…
На многих трупах, кроме обычных огнестрельных ранений, имелись колотые и рубленые раны прижизненного происхождения, зачастую в большом количестве и разных частях тела; иногда эти раны свидетельствовали о сплошной рубке всего тела; головы у многих, если не большинства, были совершенно размозжены и превращены в бесформенные массы с совершенной потерей очертания лица; были трупы с отрубленными конечностями и ушами; на некоторых же имелись хирургические повязки — ясное доказательство захвата их в больнице и госпиталях…
Были утверждения, и особенно со стороны иностранцев, побывавших за последнее время в России и лишь поверхностно познакомившихся с жизнью страны, что будто бы террор в России отошел в прошлое. Такие утверждения очень мало соответствуют истине. Допустим заранее, что все цифры, появляющиеся в заграничной печати, сильно преувеличены. Например, все газеты обошло сообщение, взятое якобы из отчета комиссариата внутренних дел, которое гласило, что за май 1922 г. было расстреляно 2372 чел. При таком сообщении можно прийти в безумное отчаяние — ведь политической жизни в России почти нет — это поле, усеянное лишь мертвыми костями: нет ни протеста, ни возмущения. Все устало, все принижено и подавлено…
История России, в которой крестьянские волнения занимали всегда не последнее место, никогда не видала таких усмирений, которые практиковала советская власть. Ничего подобного не было даже при крепостном праве, ибо при усовершенствованной технике против восставших пускаются в ход броневики, пулеметы и удушливые газы…
Вот один красочный документ, подводящий как бы итоги того, что делалось в Тамбовской губернии. Это было до так называемого антоновского восстания[7], охватившего огромный район и явившегося скорее ответом на то, что делали большевики во имя «классового террора» с деревней. Документ относится к концу 1919 года. Это — записка, поданная в Совет Народных Комиссаров группой социалистов-революционеров. Дело идет о подавлении «беспорядков» в ноябре 1919 г. Поводы для восстания были разные: мобилизация, реквизиция скота, учет церковного имущества и т. д.:
«Советская власть двинула на места десятки карательных отрядов, и вот весьма краткий перечень фактов из их кровавой деятельности: в Спасском уезде, во всех волостях, где только появлялись карательные отряды, шла самая безобразная, безразборная порка крестьян. По селам много расстрелянных. На площади города Спасска публично, при обязательном присутствии граждан-односельчан, было расстреляно десять крестьян вместе со священником, причем телеги для уборки трупов должны были предоставить граждане-односельчане. Расстрелянных за Спасской тюрьмой 30 человек заставили перед смертью вырыть себе одну общую могилу. В Кирсановском уезде усмирители в своей безумной жестокости дошли до того, что запирали на несколько дней арестованных в один хлев с голодным экономическим хряком; подвергшиеся таким пыткам сходили с ума. Председатель Нащокинского Комитета Бедноты продолжал расстреливать самолично уже после отъезда карательного отряда. Имущество крестьян не только разграблялось «коммунистами» и армейцами, но и сжигалось вместе с запасами семян и хлеба. Из Островской волости в Моршанскую тюрьму доставлено 15 крестьян, совершенно изувеченных усмирителями. В этой же тюрьме содержится женщина, у которой выдраны волосы на голове. Случаи насилия над женщинами надо считать десятками. На кладбище Моршанска израненные армейцами 8 крестьян были полуживыми зарыты в могилу. В Тамбовском уезде многие села почти уничтожены пожаром и орудийными снарядами. Масса расстрелянных.
Председателем Районной Чрезвычайной Комиссии Тамбовского уезда состоял и до сих пор состоит А. С. Клинков, бывший крупный купец, злостный банкрот, до октябрьской революции занимавшийся спекуляцией, круглый невежда, взяточник и пьяница. В его руках находились жизни арестованных, и он расстреливал направо и налево. Кроме специальных карательных отрядов практиковалась также посылка на боевое крещение коммунистических ячеек, и эти хулиганские банды устраивали по селам настоящие оргии — пьянствовали, занимались грабежом и поджогами, претворяя таким образом великий принцип „Братства, Равенства и Свободы“ в ужас татарского нашествия. В настоящее время тюрьмы и подвалы чрезвычаек переполнены. Число арестованных по губернии нужно считать тысячами. Вследствие голода и холода среди них развиваются всякие болезни».
Найдем ли мы в жизни и в литературе описание, аналогичное происшествию в Шацком уезде Тамбовской губ. Есть там почитаемая народом Вышинская икона Божьей Матери. В деревне свирепствовала испанка. Устроили молебствие и крестный ход, за что местной Ч. К. были арестованы священники и сама икона... Крестьяне узнали о глумлении, произведенном в Ч.К. над иконой: «плевали, шваркали по полу», и пошли «стеной выручать Божью Матерь». Шли бабы, старики, ребятишки. По ним Ч.К. открыла огонь из пулеметов. «Пулемет косит по рядам, а они идут, ничего не видят, по трупам, по раненым, лезут напролом, глаза страшные, кричат: Матушка, Заступница, спаси, помилуй, все за тебя ляжем...»
Для того, чтобы подвести итоги, следовало бы сказать еще о массовых высылках крестьян, идущих вслед за расстрелами, контрибуциями, сожжением и конфискацией имущества при местных восстаниях.
Только в целях демагогических можно было заявлять, что красный террор является ответом на белый террор, уничтожением «классовых врагов, замышляющих козни против рабочего и крестьянского пролетариата». Эти призывы сделали гражданскую войну столь жестокой, столь действительно зверской. Эта демагогия, сопряженная с ложью, развращала. Власть обращалась к населению с призывом разить врага и доносить о нем.
«Отныне мы все должны стать агентами Чека», — провозглашал Бухарин.
Другими словами, вся коммунистическая партия должна сделаться политической полицией, вся Россия должна превратиться в одну сплошную Чека, где не может быть и намека на независимую и свободную мысль.
Да, человеческая жизнь мало стоит в советской России.
«Для расстрела нам не нужно доказательств, ни допросов, ни подозрений. Мы находим нужным и расстреливаем, вот и все». И это действительно все! Можно ли лучше охарактеризовать принцип деятельности чрезвычайных комиссий?
Только маньяки и садисты по природе, только отверженные жизнью общественные элементы, привлеченные алчностью и возможностью властвования, могли идти и творить свое кровавое дело в таких размерах. Я думаю, что и здоровая психика должна была надорваться в удручающей атмосфере кровавых оргий, ареной которых была Россия за истекшие пять лет.
Как-то московская «Правда» писала: «тем, кто нас заменит, придется строить на развалинах, среди мертвой тишины кладбища».
В России установилась уже эта мертвая тишина кладбища.
И мы знаем своим потрясенным разумом, и мы видели своими помутившимися глазами то, чего не знали и не видели десятки прошлых поколений, о чем смутно будут догадываться, читая учебники истории, длинные ряды наших отдаленных потомков...
Нас не пугает уже таинственная и некогда непостижимая Смерть, ибо она стала нашей второй жизнью. Нас не волнует терпкий запах человеческой крови, ибо ее тяжелыми испарениями насыщен воздух, которым мы дышим. Нас не приводят уже в трепет бесконечные вереницы идущих на казнь, ибо мы видели последние судороги расстреливаемых на улице детей, видели горы изуродованных и окоченевших жертв террористического безумия, и сами, может быть, стояли не раз у последней черты.
Мы привыкли к этим картинам, как привыкают к виду знакомых улиц, и к звукам выстрелов мы прислушиваемся не больше, чем к звуку человеческих голосов.
Перед лицом торжествующей Смерти страна молчит, из ее сдавленной груди не вырывается стихийный вопль протеста или хотя бы отчаяния.
Мы молчим, но за нас немолчно говорят мертвецы из саратовского оврага, харьковских и кубанских застенков, холмогорского «лагеря смерти».
Нет! мертвые не молчат!
***
[1] Арон Соломонович Ланде (литературный псевдоним — Александр Самойлович Изгоев, 1872—1935) —юрист, политик, публицист, педагог. См. материал о нем, а также его воспоминания «Пять лет в Советской России» в «Русском слове» (№№ 1, 2/2024). Статья А. С. Изгоева «На человеческой бойне» была опубликована в газете «Руль». 1924. 13 февраля. № 970. С. 1―2.
[2] Леонид Иоакимович Каннегисер (1896—1918) — поэт, член партии народных социалистов, студент Петроградского политехнического института. 30 августа 1918 г. застрелил председателя Петроградской ЧК Моисея Урицкого. Расстрелян.
[3] Фанни Ефимовна Каплан (1890―1918) — революционерка-анархистка, эсерка и террористка. Расстреляна. По другим сведениям, покушение Л. Каннегисера на М. Урицкого и Ф. Каплан на В. И. Ленина произошло в один и тот же день, 30 августа 1918 г.
[4] «Социалистическое отечество в опасности!» — название декрета СНК РСФСР, изданного в связи с начавшимся 18 февраля 1918 г. германским наступлением. Пункт 8 легализовал массовые расстрелы на месте без суда и следствия.
[5] Хмельницкий (укр. Хмельницький; до 1795 г. — Плоскиров, до 1954 г. — Проскуров) — город на западе Украины.
[6] Арбатов 3. Ю. Екатеринослав 1917―1922 гг. // Архив русской революции. Берлин, 1923. Т. 12. Зиновий Юрьевич Арбатов (1893—1967) — журналист, писатель. В эмиграции жил в Германии.
[7] Тамбовское восстание 1920—1921 гг. — одно из самых крупных во время Гражданской войны в России крестьянских антибольшевистских восстаний. Имеет также название «антоновское» по фамилии руководителя восстания, начальника штаба 2-й повстанческой армии, члена партии эсеров Александра Антонова.
