Евгения Соломоновна (Семеновна) Гинзбург, автор потрясающей историко-мемуарной книги «Крутой маршрут», мать известного писателя Василия Аксенова, родилась 20 декабря 1904 года в Москве, в семье фармацевта, вскоре переехавшей в Казань. Вся ее дальнейшая жизнь вплоть до ареста во времена Большого террора связана с Казанью. Здесь она окончила исторический факультет педагогического институт, в нем же стала преподавателем, а позднее — кандидатом исторических наук и доцентом, работала журналистом в областной газете «Красная Татария», в начале 1930-х вышла замуж за председателя Казанского горсовета Павла Васильевича Аксенова. В феврале 1937 года ее (а затем и мужа, не согласившегося отказаться от жены) арестовали по обвинению в причастности к троцкистской организации — начался ее крутой жизненный маршрут по местам заключения, хорошо известный миллионам советских граждан.

Через 10 лет, освободившись из Колымского лагеря с пятилетним поражением в правах, Евгения Гинзбург поселилась в «столице колымского края» Магадане, где работала в детских учреждениях воспитательницей и пианисткой. Сюда в 1949 году и приехал из Казани сын Василий, чтобы поступить в десятый класс магаданской средней школы № 1[1].

Комнатка в бараке, которую Евгения Семеновна занимала вместе с обретенным в неволе новым мужем и с приемной дочерью, ничем не отличалась от соседних. Но здесь по вечерам собирались люди, изучавшие в свое время Гегеля и Канта, помнившие наизусть давно запрещенные «на материке» стихи поэтов Серебряного века и с гордостью причислявшие себя к сословию русской интеллигенции. Позднее Василий Аксенов вспоминал, что именно здесь получил он свое первое литературное образование, какого не смог бы получить в то время ни на одном филологическом факультете страны. Быть может, именно это и предопределило его будущую литературную судьбу.

В том же году Евгения Гинзбург была вновь арестована в присутствии приехавшего сына. Цель ареста заключалась в том, чтобы оформить ей пожизненное поселение в Магадане. Через семь лет в письме к Василию от 12 февраля 1956 года, сетуя на его юношеское невнимание, она возвратилась к этому эпизоду: «…я с некоторой грустью вспоминаю о том времени, когда я уезжала в легковой машине в приятном обществе тт. Палея и Ченцова^[2] из старого дома. Я вспоминаю, как ты смотрел мне вслед, как разрывалось мое сердце от выражения твоих глаз, но в то же время я вспоминаю, какое у меня тогда было волнующее чувство, что у меня действительно есть сын, что он мой друг и единомышленник, что он серьезный человек, с которым я могу делить и горе и радость».

Переписка с сыном, начавшаяся в 1948 году, продолжалась вплоть до смерти Евгении Гинзбург в 1977-м, она велась и после их воссоединения в Москве, которое произошло в 1966 году, когда кто-то из них находился в отъезде. Письма матери и сына — красноречивые свидетельства о времени, в котором они жили. Есть и еще один аспект, придающий ей особый интерес: их эпистолярное общение помогает обоим прийти к творчеству, осознать себя писателями. Неслучайно их литературные дебюты[3] осуществились независимо друг от друга примерно в одно и то же время, в конце 1950-х — начале 1960-х гг.

Сквозной темой многих писем матери, относящихся ко времени, когда Василий еще учился в ленинградском медицинском институте, являлась проблема теплого зимнего пальто, которое у Василия постоянно куда-то девалось, пропадало, а взамен появлялась «стиляжная хламида». Все это нашло отражение в позднем рассказе Василия Аксенова «Три шинели и Нос» (1996), где герой рассказа признается: «Я ненавидел свое зимнее пальто больше, чем Иосифа Виссарионовича Сталина. Это изделие, казалось, было специально спроектировано для унижения человеческого достоинства: пудовый драпец с ватином, мерзейший „котиковый“ воротник, тесные плечи, коровий загривок, кривая пола. Студенты в этих пальто напоминали толпу пожилых бюрократов». И, конечно, вместо «добротного» советского изделия появлялось из комиссионки заношенное до дыр пальтишко «верблюжьего цвета», с которого «свисал пояс с металлической, не наших очертаний, пряжкой».

Летом 1954 года Василий Аксенов вновь прилетает в Магадан, решив пройти летнюю медицинскую практику здесь, а не в Казани, как было предусмотрено. Он являет собой портрет законченного стиляги, т. е. участника стихийного молодежного протеста, единственно возможного после окончания мрачного времени сталинизма. Его внешний вид произвел яркое впечатление на мать, свидетельством чему служит ее взволнованное письмо сестре в Ленинград:

«Если бы ты видела, в каком виде он прилетел! На нем была рубашка-ковбойка в цветную клетку, сверху какой-то совершенно немыслимый пиджак тоже в клетку, но мелкую. Этот балахон неимоверной ширины с „вислыми“ плечами (он меня информировал, что это последний крик моды!). Ну просто — рыжий у ковра! Для довершения очарования — ситцевые штаны, которые ему коротки, а вместо головного убора — чудовищная шевелюра, передние пряди которой под порывами магаданского ветра свисали до подбородка.

Мне было стыдно перед моими учениками-выпускниками, которые были тут же, на аэродроме, в ожидании самолета на Москву. Они с таким интересом хотели видеть моего сына»…

После смерти Сталина дела репрессированных оказались подлежащими пересмотру, и Евгению Гинзбург реабилитировали в июле 1955 года «в связи с отсутствием состава преступления». Вскоре она переехала на постоянное жительство во Львов.

А еще почти через 40 лет Василий Аксенов, уже писатель с мировым именем, ознакомившись со следственным делом матери (тогда, в удивительный исторический просвет между старой диктатурой и нарождающейся нынешней, это было возможно), написал выразительное предисловие к книге казанского историка о следственных делах Евгении Гинзбург:

«Чтение архивов советского гэбэ наполняет душу мраком, а тело свинцом. Особенно, если ты читаешь „делo“ своей собственной матери. Особенно, если твоя мать — Евгения Гинзбург, написавшая потрясающий человеческий и литературный документ, основанный на этом гнусном „деле“, книгу „Крутой маршрут“.

Парадоксальный результат соединения этих, казалось бы, несоединимых стихий, полицейского произвола и литературной страсти: мерзавцы, оформлявшие грязное насилие над молодой казанской интеллигенткой, спасены от забвения. Не будь „Крутого маршрута“, все эти подписи под протоколами допросов и очных ставок через 56 лет оказались бы просто анонимами, теперь мы видим за ними литературные, то есть человеческие образы, образы недочеловеков: Ельшин, Бикчентаев, Веверс…

В каком-нибудь будущем издании, может быть, стоило бы поместить под одной обложкой „Крутой маршрут“ и „дело Е. С. Гинзбург“, извлеченное из-под более чем полувекового спуда историком и архивистом Литвиновым. Глухой вой погибшей теперь машины террора еще острее донес бы до читателей будущих поколений трагическую, но всегда каким-то удивительным образом просветленную ноту „Маршрута“».

К нашему общему несчастью, «глухой вой машины террора» снова набирает обороты в сегодняшней России…

Во Львове Евгения Гинзбург становится внештатным сотрудником городской газеты, выполняет отдельные поручения журнала «Юность», начинает писать «Крутой маршрут».

По воспоминаниям Раисы Орловой, существовал другой вариант рукописи:

«…гораздо более резкий. Озаглавленный „Под сенью Люциферова крыла“. Она рассказала об этом шепотом в безлюдном парке.

Несколько лет спустя я спросила об этой рукописи. Она ответила:

— Сожгла. Испугалась и сожгла.

<...> Иначе и быть не могло. Не вижу я того героя, который после восемнадцати лет не боялся бы повторения. Да разве только зеки»[4].

Когда в конце августа 1965 года во Львове, Ивано-Франковске, Киеве и других городах Украины прошли аресты в среде украинской творческой интеллигенции, озабоченной возрождением национальной культуры, сопровождавшиеся изъятием запрещенной литературы, и молодой львовский знакомый сообщил об этом Евгении Семеновне, она ответила, что весь имеющийся у нее самиздат спрятан у надежных людей в надежном месте, а у нее остается только рукопись «Крутого маршрута».

Копии рукописи Евгения Гинзбург еще в 1962 году отправила в столичные журналы и ждала ответа. В письме от 10 сентября 1964 года Василий Аксенов в связи с этим сообщал матери:

«Москва полна слухами о твоих мемуарах. Все интеллигенты подходят ко мне с просьбами предоставить экземпляр. Те, что читали, очень высокого мнения. Нагибин выразил мне огромное удовольствие от мемуаров и просил тебе передать. Слышно ли что-нибудь из „Нового мира“?»

Первая часть «Крутого маршрута» будет отклонена журналами «Новый мир» и «Юность», разойдется колоссальным количеством экземпляров в самиздате и попадет наконец на Запад, где будет опубликована сначала в Милане, а затем во Франкфурте-на-Майне и многих других издательствах, в том числе в Нью-Йорке.

Полный текст книги, вышедшей в Милане в 1979 году, вызвал гневную реакцию главы КГБ Семичастного на собрании в редакции «Известий», где он заклеймил «Крутой маршрут» как клеветническое произведение, помогающее врагам Советского Союза. Но с автором ничего уже нельзя было сделать — она умерла двумя годами раньше.

В 1960-е гг. произошло личное знакомство и встреча Евгении Гинзбург с Александром Солженицыным в Москве:

«По телефону назначили свидание неподалеку от того дома, где он (Солженицын. — В. Е.) обычно останавливался, когда приезжал из Рязани. Взглянули друг на друга и отвернулись. Продолжали ждать. Потом все же сделали несколько шагов, стали неуверенно переглядываться и оба почти одновременно сказали: „Я вас совсем не так представлял себе!“»[5].

Мать и сын воссоединились в Москве только в середине шестидесятых (1966), когда с помощью Василия Аксенова Евгения Гинзбург поселилась в известном писательском кооперативном доме у метро «Аэропорт». Друзья сына скоро стали и ее друзьями. Именно такие отношения сложились у нее с Анатолием Гладилиным, Беллой Ахмадулиной, Зоей Богуславской, Бенедиктом Сарновым, многими другими известными писателями и поэтами тех лет. Особенной теплотой была отмечена ее дружба с Евгением Евтушенко, даже в ту пору, когда его отношения с Василием Аксеновым стали желать лучшего. Столь же сердечными сделались и ее отношения с будущей второй женой сына Майей Кармен.

В 1976 году Василию Аксенову удалось добиться разрешения на совместную с матерью поездку во Францию. В путевых записях Евгении Гинзбург находим:

«С утра — Брест. Проверка паспортов, таможенный осмотр. Таможенница — девица типа Галины Борисовны[6] — особенно не придирается, в чемоданы не лезет.

— Наркотики везете? Литературы? Золота? Как нет, а это что? — зорко уловила цепочку под блузкой…

В Бресте поезд долго переформировывается. И вот свершилось: впервые за долгую мою жизнь я пересекаю границу любезного отечества».

Эмоциональна и запись от 3 сентября, сделанная в Париже:

«Наконец-то я дорвалась до вымеченной мной продавщицы, которая занимается только мной. Она хочет одеть меня с ног до головы. С отлично разыгранным восторгом подбирает мне тона к лицу. И что с того, что я знаю: я стара, как мир, и она, как бы ни старалась, не может разглядеть во мне прежнюю Женюшу. Зато я проглядываю. Вдруг она возникает в зеркале за каким-то туманом. Правда, на ней бушлат ярославского политизолятора, но я каким-то фантастическим усилием воли заменяю его этим парижским тэйером. Это только секунда, но она дает мне горькое счастье. Вот как это выглядело бы, если бы это надеть на меня тогда…

— Цены астрономические, — восклицает по-русски Вася. А бойкая продавщица уловила, смеется, повторяет „астрономик“, но услужливо разъясняет, что фирма готова ждать, если у месье и мадам нет сейчас с собой таких денег. Пусть мы оставим аванс, а они за это время подобьют элегантное пальто ватином, поскольку русские зимы так суровы. И охмурила. На все мы согласились, и теперь все Переделкино ахнет от моих обновок с Елисейских полей».

Эта первая в ее жизни заграничная поездка стала для страдавшей онкологическим заболеванием Евгении Гинзбург большой радостью, скрасившей последние месяцы жизни. Она умерла 25 мая следующего, 1977 года.

На ее похоронах Лев Копелев, отдавая должное «Крутому маршруту», произнес замечательные слова:

«Ее книга приобрела всемирную славу. Эта книга была первой в ряду, который еще продолжается и будет продолжаться. Все, кто с тех пор писал и пишет воспоминания, кто старается запечатлеть, осмыслить наше прошлое, трагическую судьбу нашей страны, мы все пошли по ее следам»[7].

[1] Выпускникам школ с Крайнего Севера полагалась льгота при поступлении в институт, если скрыть, что твои родители «враги народа», что Василий Аксенов и сделал.

[2] Сотрудники госбезопасности, увозившие Евгению Гинзбург в тюрьму, упоминаются в «Крутом маршруте».

[3] У Евгении Гинзбург это были воспоминания о рабфаке, опубликованные в 1963 г. в Казани, у Василия Аксенова — два рассказа, опубликованные в журнале «Юность в 1959 г.

[4] Копелев Л., Орлова Р. Мы жили в Москве: 1956—1980. «ImWerden»: Электронная библиотека Андрея Никитина-Перенского — www.belousenko.com › kopelev_orlova_moskva.

[5] Там же.

[6] Галина Борисовна — жарг. лаг. шутл.-ирон. Госбезопасность, Комитет госбезопасности. / Шутливая «расшифровка» сокращения ГБ. // Мокиенко В. М., Т. Г. Никитина Т. Г. Большой словарь русских поговорок. М., 2007.

[7] Копелев Л., Орлова Р. Указ. соч.