Ноябрьские переговоры имели принципиальное значение для дальнейшего развития советско-германских отношений. Осенью 1940 года рейхсканцлер Адольф Гитлер и секретарь ЦК ВКП(б) Иосиф Сталин с высокой степенью вероятности допускали вооруженное столкновение между Германией и СССР в краткосрочной перспективе. При этом каждый из диктаторов считал свои замыслы потаенными, цели достижимыми, а общее положение преимущественным, полагая, что целиком владеет стратегической инициативой по сравнению с потенциальным противником. Но насколько неизбежной выглядела схватка между ними в 1941 году?..

На распутье

«Вторая империалистическая» война затягивалась и открывала для руководителей ВКП(б) широкий коридор возможностей. «Нейтралитет страны социализма — это не корыстный нейтралитет капиталистического государства», — утверждали члены Исполкома Коминтерна во главе с Георгием Димитровым, находившиеся в Москве. С прагматичной точки зрения Сталина нацистский рейх прочно увяз в безнадежной борьбе с англичанами, сделав уязвимым не только собственный тыл, но и все восточноевропейское пространство. К концу октября немецкая авиация окончательно проиграла воздушную битву за Британию, потеряв за неполные четыре месяца 1977 самолетов, включая 812 истребителей (против 1611 самолетов Королевских ВВС, включая 1087 истребителей). Летчики Люфтваффе, несмотря на все усилия и жертвы, не смогли добиться господства в воздухе, подавить истребители врага и обеспечить проведение десантной операции.

В итоге Гитлеру пришлось отложить рискованное вторжение на Британские острова и искать другие варианты, в то время как Сталин и его соратники в своих намерениях исходили из неизменной марксистско-ленинской доктрины. «Речь идет об активном действии победившего пролетариата и трудящихся капиталистических стран против буржуазии, о таком активном действии, когда инициатором справедливой войны выступит наше государство и его Рабоче-Крестьянская Красная Армия», — разъяснял международную обстановку членам специальной комиссии Главного Военного Совета РККА и ответственным работникам идеологического фронта армейский комиссар I ранга Лев Мехлис, руководивший органами военно-политической пропаганды.

В свою очередь Гитлер уповал на внезапность и скоротечность кампании против СССР, имея смутное представление о советских силах и ресурсах. Фюрер, попавший в своеобразные тиски между Западом и Востоком, хотел устранить объективную помеху на пути к победе над Великобританией, пока американцы не пришли ей на помощь, и парадоксально собирался сам открыть второй фронт — против Советского Союза, чтобы упредить Сталина и попытаться избежать войны на два фронта в еще более катастрофических условиях. Поэтому оперативное планирование в Генеральных штабах и постепенное сосредоточение войск в приграничных районах продолжалось.

Однако развернутые на Востоке к 7 октября 1940 года 30 дивизий Вермахта в разы уступали силам Красной армии в приграничных округах. На исходе второй военной осени никто из двух лидеров, державших камень за пазухой, пока не принял окончательного решения об открытии боевых действий в 1941 году. В свойственной ему манере Гитлер колебался и учитывал мнение гросс-адмирала Эриха Редера, считавшего нападение на Советский Союз безумной акцией, пока не повержена Великобритания. «Мы ни в коем случае не должны начинать войну с Россией», — заявлял командующий Кригсмарине. Он убеждал фюрера резко увеличить строительство подводных лодок и призывал его обратить главное внимание не на Восток, а на Средиземноморский театр, игравший важную роль в обороне британской метрополии. «Фюрер надеется включить Россию во фронт против Англии», — записал 1 ноября в дневнике начальник Генерального штаба Главного командования сухопутных войск генерал-полковник Франц Гальдер. Очевидно, речь шла о присоединении Москвы к оси Берлин — Рим — Токио. Теперь, по свидетельству Гальдера, Гитлер считал Тройственный союз направленным не против Коминтерна, а на ликвидацию британской гегемонии в мире.

Сталин же вообще не связывал себя какими-либо датами или директивными распоряжениями, предпочитая сохранять свободу выбора и маневра в разных ситуациях. «Война может вспыхнуть неожиданно, — так рассуждал секретарь ЦК ВКП(б) еще в 1936 году. — Ныне войны не объявляются. Они просто начинаются». К ним только следовало серьезно готовиться, а мысли о потере инициативы Сталин не допускал. Советско-германские договоры 1939 года позволили СССР существенно и почти бескровно — досадная осечка произошла лишь в непокорной Финляндии — расширить пределы первого в мире социалистического государства. Но как долго и беспрепятственно Кремль мог вести столь выгодную политику?..

В ноябре 1940 года Гитлер и Сталин в равной степени были заинтересованы в переговорах на высшем уровне, о чем свидетельствует настойчивость, с которой рейхсминистр иностранных дел Иоахим Риббентроп приглашал в Берлин члена Политбюро ЦК ВКП(б), председателя Совнаркома и наркома иностранных дел Вячеслава Молотова, а также содержание полученных им перед поездкой сталинских инструкций. Обе стороны рассматривали визит Молотова в германскую столицу не только как попытку выяснить взаимные намерения, но и как первый шаг к новому соглашению, на время позволявшему отложить исполнение военных планов, избежав прямого столкновения.

В письме к Риббентропу от 21 октября Сталин назвал вполне возможным «дальнейшее улучшение отношений между нашими государствами, опирающееся на прочную базу разграничения своих интересов на длительный срок». Если бы в Берлине удалось найти общий язык по вопросу о разделе сфер влияния в мировом масштабе, то затем Риббентропа вновь ждали в Москве. И при достижении компромисса Гитлер, следуя советам Редера, мог сражаться с англичанами за Средиземноморье и Гибралтар, а Сталин — без особых потерь медленно и поступательно продолжать экспансию, повышать военно-промышленный потенциал СССР и укреплять на международной арене позиции коммунистического движения. При подобном сценарии Советский Союз продолжал пользоваться всеми преимуществами нейтралитета, пока капиталистические державы истощали друг друга в мировых битвах. Тем самым они неизбежно создавали условия для торжества ленинизма, бывшего, по классическому определению Сталина, теорией и тактикой пролетарской революции.

Новые обещания и старые долги

10 ноября около семи часов вечера советская делегация выехала в Берлин. В числе провожавших на Белорусском вокзале были член Политбюро ЦК ВКП(б) и заместитель председателя Совнаркома маршал Климент Ворошилов, нарком обороны СССР маршал Семен Тимошенко, а также группа офицеров Вермахта из атташата. Подтянутые немцы вежливо козыряли уходившему поезду.

В состав многочисленной миссии под общим руководством Молотова входили 65 человек, в том числе нарком черной металлургии Иван Тевосян, заместители наркомов — комиссары госбезопасности 3-го ранга Владимир Деканозов (НКИД) и Всеволод Меркулов (НКВД), Василий Баландин и Александр Яковлев (авиационной промышленности), Алексей Крутиков (внешней торговли), а также другие ответственные товарищи. По одной из версий, вместе с ними отправился в зарубежную командировку и начальник оперативного управления Генерального штаба РККА генерал-лейтенант Николай Ватутин, занимавшийся разработкой плана активных боевых действий против Германии. Сейчас он носил незаметный штатский костюм. Сопровождали коллег в Берлин имперский посол в СССР граф Фридрих-Вернер фон дер Шуленбург и советник Густав Хильгер — уроженец царской России, свободно владевший русским языком и симпатизировавший добрососедским отношениям двух государств. Путешествие по территории генерал-губернаторства прошло без осложнений и эксцессов.

В 11 часов утра 12 ноября поезд прибыл на украшенный цветами и зеленью Анхальтский вокзал германской столицы: нацисты, высшие чиновники рейха и иностранные дипломаты встречали дорогих гостей в сопровождении роты почетного караула, выстроенной на привокзальной площади. На перроне Риббентроп и начальник штаба Верховного командования Вермахта генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель тепло приветствовали улыбавшегося Молотова, который среди прочих представленных лиц пожал руку и рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру. Под звуки оркестрового марша председатель Совнаркома обошел строй почетного караула, приподняв шляпу в знак взаимной признательности. Затем прибывших повезли в открытых машинах во дворец Бельвю, расположенный в парке Тиргартен. Молотов отметил приличный вид людей на улицах, но берлинцы провожали автомобильный кортеж молча и без выражения каких-либо эмоций. По свидетельству Хильгера, на советских людей произвели сильное впечатление блеск оказанного приема и роскошь предоставленных им апартаментов в Бельвю, несмотря на обстановку военного времени и угрозу английских авианалетов.

В дальнейшем полномочные члены делегации знакомились с немецкими партнерами, обсуждали вопросы, касавшиеся хозяйственного сотрудничества, в то время как переговоры высшего уровня проходили в узком кругу. Помимо главных участников к переводам и составлению отчетов привлекались немногие немецкие и советские сотрудники: Хильгер, Пауль Шмидт, Владимир Павлов и Валентин Бережков, работавший под псевдонимом Богданов.

В полдень Риббентроп принял Молотова и Деканозова. Они беседовали более двух часов.

Поспешность приглашения к разговору показывала высокую заинтересованность немецкой стороны в доверительной беседе, предшествовавшей встрече с фюрером. К удивлению Шмидта, надменный рейхсминистр дружелюбно улыбался московским гостям. Даже министр иностранных дел союзной Италии граф Галеаццо Чиано не удостаивался такого расположения, как твердокаменные большевики, один из которых был кадровым чекистом. «Лишь изредка Молотов отвечал взаимностью, когда холодная улыбка скользила по его умному лицу игрока в шахматы», — вспоминал переводчик. Деканозов слушал внимательно, но в диалог не вмешивался.

Рейхсминистр не хотел предвосхищать концептуальных предложений Гитлера, но счел правильным обсудить ситуацию и перспективы в общих чертах. С точки зрения Риббентропа, Германия выиграла войну против Великобритании, и даже вступление в борьбу США не имело значения для ее исхода. Таким образом, он смутно представлял себе американский потенциал, равно как и переоценивал способность германского подводного флота парализовать коммуникации между Старым и Новым Светом. Но Молотову следовало обратить внимание на заявление благодушного нациста о способности рейха при необходимости «мобилизовать ресурсы всей Европы», тогда он смог бы оценить, как резко возросли возможности и ресурсы германской экономики по сравнению с бедным состоянием осени 1939 года. Тем не менее сдержанный нарком не насторожился, даже когда услышал доверительную новость о солидарности ряда европейских государств с идеями Тройственного союза — ведь фактически речь шла о расширении оси. Громко рассуждая о «конце Британской империи» и общей выгоде от перераспределения ее территорий, Риббентроп убеждал собеседника в возможности долгосрочного разграничения советско-японских интересов и в целесообразности направления сталинской экспансии на юг, в зону Персидского залива и Аравийского моря. В Турции СССР предлагался свободный проход через проливы в Средиземное море, с чем уже априори якобы соглашались итальянцы. Осторожно прозвучала мысль о поиске приемлемой формы, чтобы страны оси смогли прийти к соглашению с СССР. Тогда Москва могла бы заявить «о своей солидарности со стремлениями препятствовать дальнейшему расширению войны» и принять участие в подготовке декларации о сотрудничестве и взаимном уважении интересов четырех сторон. При благоприятной реакции на сделанные предложения рейхсминистр выразил готовность снова посетить Москву и даже поучаствовать в поиске японо-китайского компромисса с целью прекращения войны в Азии.

Председатель Совнаркома ограничился краткими замечаниями.

Соображения Риббентропа представляли «большой интерес» и заслуживали обсуждения, но в первую очередь Молотова интересовали актуальные текущие вопросы: где границы сфер влияния участников Тройственного союза, каковы его характер, перспективы и значение? И что такое «великое восточноазиатское пространство» в оценках Токио? Здесь Риббентроп немного запнулся, так как пределы японских притязаний представлял себе смутно, но поспешил пояснить: «„Великое восточноазиатское пространство“ не имеет ничего общего с жизненно важными сферами интересов СССР». Самый главный тезис Молотов предъявил в конце беседы. По мнению правительства СССР, события 1939—1940 гг. исчерпали предыдущие московские договоренности… «за исключением вопроса о Финляндии, который еще полностью не решен». К нему собеседник пообещал вернуться, и вряд ли его намерение показалось Риббентропу приятным.

После обеда Молотов доложил Сталину о беседе с рейхсминистром лаконично и в самых общих чертах, сообщив в Москву лишь суть сделанных предложений. «Жду твое сообщение о беседе с Гитлером», — ответил Сталин. Его интересовала реакция лишь одного человека.

Первая беседа с Гитлером: фюрер повеселел

Приезд советской делегации в Берлин не устранил гитлеровских колебаний и сомнений. Попытка привлечь СССР к странам оси казалась вполне достижимой, если бы удалось заинтересовать Молотова, выступавшего в качестве эмиссара Сталина. Но диалог мог развиваться как угодно, тем более что Риббентроп предупредил фюрера о намерении московского гостя обсуждать финский вопрос. Поэтому Гитлер пока не стал отказываться от планирования кампании против СССР и постепенной переброски войск на Восток — при необходимости остановить их можно было в любой момент.

Перед приемом председателя Совнаркома, как полагает автор, Гитлер подписал директиву № 18, содержавшую секретные установки для Верховного командования. Ближайшей целью объявлялся захват Гибралтара (операция «Феликс»), одновременно велась подготовка боевых действий в Северной Африке и Греции, следующей весной допускалась возможность вторжения на Британские острова. «Приготовления в отношении Востока» предписывалось продолжать независимо от исхода советско-германских переговоров. Таким образом, выбор Гитлером приоритетов в краткосрочной перспективе целиком зависел от ситуации, в том числе от позиции руководителей ВКП(б) и их готовности поддержать Тройственный союз в борьбе с Великобританией и США.

Встреча с нацистским вождем — беспрецедентная для ленинского соратника и влиятельного члена Политбюро ЦК ВКП(б) — началась ранним вечером и продолжалась два с половиной часа. «Со мной Гитлер был очень корректный», — позднее вспоминал Молотов. Но при оценке личных качеств ему не бросилось в глаза ничего особенного, кроме невероятного самодовольства хозяина рейхсканцелярии. «Он был очень умен, но ограничен и туп в силу самовлюбленности и нелепости своей изначальной идеи», — рассказывал Молотов, и десятилетия спустя убежденный в абсолютном превосходстве большевистской доктрины насильственного преобразования мира над национал-социализмом. Хильгера удивили редкие любезность и дружелюбие фюрера: «Все его поведение показывало, что ему очень хотелось завоевать лично Молотова, чтобы тот разделил его взгляды». Оценка переводчика соответствовала действительности. «Он меня хотел сагитировать. И чуть не сагитировал», — не без доли иронии подтверждал бывший нарком.

Гитлер начал с длинного монолога о пользе авторитетных лидеров для больших наций, способных обеспечить «мирную совместную работу» в пределах собственной жизни. Собеседнику вступление понравилось, равно как и гитлеровская мысль о пользе, которую при конфликте двух народов непременно извлечет третья сторона. Повторив тезис о почти побежденной Англии, фюрер подчеркнул: в военной помощи Германия не нуждается, но оперативные обстоятельства и вопросы снабжения могут потребовать присутствия немецких войск в определенных географических районах вопреки ранее согласованным областям интересов. Намек на Финляндию выглядел очевидным, и Гитлер тут же напомнил, как пошел навстречу советским требованиям и уступил партнеру Литву. В будущем «без малейшего ущерба для германских интересов» он вполне представлял себе развитие СССР, чьи интересы на Балканах и в Черноморском бассейне выглядели ясными. Это предлагалось обсудить при очередной поездке Риббентропа в Москву с учетом текущих обстоятельств.

Молотов, признав важность поставленных вопросов, подчеркнул, что высказывает не только собственное мнение, но выражает точку зрения правительства СССР и лично Сталина. Оба пакта 1939 года принесли всем сторонам несомненные выгоды. Особо нарком акцентировал внимание на их стратегических последствиях для рейха: на Востоке Германия «получила надежный тыл, что имело большое значение для развития военных событий на Западе, включая поражение Франции». Фюрер не возражал. По словам Молотова, Германия выполнила свои обязательства, кроме Финляндии, и далее, перехватив инициативу, он засыпал фюрера градом вопросов: продолжает ли действовать прошлогодний протокол о разделе сфер влияния? что представляет собой Тройственный союз? где проходят границы восточноазиатского пространства?.. «Ни один иностранный посетитель никогда не говорил с ним так в моем присутствии», — свидетельствовал Шмидт.

Однако Гитлер оставался спокойным и даже смиренно-вежливым.

Рейхсканцлер указал на руководящую роль государств-участников союза «в областях их естественных интересов» и торжественно заявил: он приглашает СССР стать четвертым партнером, обозначив свои территориальные притязания, в том числе в Азии. Все вопросы, касающиеся Болгарии, Румынии и Турции, станут предметом дальнейших переговоров, а Германия готова играть роль хорошего маклера, чтобы достичь взаимопонимания. Молотов поблагодарил и заявил от имени Сталина: «СССР может принять участие в широком соглашении четырех держав, но только как партнер, а не как объект <…> и готов принять участие в некоторых акциях совместно с Германией, Италией и Японией [курсив наш. — К. А.], но для того необходимо внести ясность в некоторые вопросы». Услышав столь обнадеживающий ответ, Гитлер, по замечанию Павлова и Бережкова, явно повеселел и предложил продолжить затянувшуюся беседу на следующий день, чтобы до возможной воздушной тревоги Риббентроп успел дать запланированный прием в честь советской делегации.

Торжественный вечер в престижном отеле «Кайзерхоф» прошел в приятной атмосфере и спокойно, так как по метеоусловиям англичане Берлин не бомбили. По сообщению ТАСС, на приеме присутствовали руководящие деятели правительственных органов рейха и НСДАП, командования Вермахта, члены советской делегации, полпред Александр Шкварцев и сотрудники полпредства.

В первом часу ночи следующих суток Молотов, пребывавший в хорошем расположении духа, в специальной телеграмме подробно изложил Сталину содержание первой беседы с вождем рейха. «Большой интерес Гитлера к тому, чтобы договориться и укрепить дружбу с СССР», — так оптимистично оценил председатель Совнаркома настроения и намерения фюрера. Вместе с тем Молотов отметил желание немцев «толкнуть нас на Турцию», чтобы явно отвлечь от европейских целей, в первую очередь от Финляндии. «Заставлю их об этом заговорить», — такими словами закончил доклад нарком.

Вторая беседа с Гитлером: конфликты и разногласия

Утренние встречи Молотова с уполномоченным по четырехлетнему плану рейхсмаршалом Германом Герингом и рейхсминистром Рудольфом Гессом, замещавшим фюрера в НСДАП, состоявшиеся 13 ноября, особого значения не имели. Геринг обрадовался знакомству с председателем Совнаркома СССР, они долго обсуждали вопросы экономического сотрудничества. «Иногда требования русских идут слишком далеко», — пожаловался рейхсмаршал, но заявил о готовности приложить все усилия, чтобы по возможности выполнить советские пожелания. Молотов поддерживал разговор в духе добрососедского сотрудничества и не скрывал уверенности в разрешении всех спорных вопросов. При прощании Геринг попросил передать свой сердечный привет Сталину.

Бесцветный Гесс удивил Молотова несерьезным подходом к вопросу партийного строительства. Выяснилось, что у НСДАП нет ни четкой программы, ориентированной в будущее, ни устава — для настоящего коммуниста-ленинца подобное положение дел выглядело немыслимым. Все же искреннего расположения к высокопоставленному гостю Геринг и Гесс не скрывали. «Принимают меня хорошо, и видно, что хотят укрепить отношения с СССР», — доложил нарком в Москву.

Сталин внимательно читал отчеты Молотова и инструктировал его по поводу переговоров, рекомендуя не обнаруживать «большого интереса к Персии». На щедрые предложения нацистов о дальнейших разделах мира, включая Турцию, следовало реагировать сдержанно-позитивно. Вероятно, после гитлеровского приглашения в Тройственный союз Сталин оценил открывавшиеся перспективы, тем более пока бремя затянувшейся войны с англичанами несли лишь Германия и Италия. Казалось, возникла реальная возможность договориться на очередной срок, но диктаторы споткнулись о «мелкий» финский вопрос, не уступавший по твердости сопротивлению защитников «линии Маннергейма» зимой 1939/40 годов.

Днем Молотов выехал из Бельвю в рейхсканцелярию, где у подъезда его приветствовал почетный караул. В два часа Гитлер дал официальный завтрак в честь высокого гостя с приглашением первых лиц делегации СССР и рейха. Сталинский нарком удивился, насколько рейхсканцлер ограничивал себя в еде и напитках. «Я смотрю, со мной кролик сидит, травкой питается, идеальный мужчина, — иронизировал Молотов тридцать лет спустя. — Я, разумеется, ни от чего не отказывался». После завтрака переговоры возобновились.

Вторая беседа продолжалась три с половиной часа и во многом носила характер острого спора. С обоснованной точки зрения Молотова, главный смысл в соглашениях 1939 года заключался в пакте о ненападении. «Германия не без воздействия пакта с СССР сумела так быстро и со славой для своего оружия выполнить свои операции в Норвегии, Дании, Бельгии, Голландии и Франции», — вновь напомнил Гитлеру советский нарком. Таким образом, следовало обсуждать лишь выполнение обязательств по первому секретному протоколу, в связи с чем Москва считала неприемлемым начавшееся германо-финское военное сотрудничество и транзит войск Вермахта через Финляндию в Норвегию.

Фюрер парировал: протокол не предусматривал аннексии Северной Буковины, но все же рейх пошел навстречу пожеланиям СССР. Во время Зимней войны Германия сохраняла благожелательный нейтралитет, и он задерживал транспорты, доставлявшие финнам военные материалы. Германия не имеет политических интересов в Финляндии, но, пока идет борьба с англичанами, нуждается в финском лесе, никеле и транзитном сообщении, поэтому желает воспрепятствовать второй войне на Балтике. Гитлер возражал против нового вторжения в Финляндию, хотя и признавал ее областью советских интересов. Исключалась и война в Румынии, откуда Германия импортировала нефть. Логика рейхсканцлера заключалась в следующем: раз рейх согласился на передачу Северной Буковины, то и Москва может сделать уступку, подождав с Финляндией. Молотов спросил, почему СССР должен откладывать выполнение своих планов^*, ведь протокол не содержал подобных условий. В какой-то момент Гитлер попытался прекратить бесплодную дискуссию: финский вопрос он назвал второстепенным, отметив отсутствие между сторонами коренных разногласий. Всем следовало отложить мелкие конфликты и обратить внимание на решение более серьезных проблем, возникавших при распаде Британской империи. Но собеседника такой подход не удовлетворил. «Он — свое, я — свое. Начал нервничать, — вспоминал Молотов. — Я — настойчиво, в общем, я его допек». Примирить взгляды не удавалось.

Напряженность возникла и при обсуждении судьбы черноморских проливов. Молотов стал связывать решение с предоставлением советских гарантий Болгарии, но фюрер счел целесообразным сначала выяснить мнение болгарского правительства о заинтересованности в сотрудничестве с СССР, а также точку зрения дуче Бенито Муссолини. В конце разговора Гитлер даже пожелал «лично встретиться со Сталиным», чтобы облегчить ведение переговоров: очевидно, упрямый нарком действительно «допек» нацистского вождя. Фюрер сожалел о том, «что ему до сих пор не удалось встретиться с такой огромной исторической личностью, как Сталин»: вместе с ним он рассчитывал попасть в историю. Молотов любезно согласился с подобной оценкой и выразил надежду на встречу двух политиков.

Однако взаимные реверансы не скрыли главного: беседа закончилась безрезультатно. Гитлер больше не выглядел повеселевшим, хотя советско-германский диалог не закончился. Конечное развитие отношений между двумя социалистическими государствами зависело от концептуального ответа Сталина на сделанное предложение о присоединении СССР к Тройственному союзу.

Итоги берлинского визита

В семь часов вечера в полпредстве СССР был дан торжественный ужин в честь Молотова, на котором в числе немецких гостей присутствовали Риббентроп и Гиммлер. Воздушный налет заставил перенести общение первых лиц в бомбоубежище, где с девяти до ноля часов Риббентроп и Молотов разговаривали второй раз. Рейхсминистр (безусловно, с ведома Гитлера) вновь пространно рассуждал о взаимовыгодном сотрудничестве между странами Тройственного союза и СССР, разграничении и уточнении сфер интересов. Черновой вариант предложений о пакте четырех держав Риббентроп передал Молотову для обсуждения в Москве. Главный смысл будущего соглашения заключался во взаимном уважении сфер интересов друг друга и отказе от поддержки враждебных группировок. Очередное секретное дополнение касалось конкретных территорий, причем «центр тяжести аспираций СССР» переносился из Европы на юг, к Индийскому океану. Предполагалось урегулирование советско-японских отношений, в связи с чем Молотов заявил о подготовке советско-японского пакта о ненападении. И далее он обрисовал широкий круг интересов Советского Союза — в Турции и зоне проливов, в Болгарии, Венгрии, Румынии. Кроме того, наркома интересовали планы оси в Греции, Югославии и другие вопросы, в том числе касавшиеся Швеции и Балтийского моря.

Рейхсминистр поразился широте советского размаха и не стал скрывать затруднений с ответами, но настаивал на необходимости компромисса. «Нужно найти решение, чтобы наши государства не стояли грудью к груди друг друга», — утверждал Риббентроп, ссылаясь на октябрьское письмо Сталина, выдержанное в благожелательном духе. С такой точкой зрения Молотов согласился, но снова связал решение завтрашних больших проблем и текущих вопросов, имея в виду в первую очередь Финляндию. Во всяком случае, Риббентроп увидел готовность собеседника к дальнейшему диалогу на определенных условиях, в то время как Молотов оценил результаты визита без энтузиазма. «Похвастаться нечем, — телеграфировал нарком Сталину во втором часу ночи, — но по крайне мере, выявил теперешние настроения Гитлера, с которыми придется считаться». Утром 14 ноября советская делегация благополучно отбыла в Москву.

Молотов увозил предложения нацистов о преобразовании Тройственного союза в пакт четырех держав, но они никак не компенсировали отрицательного впечатления от гитлеровской позиции по поводу Финляндии, Румынии и Болгарии. В свою очередь и возможные претензии СССР, обозначенные при последнем разговоре, не могли не произвести впечатления на нервного фюрера. При этом бодрые уверения собеседников в скором завершении выигранной войны против Великобритании вызывали у Молотова естественные сомнения, так как заключительный раунд переговоров состоялся в бомбоубежище во время налета английской авиации. Таким образом, с учетом неопределенных результатов берлинских встреч двум диктаторам предстояло принять стратегические решения о дальнейшей судьбе советско-германских отношений в самое ближайшее время — до конца 1940 года.

Однако прежде чем сделать окончательный выбор и сказать последнее слово, Гитлер хотел еще раз лично написать Сталину.

Источники и литература:

Авторханов А. Г. Технология власти. Мюнхен, 1959.

Безыменский Л. А. Гитлер и Сталин перед схваткой. М., 2000.

Внешняя политика Советского Союза. Доклад Председателя Совета Народных Комиссаров и Народного Комиссара Иностранных Дел тов. В. М. Молотова на заседании Верховного Совета СССР 1 августа 1940 // Правда (Москва). 1940. 2 августа. № 213.

Гальдер Ф. Военный дневник. 1940—1941. М., 2003.

Документ № 229. Из статистического сборника Верховного Суда СССР «Статистика судимости в СССР за 1937—1956 гг.» // История сталинского ГУЛАГА. Конец 1920-х — пер. пол. 1950-х годов. Т. I. М., 2004.

Заметки о войне на уничтожение. Восточный фронт 1941—1942 гг. в записях генерала Хейнрици. СПб., 2018.

Кайюс Б. Военные дневники люфтваффе. М., 2005.

Коминтерн и Вторая мировая война. Ч. I. М., 1994.

Ленин В. И. Письмо к американским рабочим // Ленин В. И. Полное собрание сочинений. Т. XXXVII. М., 1969.

Мельтюхов М. И. Упущенный шанс Сталина. М., 2002.

Министру иностранных дел Германии господину Иоахим фон Риббентроп // Правда. 1939. 25 декабря. № 355 (8040).

Мюллер-Гиллебранд Б. Сухопутная армия Германии 1933—1945. М., 2003.

Наджафов Д. Г. Нейтралитет США 1935—1941. М., 1990.

Отчетный доклад т. Сталина на XVIII съезде партии о работе ЦК ВКП(б) // XVIII съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б). 10—21 марта 1939 г. Стенографический отчет. М., 1939.

Политический дневник Альфреда Розенберга, 1934—1944 гг. М., 2015.

Редер Э. Гросс-адмирал. Воспоминания командующего ВМФ Третьего рейха. 1935—1943. М., 2004.

Риббентроп фон, И. Между Лондоном и Москвой. М., 1996.

Седьмой экстренный съезд РКП(б). Март 1918 года. Стенографический отчет. М., 1962.

СССР — Германия 1939—1941. Нью-Йорк, 1989.

Сталин И. В. Вопросы ленинизма. М., 1947.

Сто сорок бесед с Молотовым. Из дневника Ф. Чуева. М., 1991.

1941 год. Кн. 1. М., 1998.

Хильгер Г., Мейер А. Россия и Германия. Союзники или враги? М., 2008.

Ширер У. Взлет и падение третьего рейха. Т. II. М., 1991.

Шмидт П. Переводчик Гитлера. Смоленск, 2001.