Воскресный день 22 июня 1941 года начался в Бахмаче тихим, пасмурным, теплым утром с небольшим дождем. Это спокойствие внезапно взорвало сообщение по городской радиосети. Репродукторы были не во всех домах, но тревожная весть быстро дошла до жителей районного центра и железнодорожного узла. Люди недоумевали: «Вожди встречались, договоры подписывали, шампанское пили — и вдруг война?.. Непонятно». Тревожная весть вызвала чувство неизвестности, неопределенности и беспокойства от непонимания ситуации.

В 12:00 по радио выступил заместитель председателя Совнаркома В. М. Молотов с обращением к советскому народу. И народ, напряженно ждавший, что скажет правительство, наконец услышал: «Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города…» Далее выступление содержало осуждение политики Германии, призывы к единению народа с властью в борьбе с врагом и завершалось утверждением: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».

После выступления Молотова стало ясно, что наступают грозные события. Верховный совет СССР издал указ о мобилизации военнообязанных, родившихся с 1905 по 1918 год включительно.

Первые дни

23 июня стало первым днем войны, которую вскоре назвали Великой Отечественной. Еще с ночи начали работать райвоенкомат и штаб местной противовоздушной обороны (МПВО). Днем курьеры разносили и развозили на лошадях повестки военнообязанным. Штаб МПВО, проводивший в последний год с работниками предприятий учебные сборы, руководил строительством возле домов «щелей» — дворовых бомбоубежищ. Это были канавы глубиной в рост человека, обшитые внутри досками и покрытые бревнами, поверх которых насыпан слой земли. Мы со сверстниками были привлечены к этой работе — лопатами орудовать мы умели. К вечеру этого дня возле служебных помещений и жилых домов рабочих и служащих появились первые «щели».

Второй мерой защиты было укрепление оконных стекол против удара взрывной волны. Хозяйки наклеивали на окна полосы белой ткани в виде буквы «Х», чтобы уменьшить прогиб стекла при воздушном ударе. Руководил штабом МПВО кадровый командир Красной армии старший лейтенант Жуков.

По радиосети стали объявлять о появлении немецких самолетов в воздухе со стороны Дымера и Нежина. Гудели сирены. Люди уходили из домов в огороды или к лесу. Но это было первые несколько дней. Потом такие оповещения и сигналы тревоги прекратились. Мы, мальчишки, стали ходить на станцию Бахмач-Киевский и смотреть на проходящие на запад воинские эшелоны.

Было объявлено о запрете домашних радиоприемников, их надо было сдать на склад почты за станцией. Я отнес туда наш приемник, которым мы не пользовались. Можно было слушать только трансляцию местного радиоузла в общественных помещениях и квартирах, где были «радиоточки».

В эти дни отец вернулся из Белой Церкви. Он ехал через Киев и там узнал, что первой бомбардировке подверглись авиазавод № 13 (предшественник завода «Антонов»), на заводе «Большевик» бомбы попали в литейный цех, где когда-то работали два брата моей бабушки. Там погибло 16 человек из ночной смены. Бомбы падали на аэродромы Жуляны, Гостомель и Борисполь и в другие места.

С каждым днем тревожных новостей прибавлялось. Радио и пресса сообщали, что 23 июня немецкие войска уже были в Бресте, 24 июня заняли Гродно, 27-го — Барановичи, а на другой день Минск, во Львов они вошли 30 июня, в Ригу — 1 июля.

На подъездных путях Семенного завода остановился поезд с железнодорожниками, покинувшими станцию Львов. Они вышли из вагонов на лужайку и начали стирать одежду и купаться в заводском пожарном водоеме — «копанке», топить походную кухню. Это были для нас первые гражданские лица, пришедшие с войны, много пережившие и утомленные. Их рассказы потрясали. Говорили о том, что с первых дней войны во Львове на крышах домов и на колокольнях появились вооруженные люди, которые обстреливали железнодорожников, ходивших по территории станции. Стреляли по депо, по вокзалу и другим зданиям. Были убитые. На вокзале семьи служащих и военных садились в поезда, чтобы уехать. Железнодорожники уходили последними. Потом мы узнали, что 29 июня во Львов вошел батальон «Нахтигаль», сформированный еще до начала войны, а 30-го в город вступили германские войска.

29 июня Совнарком СССР и ЦК ВКП(б) выпустили директиву с призывом к населению при вынужденном отступлении РККА «угонять подвижной железнодорожный состав, не оставлять врагу ни одного паровоза, ни одного вагона, не оставлять противнику ни килограмма хлеба, ни литра горючего». С этого начинались меры по эвакуации предприятий, учреждений и граждан. На Семенной завод пришло распоряжение из Наркомата пищевой промышленности демонтировать оборудование и готовить его к отправке по железной дороге на Ново-Покровский сахарный комбинат в Тамбовской области. Отец включился в этот процесс. Становилось ясно, что придется уходить из дому. Мы и многие жители Бахмача начали готовиться к эвакуации. В семьях шили рюкзаки, складывали в них белье, одежду, документы.

В магазинах появились продукты, которых раньше не было: рис, белая мука, сахар, сливочное масло, замороженная птица, в свободной продаже был хлеб. Объясняли это тем, что на товарной станции разгружали вагоны с экспортными грузами, которые везли раньше в Германию. Теперь эти товары шли в местную торговую сеть.

Только на 11-й день войны, 3 июля, по радио выступил генеральный секретарь ЦК ВКП(б) товарищ Сталин, «гений человечества, наш мудрый, дорогой, любимый вождь и учитель» — именно так его изо дня в день именовали газеты довоенных лет.

Первая бомбардировка

14 июля 1941 года стало переломным днем в истории города и в нашей жизни. Около 16:00 на Бахмач налетели немецкие бомбардировщики. Говорили потом, что их было пять или шесть. Сначала мы услышали гул самолетов, потом свистящий и одновременно ревущий звук падающих бомб, оглушительные взрывы и вздрагивание земли. Между взрывами слышалась стрельба пулеметов.

Мы, человек пять мальчишек, сидели на траве под яблонями заводского (а вернее — ничейного) сада, болтали, играли кто в шахматы, кто в подкидного дурака, ожидали, когда спадет жара, чтобы идти на станцию Бахмач-Киевский смотреть на эшелоны. При первых взрывах мы поняли, что происходит, и бросились прятаться в «щель», в строительстве которой две недели назад участвовали. Там было тесно и душно. При каждом взрыве бомбы через перекрытия сыпалась земля. Когда бомбы взрывались близко, то казалось, что изнутри хрустит и разрывается голова, и при этом болели уши. Мне сказали, что к щели приходил папа и спрашивал, там ли я. Бомбардировка длилась примерно около часа. Потом взрывы прекратились, и кто-то сказал, что самолетов в воздухе уже нет. Мы выбрались из «щели», вдохнули свежего воздуха.

Первое, что я увидел, это громадный пожар на железной дороге. Черный дым поднимался над Бахмачем-Киевским очень высоко. Солнце виднелось сквозь него, как при затмении через закопченное стекло. Подобное я видел за две недели до этого в кинофильме «Богдан Хмельницкий». Со стороны станции были слышны взрывы. Там что-то взлетало в воздух и взрывалось на фоне черного дыма. Потом сказали, что горят составы с войсками, с эвакуированными, с боеприпасами и цистерны с нефтепродуктами. В жарком июльском воздухе стоял запах гари и какого-то незнакомого вещества — вероятно, продуктов взрывов бомб. В наступавших сумерках начали свозить убитых на футбольное поле, до которого от нашего дома было полкилометра, а за ним на пустыре рыли братскую могилу.

Придя домой, я увидел, что с вешалок попадала одежда, а со шкафа свалились лежавшие там предметы — дом при взрывах сильно трясло. Руководство завода приняло решение, чтобы семьи сотрудников, живущие в заводских домах, ушли в ближайшие села. В несколько заводских повозок запрягли лошадей. В вечерних сумерках соседи начали расходиться за повозками, на которые сложили свои пожитки. Уходили в села Бахмач-1, Бахмач-2, Курень, Тыныця — у кого где были родственники или знакомые.

14 июля вечером мы с Рябовыми и Канаевыми ушли из Бахмача за одноконной повозкой с вещами, на которой сидел главбух завода Канаев, недавно перенесший инфаркт. Шли в сторону Конотопа. Прошли село Филимонов Хутор и на рассвете остановились в Калиновке, недалеко от Конотопа. Там попросились в усадьбу к одинокой женщине. Она взяла к себе в хату Канаева с женой как самых великовозрастных. Все остальные сложили вещи в сарае и улеглись спать на соломе под открытым небом. Завернувшись в одеяло на земле у стены, я быстро заснул.

Весь день 15 июля провели в Калиновке. Смотрели в сторону Бахмача, там продолжался пожар, высоко поднимался дым. К нам присоединились агроном Янушкевич, его жена и трое детей, а еще жена директора завода Просяника с двумя детьми. Они сообщили, что надо ехать дальше на восток, в Рыльский район Курской области, на семенную базу завода, которая находилась в поселке Благодатное и называлась Красная база. Директор и папа созвонились с руководством ряда совхозов и сахарных заводов, расположенных вдоль дороги от Конотопа до станций Коренево и Рыльск, и договорились, что членов семей работников завода эти предприятия будут перевозить от хозяйства к хозяйству своим конным транспортом. Известие о бомбардировке Бахмача дошло до тамошних руководителей и сработала корпоративная солидарность «сахарников», привитая им, наверное, еще во времена сахарных магнатов Терещенко и Бродского, «при царях».

На следующий день утром в Калиновку пришли две большие пароконные повозки. Мы все погрузились в них и поехали на Первомайский сахарный завод, что недалеко от станции Грузское за Конотопом.

Итак, в ночь на 15 июля 1941 года мы ушли из Бахмача, не осознавая, что ушли навсегда. Папа оставался там. Он должен был заниматься демонтажем завода, готовить его к эвакуации.

Отступление от темы

Через 68 лет, в 2009 году, когда мы с супругой собирали материал для статьи о Я. Гашеке в Киеве, мы прочитали, что он шел по этой же дороге пешком в Конотоп, чтобы оттуда уехать в Москву. Как пишет Радко Пытлик, после боев чехословацких полков у Бахмача в марте 1918 года Гашек покинул ЧС корпус, «забросив винтовку в жито». Он был задержан красным патрулем в одном селе — вероятно, в этой же Калиновке, близкой к Конотопу. Здесь красный командир Алеша допрашивал Гашека и, проникшись доверием к нему, приглашал остаться в отряде, но тот отказался. Алеша дал лошадь с ездовым, Гашека отвезли в Конотоп.

На бахмачскую землю я вернулся через десять лет, когда в конце мая 1951 года, будучи уволенным в запас из Советской Армии, ехал в Киев. Во время остановки поезда на станции Бахмач-Пассажирский, на тех же путях, где 12 лет назад вместе с одноклассниками встречал папанинцев, ехавших в Киев, я вышел на перрон. И вдруг я увидел Василия Степановича Болотина, нашего довоенного соседа, «главного снабженца завода» и компаньона папы по поездкам на охоту или рыбалку. С ним стоял бывший работник завода, лицо его мне было знакомо, а фамилию я забыл. Болотин меня не узнал, пока я не представился. Начались расспросы обо мне, папе и маме, я спросил Болотина о его племяннике Саше Сахно, с которым в предвоенном учебном году в шестом классе сидел за одной партой. Он был на год старше меня и после демобилизации в Бахмач не вернулся.

Эвакуация продолжается

16 июня мы выехали из Калиновки и вскоре подъехали к Конотопу. Увидели, что в картофельном поле лежит «на брюхе» двухмоторный советский бомбардировщик. Лопасти его пропеллеров были загнуты назад: вероятно, во время вынужденного приземления они бились о землю. За полем был аэродром.

Мы объехали Конотоп по окраинам, а далее по дороге вдоль железной дороги. Вечером были на Первомайском сахзаводе в Дубовязовке. Территория этого завода и поселок рабочих и служащих были очень уютными. Нас разместили в заводских комнатах для приезжих, где были постели и даже теплый душ. Этот комфорт нам запомнился навсегда, условия были самыми шикарными за все годы войны.

На следующий день шел дождь. Лошадей не было, мы никуда не ехали и даже обедали в заводской столовке. Приходили сотрудники завода и совхоза, разговаривали с Янушкевичем и другими взрослыми, расспрашивали о бомбежке. Война здесь еще ничего не изменила. Только шла мобилизация мужчин.

Следующее утро было солнечным. Появились лошади, и мы отправились в совхоз Грузское по проселочным дорогам между желтеющими нивами хлебов и зелеными свекловичными полями, на которых работали женщины. Никто тогда еще не предполагал, что сезон уборки свеклы начнется при оккупантах. Наш ездовой погонял лошадей, выкрикивал, взмахивая кнутом: «Ледачi, повздихали би ви до вечора!». Мама говорила ему, что лошади хорошие и не надо их ругать, но он оставался при своем мнении и повторял эту фразу целый день.

Приехав, переночевали в клубе совхоза, а утром поехали дальше на других повозках в Бурынь. Этот городок расположен возле станции Путивль, от которой до исторического города Путивля километров двадцать. В Бурыни было два сахарных завода и совхоз. Ночевали в клубе на полу на соломе. Янушкевич «добыл» грузовую машину «Газик», и мы утром выдвинулись в сторону Ворожбы. Проехали относительно далеко — километров тридцать пять. Ночевали в совхозе возле станции Ворожба, примыкающей к районному центру Белополье. Отсюда на лошадях ехали в совхоз в селе Волфино, Рыльского района.

Путь наш пролегал вдоль железной дороги. На участке между станциями Ворожба и Белополье увидели страшную картину, которая сразу напомнила о Бахмаче. Между путями и хлебным полем лежали разбитые железнодорожные вагоны и колесные пары, под жестяными листами от крыш вагонов — остатки одежды, военного обмундирования и тряпья. Железнодорожники рассказали, что вчера немецкий самолет бомбил военный эшелон. Убитых и раненых уже увезли, восстановление пути закончили.

К вечеру, проехав мимо станции Волфино, что еще в Украине, попали в село Волфино в Рыльском районе Курской области, и остановились в одноименном совхозе. Местность здесь была красивой — поля перемежались с рощами. Но утром в столовой совхоза мы заметили иной стиль работы хозяйственников. На завтрак был суп-затируха — мучная болтушка с мелкими комочками теста, заправленная сырым кользовым (рапсовым) маслом. Это блюдо напоминало клей для обоев. Но аппетит у нас был хороший, мы не капризничали. На обед дали вареную недробленую пшеницу. В предыдущих столовках блюда были овощные, картофельные и каши привычные: пшенная, гречневая или перловая. В совхозе Волфино мы провели две ночи, так как не было лошадей: часть лошадей совхоза с ездовыми и все грузовые машины были мобилизованы в армию.

Наконец нас вывезли, и к вечеру мы приехали в поселок Коренево. Отсюда до Красной базы километров восемнадцать, а до райцентра Рыльска немного более двадцати. Возле станции Коренево мы просились переночевать у местных жителей. Проблем не было. Люди были добрыми и отзывчивыми. Это были женщины, хозяйки в усадьбах — мужчины уже были мобилизованы. Меня и маму приютила женщина, изъяснявшаяся местным говором: «нету-ти», «ентот», «дрянненький» и т. п.

Янушкевич нашел на станции телефон, связался с управляющим Красной базой Францем Дионисовичем Врублевским, чтобы он выслал ездовых с лошадьми за нами. Он узнал неприятные новости: немецкие войска наступают в направлении Ленинграда, Москвы и Киева. Наши войска покинули Псков, Оршу, Пинск, Бердичев и Житомир, идут бои под Смоленском.

На другой день утром пришла одна пароконная повозка, уехали не все. К вечеру приехал другой ездовой, и мы тронулись в путь. Шли пешком за повозкой по полевой дороге, начало быстро темнеть, небо заволокли тучи. Началась гроза, и полил дождь. Укрыться было негде, дорога шла дальше по молодому сосновому лесу. Мы промокли так, как будто купались в реке прямо в одежде. Хорошо, что ливень был теплый, мы не замерзли. Молнии сверкали почти непрерывно, казалось, что они были низко над землей, раскаты грома сливались в гул. Ездовой Брынцев объяснил, что грозы в этих краях особенные, потому что здесь Курская магнитная аномалия.

К цели мы пришли примерно в час-два ночи. Нас разместили в помещении бывшей конторы. Было сухо, стены отдавали тепло, накопленное за знойный день. На полу лежали матрацы — мешки, наполненные сеном. На столе светила керосиновая лампа, окна завешены светомаскировкой. Мы сняли с себя мокрую одежду, вытерлись полотенцами и тихо, чтобы не разбудить ранее приехавших, легли спать.

Так завершился первый этап нашего ухода от бахмачских бомбардировок в тихую глушь Рыльского района Курской области. Вскоре мы узнали, что Бахмач продолжают бомбить. Наступал август 1941 года. Прошли первые 40 из 1418 дней войны.

Окончание в следующем номере