«Все внимание его было устремлено на людей, и он схватывал только их природу и характер. Его интересовали люди, исключительно люди, с их душевным складом, и образом их жизни, их чувств и мысли», — так отзывался известный философ, публицист и литературный критик Н. Н. Страхов о Федоре Михайловиче Достоевском, «великом мыслителе и великом духовидце», «самом русском из наших великих писателей и вместе с тем наиболее всечеловеческом по своему значению и по своим темам», по определению Н. А. Бердяева. Двойственность человеческой натуры, ее духовная глубина и тайна — вот главный предмет художественного исследования писателя. Русским философам и публицистам Серебряного века Ф. М. Достоевский оказался близок и по времени, и по мироощущению. Так, например, Н. А. Бердяев утверждал, что «еще мальчиком получил <...> прививку от Достоевского», который потряс его «душу более, чем кто-либо из писателей и мыслителей». Именно поэтому он «всегда делил людей на людей Достоевского и людей, чуждых его духу».

В начале ХХ века интерес к творчеству писателя необычайно возрос. «Проклятые вопросы» свободы человека и его своеволия, «огненный вихрь» его идей открывались читателю с разных сторон: для одних он был «предстателем за „униженных и оскорбленных“», для других — «жестоким талантом», для третьих — «пророком нового христианства», для четвертых — тем, кто открыл «подпольного человека». Кто-то считал его «истинным православным и глашатаем русской мессианской идеи». Но для многих Достоевский стал писателем, чье творчество «насыщено жгучей и страстной любовью».

О любви как «всевластной, неодолимой, живой стихии» в России Серебряного века написано, пожалуй, больше, чем когда-либо. В. В. Розанов утверждал, что отношение русских писателей к любви, к женщине может служить ключом к их творчеству и «раскрывать скрытые механизмы <...> творческого воображения». Так философия любви оказалась для многих представителей русской религиозно-философской и критической мысли тесно связанной с литературой, и в первую очередь с творчеством Достоевского.

Николай Александрович Бердяев, религиозный философ и публицист. «Миросозерцание Достоевского», 1923 год

«Миросозерцание Достоевского» называют итоговой книгой Бердяева о писателе, творчеству которого он посвятил несколько статей. Текст разделен на девять глав, в названии которых нашли отражение универсальные понятия как для писателя, так и для самого автора. Пятая глава называется «Любовь». По мнению Бердяева, Достоевский «открывает в русской стихии начало страстное и сладострастное» и этим отличается от других русских писателей, поскольку путь человека у него «есть путь страдания», а любовь — «вулканические извержения, динамитные взрывы страстной природы человека», «огонь поедающий и огненное движение».

Начиная с читателем разговор о любви, Бердяев отмечает, что в русской литературе нет ничего подобного любви трубадуров, Тристана и Изольды, Данте и Беатриче, нет «любовного культа женщины», может быть, поэтому «в русской любви есть что-то тяжелое и мучительное, непросветленное и часто уродливое». Любовь в творчестве Достоевского отличается от любви Татьяны у Пушкина или Анны Карениной у Толстого, потому что она «не самоценна», а у женщины нет «самостоятельного места», поскольку «женщина интересует Достоевского исключительно как момент в судьбе мужчины». Нигде в романах нет «прекрасного образа любви»: ни в любви Мышкина и Рогожина к Настасье Филипповне, ни в любви Мити Карамазова к Грушеньке, ни в любви Версилова или Ставрогина, потому что «женщина есть внутренняя мужская трагедия».

Достоевский раскрывает любовь «как проявление человеческого своеволия», она «раскалывает и раздваивает человеческую природу», «она никогда не есть соединение и к соединению не приводит». Человеческая судьба — судьба личности, «личного начала в человеке», которое есть «по преимуществу мужское начало», поэтому женщина «может быть интересна как стихия и атмосфера», обреченная «на несоединенность с природой мужской».

Бердяев отмечает, что Достоевский раскрывает в любви «два начала, две стихии, две бездны, в которые проваливается человек, — бездну сладострастия и бездну сострадания», и оба эти начала, «не знающие меры, ничему не подчиненные, одинаково сжигают, испепеляют человека», разрушают его целостность. Это демоническая любовь на грани помешательства, любовь исступленная, не находящая успокоения и не ведущая к радости соединения, она «не преодолевает раздвоения, а еще более усугубляет» его. Может быть, поэтому герои-мужчины в романах Достоевского любят двух женщин, и две женщины часто «ведут беспощадную борьбу из-за любви, истребляя себя и других», как Грушенька и Екатерина Ивановна в «Братьях Карамазовых» или Аглая и Настасья Филипповна в «Идиоте».

Герои Достоевского часто оказываются в бездне сладострастия, переходящего в разврат — «смертельный холод одиночества», «любовь к себе», в то время как «настоящая любовь есть всегда любовь к другому». Сладострастие — «огненная стихия», в разврате же сильная страсть переходит в «ледяной холод», ведущий к разрушению человеческой личности, к небытию. Таков погрязший в разврате Свидригайлов, в котором появляется что-то нечеловеческое, таков Ставрогин — яркий, неординарный человек, истощивший свою душу «безмерными, бесконечными стремлениями, не знающими границы, выбора» и, как следствие, неспособный любить. Но и другой полюс любви — «бездна сострадания» — не спасает человеческую личность, потому что тоже не приводит к «слиянию с другим». В этом раздвоении и заключается трагическая природа любви у Достоевского.

Как религиозный философ, Бердяев не мог не коснуться христианства в творчестве писателя. Для Достоевского русский Христос «есть прежде всего провозвестник бесконечной любви. Но подобно тому как в любви мужчины и женщины раскрывает Достоевский трагическое противоречие, оно раскрывается ему и в любви человека к человеку». Мысль писателя о том, что не «всякая любовь к человеку и человечеству есть христианская любовь», что она «может быть безбожной любовью», находит отражение в утопической картине будущего, рассказанной Версиловым («Подросток»). Что будет с людьми, если исчезнет идея Бога и бессмертия, если люди останутся ОДНИ, как они этого давно желали? Люди, ощутив свое великое сиротство, стали бы «прижиматься друг к другу теснее и любовнее; они схватились бы за руки, понимая, что теперь лишь они одни составляют все друг для друга <...> и весь великий избыток прежней любви к тому, который был Бессмертие, обратился бы у всех на природу, на мир...». Это была бы не прежняя любовь, но она позволила бы людям жить, «торопясь любить, осознавая, что дни коротки, что это — все, что у них остается», и «каждый трепетал бы за жизнь и счастье каждого. Они стали бы нежны друг к другу и не стыдились бы того, как теперь <...>. Встречаясь, смотрели бы друг на друга глубоким и осмысленным взглядом, и во взглядах их была бы любовь и грусть».

Бердяев утверждает, что в словах Версилова описана «безбожная любовь» — «любовь, противоположная христианской, не от Смысла бытия, а от бессмыслицы бытия, не для утверждения вечной жизни, а для использования преходящего мгновения жизни». По его мнению, в «безбожном человечестве» никогда не будет такой любви, а будет то, что «нарисовано в „Бесах“». «Истинная любовь» — это любовь христианская, поскольку она «связана с бессмертием» и является «утверждением бессмертия, вечной жизни. Это — мысль центральная для Достоевского». «Безбожная любовь» к человеку и человечеству является основным мотивом и в «Легенде о Великом Инквизиторе». К теме отрицания Бога «во имя человеколюбия, во имя счастья людей в этой краткой земной жизни» Достоевский обращался не раз, и «всякий раз являлось у него сознание необходимости соединения любви со свободой», данное в «образе Христа».

Книга Бердяева «Миросозерцание Достоевского» вызвала противоречивые отзывы в русских эмигрантских журналах. Так, например, Борис де Шлецер, писатель и литературный критик, в своей рецензии отметил, что Бердяев «не созвучен Достоевскому» и в его работе много «мистического благодушия». В. Н. Ильин, русский философ, богослов и литературный критик, в статье «Достоевский и Бердяев», напротив, очень высоко оценил книгу. По его мнению, она «так сильна, глубока и гениальна, что после нее нечего бояться за судьбу ее автора ни в этом, ни в том мире»

Борис Петрович Вышеславцев, религиозный философ. «Достоевский о любви и бессмертии», 1932 год

Работая в архивах Достоевского, Б. П. Вышеславцев нашел запись, сделанную писателем в один из самых трагических моментов жизни. Речь идет о смерти его первой жены — Марии Исаевой. Размышления писателя о смерти и бессмертии, о любви христианской и любви между мужчиной и женщиной прокомментированы в статье «Достоевский о любви и бессмертии». Хорошо знакомый с методом психоанализа Фрейда, Вышеславцев и соглашался с ним во многом, и, как религиозный философ, спорил с ним. Именно поэтому взгляд автора на трагическую историю любви Достоевского и Марии Исаевой кажется чрезвычайно интересным.

По мнению Вышеславцева, «весь роман Достоевского с Марией де Констан (по мужу Исаевой) был сплошным взаимомучительством». И в то же время в письме своему другу Врангелю уже после ее смерти Достоевский писал: «О, мой друг, она любила меня беспредельно, и я любил ее без меры, но мы жили несчастливо. Но если бы мы были положительно несчастны вместе, в силу ее странного, подозрительного, болезненно-фантастического характера, то все же мы никогда не переставали любить друг друга, и даже, чем более мы были несчастны, тем более мы привязывались друг к другу. Это была женщина самая благородная, самая честная, самая великодушная из всех, каких я знал в моей жизни...». Во многом Достоевский и Исаева были похожи и одновременно несовместимы — «редкий, но интересный феномен двух лиц разного пола, предназначенных друг для друга, влекомых друг к другу таинственным притяжением, но не притяжением эротическим. Половинки, но несоединимые в земном плане». Исаева любила идеальное Я Достоевского, «его небесный образ», а он и в начале, и в конце их отношений любил ее как сестру: «Вы женщина изумительная, сердце изумительной детской доброты, вы были мне более, чем сестрой».

Вышеславцев убежден: причиной трагедии первого брака Достоевского стало «титаническое напряжение в завоевании любимой женщины <...> он забыл, что в любви есть нечто, что даруется даром <...>, что ускользает от всякой воли, от всякой заслуги, от всякого подвига», поскольку «женская любовь увенчивает заслуги и подвиги ДО ИХ СОВЕРШЕНИЯ». Поэтому нельзя добиваться «даров любви» даже самой «отважной рыцарской волей»: «Эрос мстит жестоко за всякое малейшее принуждение. В любви все самое ценное РОЖДАЕТСЯ, А НЕ ТВОРИТСЯ. Эрос мирится только с одним принуждением и завоеванием: когда его принуждают к тому, чего он, в сущности, изначально и бессознательно желал».

Трагическую любовь Достоевского и его первой жены Вышеславцев называет «сознательной любовью при сплошной подсознательной борьбе, насилии и ненависти», потому что «он имел против себя все подсознание любимой женщины, а за себя — только ее сознание», при этом «знал это своим подсознанием и утверждал обратное своим сознанием». Поэтому после смерти Марии Исаевой Достоевский и задает себе свой вечный вопрос: почему невозможно было «возлюбить до конца» святой любовью?

Статья Вышеславцева интересна не только тем, что помогает понять трагедию любви писателя, она приоткрывает тайну многих героинь его романов, раздвоенности любви его героев и ее всевластной, неодолимой, живой стихии.

Зинаида Николаевна Гиппиус, поэт, писатель, литературный критик. «О любви». «О женах», 1925 год

Знаменитая «декадентская мадонна» Серебряного века Зинаида Николаевна Гиппиус уделяла большое внимание философии любви и написала на эту тему несколько статей. Особенного интереса заслуживают те из них, в которых она подробно рассматривает и изучает изображение любви в творчестве русских и зарубежных писателей. Так, в статье «О любви» Гиппиус, рассуждая об «истинной любви», касается и творчества Достоевского. По ее мнению, Достоевский «слишком много знает о смысле реальности, больше, чем о самой реальности, — и осознает свою дисгармоничность». Именно поэтому, изображая любовь, он только «начинает нащупывать „духовно-телесность любви“, показав при этом ее „богочеловечность“». Гиппиус считает, что есть «только в одном романе Достоевского ясное указание на любовь истинную, полную, должную: любовь Раскольникова и Сони. Но <...> любовь эта осталась неизображенной, роман — ненаписанным: он лишь ОБЕЩАН в „Преступлении и наказании“».

Поводом к написанию небольшой статьи «О женах» послужила книга литературного критика и философа Ю. Айхенвальда «Две жены» (1925 год), посвященная двум великим женам русских писателей — Софье Андреевне Толстой и Анне Григорьевне Достоевской. Для Гиппиус это возможность поразмышлять над тем, «какой должна быть, В ИДЕАЛЕ, жена замечательного человека, гениального писателя? Беззаветно преданное женское существо, нянька, любящая кухарка, словом — самоотверженная „служительница гения“?». «Счастливым» является брак для писателя «в его цельности, то есть для него — человека, и для него — художника» и, вопреки сложившемуся мнению, брак Достоевского по-настоящему счастливым, идеальным она считать не может, хотя и называет Анну Григорьевну одной из «лучших» жен, «служительниц гения», с которыми «великие находят возможное для них „счастье“».

Гиппиус вспоминает встречи с Анной Григорьевной в 1890-е гг. у Полонского: «Она была уже расплывшаяся пожилая женщина, в наколке, молчаливая, с добрым и настойчивым выражением глаз <...>. Анна Григорьевна со скромным достоинством несла свое звание „вдовы Достоевского“, никогда как будто о нем не забывая». Через несколько лет дети Анны Григорьевны, сын и дочь, уехали, и она осталась одна. «Но мне казалось, — пишет Гиппиус, — что А. Г. не чувствовала себя ни особенно известной, ни особенно одинокой. Дети не были для нее тем, чем они были для С. А. Толстой, носившей в душе какой-то монолит, что-то громадное, где в неразрывном единстве пребывали и муж, и дети. У Анны Григорьевны — другая душа. Достоевский спрашивал: если жениться — взять ли „умную“ или „добрую“? И выбрал — добрую. Добрая и прожила всю душу, без остатка, на него — одного. К нему, человеку, она подошла через „великого человека“, притом — не случайно! — через физическое, конкретное касание к его дару: знакомство началось с „Игрока“, написанного под его диктовку. И физическое, плотское отношение к созданному Достоевским осталось у жены его на всю жизнь». Анна Григорьевна бережно хранила его письма, издавала его произведения — «жила <...> делом любви к тому, во что проникнуть, быть может, не могла, но что осязала как великое».

Гиппиус называет жизнь Анны Григорьевны с Достоевским «житием», поскольку она выбрала служение творчеству писателя, его наследию, его памяти. Такие жены и «создают наиболее счастливые — или наименее несчастные — браки». Это жены — «хранительницы избранных сосудов — великих людей».

* * *

Нет ничего удивительного в том, как созвучен оказался Федор Михайлович Достоевский ХХI веку. Действительно, меняются только идеи (да и меняются ли?). Человеческое сердце, человеческая душа остаются прежними — страдающими и ищущими, бунтующими и страстными, беспокойными и непримиримыми. Поэтому и называют Достоевского, к творчеству которого не перестают обращаться, писателем с «всемирной отзывчивостью». Аналитическое отделение компании Thomson Reuters, занимающейся наукометрией, признало его самым цитируемым из российских писателей в мировом научном сообществе (7,8 тыс. упоминаний). Самым популярным в научной среде произведением на русском языке оказался роман «Братья Карамазовы» (1319 упоминаний). Чаще всего произведения Достоевского цитируются в социологии и гуманитарных науках. Особый интерес к его романам проявляют психологи, психиатры и неврологи — те, кому приходится заглядывать в самые глубокие и таинственные бездны человеческой души.