Раиса Петровна (Пинхасовна) Спинадель (урожденная Розумова, 1899―1968) — поэтесса и переводчица.

Родилась в Одессе. Там же в 1916 году окончила женскую гимназию Е. С. Пашковской[1], а затем Одесские Высшие курсы (1916―1917).

В 1917 году поступила на юридический факультет Новороссийского (Одесского) университета.

В декабре 1920 года переехала в город Леово (Румыния)[2] к родителям мужа, а оттуда в 1921 году ― в Прагу с мужем, студентом-медиком Львом Александровичем Спинадель[3], и двухлетним сыном Валерием.

В 1921―1922 гг. училась на философском факультете Немецкого университета в Праге.

В 1924 году там же окончила Русский юридический факультет. С осени 1925 года — слушательница Русского института сельскохозяйственной кооперации.

Член поэтического объединения «Скит» с конца 1925 года (№ 14). Печатала стихи в пражских журналах «Годы», «Воля России», «Своими путями».

В августе 1927 года вернулась в СССР, работала библиотекарем в Одессе.

В 1929-м поселилась в Москве.

В 1929―1930 гг. редактор-библиограф во Всесоюзной книжной палате, литературный редактор в «Издательстве социально-экономической литературы» (Соцэкгиз).

В 1931―1940 гг. литературный редактор, затем зав. редакцией, старший научный редактор в Институте мирового хозяйства и мировой политики АН СССР.

В 1941 году старший библиограф в Библиотеке АН СССР и в Московской городской библиотеке им. А. С. Пушкина.

В сентябре 1941 года эвакуирована в Ташкент, в декабре 1943-го вернулась в Москву. Занималась литературной работой, принимала участие в составлении справочника «Балканские страны», 1-го тома «Дипломатического словаря». Печаталась в журналах «Славяне», «Мировое хозяйство и мировая политика».

В 1946―1948 гг. младший научный сотрудник редакционно-издательского отдела Института мирового хозяйства и мировой политики АН СССР.

Занималась переводческой деятельностью. В 1930 году перевела на русский язык роман К. Чапека «Фабрика Абсолюта», который так и не был издан. Редактор-составитель книги «Радостная встреча. Рассказы современных чехословацких писателей», перевела на русский язык рассказы Карела Нового («Долгожданный гость»), Богумила Полаха («Все это говорю вам я, дядюшка Оплоуштил»), Яна Дрды («Радостная встреча»). Член Бюро писателей-переводчиков.

Член Союза писателей СССР и Иностранной комиссии Союза писателей СССР.

2―18 декабря 1954 года работала с делегацией чехословацких писателей во время ее пребывания в СССР.

 

 

О годах обучения в Одесской Мариинской гимназии (женской гимназии Е. С. Пашковской) интересные воспоминания оставила Вера Федоровна Попова, учившаяся там примерно в одно время с Раисой Спинандель[4].

Предлагаем внимаю читателей фрагменты этих воспоминаний, а также стихи Раисы Спинандель.

 

В. Ф. Попова «Мои воспоминания»

К осени я поступила в частную платную гимназию «Пашковской», она находилась на углу Херсонской улицы и Торговой, так бывшее их название.

Начальница гимназии была у нас Екатерина Семеновна, представительная дама, похожая на Екатерину Вторую. <…>

Класс был большой, учениц было 46, из них простых девочек 9―10, а остальные ― дети богатых родителей, почти у всех у них были гувернантки, и они хорошо знали языки ― французский, немецкий. Учились все хорошо, отстающих почти не было. Преподавателями были у нас почти все мужчины, француз ― мосье Гарсон, немец ― Иогансон, но в четвертом классе нам преподавала маленькая старенькая француженка. Она каждый урок делала нам диктовку в 5―6 строк, очень трудную, почти все мы получали двойки. Дежурная собирала тетради и клала их на первую парту, где сидела девочка ― Френкель, знающая хорошо французский язык, и мы стали просить ее потихоньку проверять тетрадки и исправлять ошибки. Длилось это недолго, классная дама увидела, и девочку едва не исключили из гимназии.

По субботам после уроков у нас был урок танцев. Играл на пианино тапер. Нас учил учитель делать реверанс, танцевали кадриль, мазурку, вальс.

Эта гимназия резко отличалась от петербургской, здесь все было по-казенному. Мы чинно гуляли по залу, а в теплую погоду в небольшом садике около дома; наша стена была общая с мужской гимназией ― Ришельевской. Мы этим пользовались, и записочки иногда передавались. Завтраков здесь не было, находился небольшой буфет, где продавались котлеты, пирожные.

Зимой я после обеда и приезда из гимназии бежала на каток; сзади склада был пруд, или по-украински «ставок», там я каталась на коньках.

Домой я приходила уставшая и не сразу бралась за уроки, а часов в 8, а задавали нам много, так что я просиживала за ними до 11―12 часов ночи.

В одну из зим приехали в Одессу англичане, они организовали футбольную команду, поле было недалеко от Ланжерона. <…>

Зимой Миша дал мне билет на бал, который организовали англичане, и состоялся бал в одном из клубов. Я сделала себе прическу в парикмахерской, платье у меня было бальное, светло-голубое. Весь вечер я танцевала с англичанами (Миша не умел танцевать). Англичане были одеты изысканно, черные смокинги и лаковые черные туфли, белые лайковые перчатки, у девушек тоже были белые перчатки до локтей. Этой же зимой мы компанией ходили в танцкласс. <…>

Дирижировал учитель танцев, мы танцевали мазурку, бальный вальс, падекатр, краковяк, падеспань, польку-бабочку и другие. Посещать танцкласс разрешалось только учащимся. Зимние каникулы мы проводили очень весело, устраивались елки в мужских гимназиях, приглашались гимназистки старших классов, женские гимназии в свою очередь также устраивали вечера, и приглашали гимназистов. Все девушки гимназистки были в форме, белых фартучках и пелеринках. <…>

Весна в Одессе бывает чудесная, небо синее, цветет акация, разве усидишь в душных классах, и вот мы компанией, было это несколько раз, собирались на «зеленую» как тогда называли, ехали в степь, где все было покрыто маками и тюльпанами, или же садились в вагончик и ехали на Хаджибейский лиман[5]. Но в эти поездки я всегда посвящала маму, она мне разрешала. Приближались экзамены, и надо было много заниматься, в то время экзамены были из класса в класс. <…>

Вспоминаю я, как весной, когда была Пасха, мы всей компанией ходили по церквам, вначале в церковь Слободки Романовки, потом в город в собор, и помнится мне, что мы заходили в церковь Покровскую, где я потом в 1917 году венчалась с Мишей.

В церкви мы, конечно, не стояли, а гуляли в ограде, в 12 часов ночи выходили священники с хорами и с хоругвями и пели «Христос Воскресе». Эти минуты были торжественны, на душе было светло и радостно, кругом стояли женщины с куличами, которые их святили; начиналось христосование, самое интересное для наших спутников… <…>.

В одно из таких путешествий нас застал дождь, у меня была новая шляпа с пером, которая вся обвисла, промокло все новое пальто, а идти было далеко. Мама всегда меня ждала разговляться, и мы вдвоем с ней пробовали куличи, творожную пасху, окорок, папа обыкновенно спал. Днем приходили гости с поздравлениями, выпивали. Вина были всевозможные, было много закусок: окорок, индюшка, телятина, поросенок, кулич, крашеные яйца. В одну из таких Пасх, когда все ушли вниз в гости продолжать, мы с Надей решили попробовать понемногу всех вин и так напробовались, что у нас потолок и пол поплыли под ногами. Мы выбежали на улицу, а там еще сильнее закружилась голова, в это время пришли мальчики, они не растерялись, увидев нас в таком состоянии, сбегали за зельтерской водой, после которой мы более-менее пришли в себя. <…>

Я закончила 7-й класс, предстояли выпускные экзамены, их было достаточное количество: русский письменный ― сочинение, устно литература, арифметика за все классы письменно, геометрия устно, алгебра письменно, история древняя, средняя и новая, также русская история, начиная с Рюрика и кончая Романовыми. Книга очень большая, автор К. В. Елпатьевский[6], надо было сдавать за 3 года, затем немецкий язык и закон Божий ― катехизис. Экзамены начинались с первых чисел июня и до середины июля. Я сдала все экзамены на «хорошо».

Я очень боялась арифметики, задача была очень трудная на дроби, проценты, что-то с кофеем, как его мололи и прочее. <…>

В большом зале стояли в шахматном порядке парты, сидели поодиночке, далеко друг от друга, так что списать было невозможно, а кроме того, между партами ходила классная дама и зорко за всем следила. За длинным столом сидела начальница и учителя. Я страшно волновалась перед экзаменом, приходилось принимать валерьянку.

Итак, кончилось мое отрочество, наступила юность, осенью мне исполнилось 17 лет, я перешла в 8-ой класс ― специальный. Я выбрала себе историю и географию. <…>

Из предметов нам преподавали космографию, педагогику, мы давали пробные уроки в младших классах по арифметике, русскому языку, а по специальным предметам я дала пробные уроки в 3 классе гимназии: по истории ― «Турецкая война и Суворов» и «Острова» по географии. Я очень волновалась, девочки в 3 классе уже большие, на уроках присутствовали учителя, которые давали оценки, мне поставили «хорошо».

По окончании экзаменов я получила аттестат, немного не дотянула до серебряной медали.

 

 

Раиса Спинандель

 

Новогоднее

В окно кафе, где каждым жестом танца —

Прямой совет.

Вдруг заговорщиком, строками стансов,

Стучит рассвет.

Я слушаю, пока еще немая,

Знакомый стук.

И потихоньку руки вынимаю

Из чьих-то рук.

За парой быстро исчезает пара

Из-за столов.

И свет, и стих вдруг эхом тротуаров

На стук шагов.

Сам, ежедневным чудом дня и речи

Встречая Год,

Рассвет мне тихо обнял плечи

И станом вьет.

 

«Торжественно, в сонета строгой раме…»

Торжественно, в сонета строгой раме

Проходит жизнь. И я, созрев, пойму,

Что озорство и злоба ни к чему,

И что наш путь мы выбрали не сами.

И буду жить с открытыми глазами

И мир таким, каков он есть, приму

Я с мудростью, присущею ему,

И строгими, простыми чудесами.

Не осквернив ненужностью метанья

Осенние, прозревшие желанья,

Не распылившись в суете сует,

К неповторимой радости погоста

Я принесу торжественно и просто

Нетронутым классический сонет.

«Своими путями». 1926. № 12―13

 

«С ухаба скачет на ухаб…»

С ухаба скачет на ухаб

Почти разбитая телега.

В пути растерян жалкий скарб,

В ушах свистит от бега.

То кочка, то ухаб, то пень —

Дороженька лесная!

Пойми — догнать вчерашний день

Ведь в завтрашнем должна я.

Скорей, скорей, еще разок.

Вот поворот, еще усилье,

Пускай не выдержит возок —

За поворотом будут крылья!

Леса! И нет пути вперед…

Не надо. Подведем итоги.

Ведь это двадцать пятый год,

Как сбилась я с дороги.

Ты слышишь, как шумят леса?

Эх, пропадай моя телега.

Вы все четыре колеса!

Так головой о ствол с разбега…

И сквозь последний шум езды

Слова слышны ответа:

Не ищут днем с огнем звезды,

Что светит в час рассвета.

«Годы». 1926. № 4

 

Вода и травы

Вода, листва и небо.

Заката розовые на воде улыбки.

Мир, ждущий ночи. Таким он утром не был.

Голубоватым и настороженно зыбким.

Мир притаился.

В молчаньи ждет пугливом,

Пока дневная упадет завеса.

И струйкой звезды, между камней залива,

Блеснут над синим отраженьем леса.

26. VII.1927

 

«О, как презренно безобразны…»

О, как презренно безобразны

Нам сделки с собственной душой.

Слова и мысли можно разно

Переплетать между собой.

Но чувства ложь — или ошибка?

И прессом сдавлена тоски.

Себе самой солгав улыбкой,

Не напишу я ни строки.

Обрывки рифм и клочья метров —

Поэтов звонкий кислород —

Порывом ритменного ветра

И спазмою зажатый рот.

О, не изжить с собою спор мне.

Словесную бросаю кладь…

Бессильным совершенством формы

Небывшим бывшему под стать.

 

«Вот, принесла, положила…»

— Вот, принесла, положила —

Смотри сам.

Фундамент, скрепы, стропила —

Будущий храм.

Посмотрел. Усмехнулся. — Что ж?

— Неверен расчет.

— Значит, насмарку весь чертеж

Теперь пойдет?

— Нет. Посмотрим. Погоди.

Кое-что спасем.

Из остатка с тобой создадим

Не храм, а дом.

Погляди, оконная рама

У тебя какая…

— Думаешь, годна не для храма,

Для сарая?

— Не сердись, опрокинешь тушь.

Садись, считай.

— Оставь, дома все — чушь.

Все дома — сарай.

Вместо колоколов под тучей —

Кабинет и спальню?

Оставим черченье лучше.

Закрой готовальню.

 

«Кто-то ненужный, чужой и немилый…»

Кто-то ненужный, чужой и немилый

Неотразимою, грубою силой

Мой оборвал календарь.

И на листочке — десятое марта.

Врет она все, календарная карта.

Нынче, я знаю, — январь.

Разве весеннею, ждущею ночью

Мы выбираем пути покороче,

Разве идем напрямик?

Каждой весною нам вновь — у порога

Каждой весною другого чертога —

Песенный чудится лик.

Вслушайся только, как гулко и четко

Эхо моею проходит походкой —

Этак не ходят весной.

В марте неясны и влажны все шумы,

В марте шаги, как весенние думы,

Стелятся мягкой волной…

Ясно и четко все выверил разум.

Не оглянусь на былое ни разу.

Не погляжу я вперед.

Незачем рвать календарь понапрасну,

И без него несомненно и ясно —

Март никогда не придет.

 

«Вслед за разгулом, в дни банкротства…»

Вслед за разгулом, в дни банкротства.

Весной, за мелочь, с молотка

Пошли и знанье, и тоска,

И цель, и ум, и благородство.

А после летнего похмелья

Мне осень протрезвила ум.

И новой кладью полон трюм

И отплываю к новой цели.

Но не в эфир плыву, как в марте,

И не фрегат, а пароход

По расписанию идет

В порт, предназначенный по карте.

Мне больше сердца компас нужен.

Как механизм рассчитан путь:

Я знаю, что замерзнет ртуть

Термометров в полярной стуже.

В пути от Рака к Козерогу

Заранье в судовой журнал

Занесен мною каждый шквал,

Могущий пересечь дорогу.

Приду. И в гавани — продажа.

Сто на сто будут барыши.

Покрою там с лихвой души

Послеразгульную пропажу.

 

«Был день. Был дом. И были крепки стены…»

Был день. Был дом. И были крепки стены.

Был свет окна.

Была жизнь дня — мой дом — без перемены

И в ней — одна.

Вдруг ночь, налетчиком, срывая рамы.

Вломилась в дом.

За раной дому наносила рану,

Шла напролом.

Миллионом рук — и мусором развалин

Постройка дня —

Враз — взмах! и в человечью цепь вковали

Звеном меня.

И с каждым, цепью, четко — в ногу,

И все — родня!

Покуда свет швырнет назад, к порогу

У двери дня.

А день, на грохот цепи, на удары —

Стеклом окна.

Жизнь снова — дом, зажатый в тротуары,

И в нем — одна.

 

«Всею жизнью не измерить, не понять…»

Всею жизнью не измерить, не понять

Зияющей за каждым словом бездны

И пасть комком усилий бесполезных

На грани угасающего дня.

Идти едва. Но предъявлять права

На путь наибольшего сопротивленья,

В несбыточные верить откровенья

И вас твердить — бездонные слова.

Быть эхом слов, послушным их слугой.

Быть только их, не ждущего ответа —

Он в этом весь — нелегкий путь поэта.

Бессильного избрать себе другой,

Почти что весь. Но детская мечта жива

Все изменить, и вырвать смех успеха.

Заставить бездну грянуть громким эхом

И зазвучать покорными слова.

 

Дон Кихот

…Куда теперь

Ты, о Геракловой

мечтаешь славе?

Из 1-го варианта

Дон Кихот —

                  в полнеба —

                                     силуэтом.

Поэтому

                  не год —

                                  века.

Что ни жест —

                           строка, —

                                            матерьял поэтам.

Пожинает время

Небывалые всходы

Испанского семени

В наших походах.

Так —

           произвольность? —

      два образа —

                                в один:

     не знающий мер

                  времени —

                                     Агасфер

И паладин —

          века, не год

                         мировой сцены

          без прав перемены

                        номер сольный —

Дон Кихот!

В наш поход

Не прошен,

                   не зван;

                             мишенью острот

                                         (комический вид!)

Под пулеметы —

                    латы и щит!

И

       вперед

                        мчится —

                                             — болван! —

И Дульцинею зовет.

Милый,

             даже в музее

                             нет Дульцинеи

и —

          не было.

А небо

            кровью

                         пылает

фоном силуэту.

                         Дон Кихот!

                                           Стой!

                                                     Обратно!

так сюжета

                    не строят,

так

         погибают

                             в подвиге ратном.

26.3.29

 

«В бою — минута слабости изменой…»

В бою — минута слабости изменой.

Не знаешь ли, какой холодной и немой

Вода бывает? Как надменно

Вознесся Петр над Невой?

Как непреклонно, как жестоко

Зияет шпиль за серой глубиной?

Как жутко мне, как одиноко? —

И вот, когда из полутемных арок,

Из струй дождя, из света фонарей

Я создаю и приношу себе в подарок —

О, не подарок это, а скорей

Подачка — призраков нелепые минуты,

И руку я, чужую мне, держу в своей,

И мне не нужные завязываю путы, —

Тогда — пусть площади твердят мне о борьбе

И улицы о шаге неуклонном —

Я не пойду! Пусть это ложь самой себе,

В таком бессильи и преступное — законом.

Ленинград, 24.9.1928

 

«Что наших дней искания и споры…»

Что наших дней искания и споры,

Ненужные о будущем слова…

Блистали так же купола соборов.

Все так же медленно текла Нева

И отражала в полдень эти пушки.

Кружились так же вкруг колонн снега,

Когда по этим самым плитам Пушкин,

Слагая ямбы, медленно шагал.

17.10.28

 

Триолет[7]

Такой враждебный и чужой —

Добычей — город держит в лапах. —

Я пью его смертельный запах,

Чтоб умереть такою же чужой,

Какой прошла торцами мостовой.

Я, Дон Кихот в картонных латах. —

Такой враждебный и чужой —

Добычей — город держит в лапах.

26.10.1928

 

«Лакей, подать сюда мне счет…»

Лакей, подать сюда мне счет.

Сполна все получай. —

Былым оплачен счет, а вот

Грядущее — на чай!

Звени, звени, звени, металл,

О кругленький поднос!

Кто до меня вот в этот зал

Отчаянья не нес?

И в запах вин, в горящий газ,

В твой дым, дешевый ресторан,

Кто не твердил, в несчетный раз,

Что жизнь пуста, как пуст карман, —

Ведь проносить сквозь пьяный гул,

Сквозь трын-трава, сквозь все-равно

и незнакомку, и цингу

из нас не каждому дано.

До дна пью золотой обман.

Длинней у ламп полоски тьмы —

так, значит, разбивать стакан?

так, жизнь, — с тобою квиты мы?

 

«Все изломать, все сжечь, все бросить…»

Все изломать, все сжечь, все бросить,

и почти жалами — в ладонь.

Без жалости, без слов. Так льдов

оскал — без слез и без вопросов.

Так скал, горящих снежной пылью.

Упорный, жесткий кверху взмах,

Так пуля, бьющая впотьмах,

В упор, в созвездье глаз — навылет.

Пусть к пропасти. Но шагом твердым.

Но над движеньем воли власть.

Ко дну прийти, а не упасть —

Моя единственная гордость.

А как жужжал, звеня, пропеллер!

Пропеллер сердца. Отражали —

Движенья губ, дрожанье стали.

Захлебываясь, руки пели.

Но выпит залпом, как аккордом.

Не жест, не взмах. Последний звук

Моих немых отныне рук,

И мне осталось — шагом твердым.

 

Подготовка публикации и комментарии О. Репиной

 

[1] Одесская Мариинская женская гимназия ― одно из старейших учебных заведений Одессы, первая женская гимназия в городе. Основана в 1868 г. в честь императрицы Марии Александровны, супруги императора Александра II.

[2] Леово (также Леова) ― ныне город на территории Молдовы на границе с Румынией.

[3] Лев Александрович Спинандель (1897―1970) ― военный медик, анестезиолог. Похоронен на Ольшанском кладбище.

[4] Попова В. Ф. Мои воспоминания. 1893―1977. Электронная версия дневника: vera-popova.ru/odessa.php

[5] Хаджибейский лиман ― лиман (залив) на побережье Черного моря, расположенный в 7 км к северо-западу от Одессы.

[6] Константин Васильевич Елпатьевский (1854—1918 или 1933) — педагог, историк; автор учебников и пособий по российской истории.

[7] Триолет (фр. triolet) — стихотворение из восьми строк на две рифмы, в котором первая строка повторяется в четвертой и седьмой, а вторая является также завершающей. В триолете Р. Спинандель мы наблюдаем некоторое отклонение от данного требования.