— Почему из всех направлений исторической науки вас привлекла именно военная история и именно ХХ век?

— Хороший вопрос. Все же мотивация действий человека в огромной степени, процентов на 90, необъяснима. И как бы я ни ответил, мой ответ будет неполным. С этой оговоркой могу попробовать его сформулировать. Разумеется, большую роль сыграла эпоха, в которой я жил и начал ориентироваться в мире, — период советской оккупации и нормализации. Тогда вполне опровержимая ложь выдавалась за научно доказанную истину, а люди, утверждавшие обратное, подвергались преследованиям и высмеивались. Любому, кто хотел работать в структурах, санкционированных государством (а других и не существовало), необязательно было быть серьезно подготовленным, достаточно быть «идеологически грамотным». Очень немногим удавалось проплыть между Сциллой и Харибдой: не оказаться подвергнутым социальному и остракизму за инакомыслие, превратившись в изгоя, и при этом не стать коллаборационистом.

Мне было интересно, что произошло в нашей стране в конце Второй мировой войны. И поскольку я не мог найти удовлетворительных ответов в книгах, издававшихся в то время, мне пришлось самому искать путь к адекватным историческим источникам.

— В связи с 80-летием окончания Второй мировой войны сейчас много говорят и пишут о том времени. Как вам кажется, изменилось ли отношение к событиям 1938—1945 гг. в научной среде и в целом в обществе?

— Несомненно. Как профессионалы, так и исследователи-любители проделали огромную работу по изучению и популяризации чехословацкой военной истории ХХ века. Среди наиболее часто рассматриваемых тем — чехословацкие легионы, фортификационные укрепления 1930-х гг., чешские летчики Британских королевских ВВС. Но и профессиональные, и серьезные непрофессиональные исследователи занимаются всем спектром вопросов. События Второй мировой войны и особенно ее последнего этапа затронули практически каждую семью в Чехии, и люди хотят знать об обстоятельствах, отразившихся на судьбах их предков.

— Говоря о событиях конца войны, нельзя не упомянуть участия власовцев в Пражском восстании. Вы много занимались этой темой. Как вы оцениваете этот исторический феномен — формирование Вооруженных сил Комитета освобождения народов России и их участие в военных действиях?

— Историк не должен ничего оценивать. Он должен описывать, что произошло и какое значение имело в то время. Достаточно того, что он находится под влиянием собственных бессознательных мотивов, начиная с выбора темы и заканчивая интерпретацией источников. Оценка исторических явлений была и всегда будет делом каждого из нас как гражданина. Однако это не мешает мне утверждать, что власовское движение было самым крупным и самым опасным антисталинским выступлением граждан Советского Союза, и Сталин прекрасно это понимал. У него был такой же грех за душой — он сам сотрудничал с Гитлером в 1939—1941 гг. Он надеялся, что участие в антигитлеровской коалиции поможет забыть его вину в развязывании Второй мировой войны и что победой в войне он задним числом оправдает ужасы советского террора. Власов раздражал его самим фактом своего существования — напоминал о собственном коллаборационизме с Гитлером. С другой стороны, власовцы видели больше, чем остальные советские граждане, и имели возможность сравнить. Хотя немецкая пропаганда тоже пыталась на них влиять (а может быть, именно поэтому), они стали невосприимчивы как к коммунистической, так и к национал-социалистической пропаганде. Несмотря на все ограничения, обусловленные военным временем и двумя тоталитарными режимами, у этих людей сформировалось представление о том, что такое свобода. И это было смертельно опасно для Сталина.

— Премия Рудольфа Медека вручается за вклад в исследование чешско-русских (чехословацко-советских) отношений. С какими еще аспектами этих отношений приходилось вам сталкиваться в вашей научной работе и в жизни?

— Хотя тогда я этого не осознавал, на меня в детстве оказали большое влияние поездки на лето к бабушке и дедушке в Высоке-над-Йизероу. Доминантой города является вилла Крамаржа в ярко выраженном русском архитектурном стиле. Карел Крамарж построил ее для своей жены Надежды Николаевны взамен крымской усадьбы Барбо, которую у них отобрали коммунисты в 1920-х гг. А к востоку от виллы, в городском парке, стоит памятник Карелу Гавличеку Боровскому работы Вилема Страховского. И вот это невысказанное противоречие между восторженным, любовным отношением Карела Крамаржа к России и рациональным, беспристрастным подходом Гавличека было тем, что стояло перед моими глазами с самого детства, как само собой разумеющееся. К слову, четыре копии этой скульптуры Страховского находятся в Гавличковой Борове, в Кутной Горе, в пражском районе Жижков и в Чикаго. Трудно найти более яркую иллюстрацию к утверждению Масарика о том, что чешский вопрос — это мировой вопрос, и более точное подтверждение имманентного напряжения в отношении чехов к России. Напряжения, которое чешско-русский историк Роберт Сак так блестяще отразил в своей работе «Анабазис», написанной во внутренней эмиграции в период нормализации.

Или взять самого Рудольфа Медека. Во времена Первой республики он ездил к Елинекам в соседний Гаррахов, и студенты университета знали его лично. Католик, «воин Христов», miles christianus, как он себя обозначил в своем экслибрисе. По мнению ностальгирующих по Австро-Венгрии, такой человек вообще не мог существовать в Первой республике, в крайнем случае — вынужден был страшно страдать под гнетом демократов. А он при этом возглавлял один из ключевых институтов республики. И активно взаимодействовал с тогдашними левыми без каких-либо проблем, как это запечатлел Зденек Калиста в портрете Медека в книге «Лица в тени» (Tváře ve stínu). Мир и прошлое гораздо богаче и разнообразнее, чем видится идеологам.

Еще один пример: суть спора Йозефа Дюриха и Масарика в 1916 году заключалась в том, должны ли мы строить свою государственную независимость на собственные средства или же следует принять деньги от России. Масарик был против такой финансовой помощи, поскольку это означало бы лишь замену подчинения Вене на подчинение Москве. Тот же спор возник несколько лет спустя между Богумиром Шмералем и Готвальдом. На этот раз победило крыло Готвальда, которое фактически проводило идею Дюриха (кстати, и Ленина) — революция за чужие деньги. Это принесло коммунистам зависимость от Москвы, но обеспечило им приход к власти, которого они не добились бы собственными силами, а в конечном итоге — виселицу от рук своих же товарищей.

Я также очень горд тем, что мне удалось лично встретиться с чешским историком-эмигрантом профессором Виктором Мирославом Фицем и внести свой небольшой вклад в чешское издание его четырехтомного монументального труда «Чехословацкий легион в России и борьба за создание Чехословакии 1914—1918», тщательно подготовленного моим коллегой Павлом Палечеком.

— Вы были членом Чешско-российской межправительственной комиссии по сохранению воинских захоронений. Чем она занималась? Существует ли она сейчас?

— Комиссия была создана в 1999 году на основе Соглашения между правительствами Чешской Республики и Российской Федерации о взаимном поддержании воинских захоронений. Задачей Комиссии было выполнение положений этого соглашения с целью обеспечения сохранности и достойного содержания воинских захоронений на территории договаривающихся государств. В России за последние сто лет произошло несколько волн уничтожения мемориалов. Я, например, с большим удивлением узнал, что Советский Союз в рамках преодоления последствий Второй мировой войны ликвидировал и собственные военные кладбища. Страна с самым большим в мире пространственным резервом обкрадывала себя, стирая собственную культурно-историческую память. С чешской стороны работа комиссии была сосредоточена на поиске мест захоронений чешских и чехословацких солдат, а также на оказании помощи — в том числе финансовой — государственным и местным органам власти, общественным организациям и другим гражданским объединениям в восстановлении надгробий на могилах или в достойном увековечении памяти павших там, где могилы полностью исчезли, например, в результате строительства промышленных предприятий. В настоящее время комиссия не заседает. Однако это не означает, что Чешская Республика прекратила заботиться о военных захоронениях на своей территории. Она связана Женевскими конвенциями, которые имеют большую юридическую силу, чем межправительственные договоры. Работая в комиссии, я имел возможность познакомиться со многими прекрасными местами в России и многими увлеченными людьми, которые любят свою землю и знают о ее сложной истории и нереализованном потенциале.

— Как вы, историк, оцениваете агрессивную войну, которую ведет Россия против независимой Украины?

— Как историк я вряд ли могу комментировать войну в Украине, поскольку у меня нет доступа к первоисточникам. Этот вопрос следовало бы задать коллегам лет через пятьдесят. Как заметил Умберто Эко, мы парадоксальным образом знаем о Средневековье во многих отношениях гораздо больше, чем люди, для которых Средневековье было настоящим, поскольку нам доступны документы, к которым большинство современников доступа не имело. Основываясь на наблюдениях, я могу, к примеру, выдвинуть гипотезу, что Путин лечит свою старческую импотенцию терапией тестостероном. Как побочный эффект у него развились паранойя и агрессия. Результат — сотни тысяч загубленных граждан собственной страны, которых он как один из высших представителей государства был обязан защищать. Но поскольку исходный посыл этой гипотезы нельзя проверить, то и высказывать ее совершенно бессмысленно. Более того, как я уже говорил, историк вообще не должен оценивать предмет своего исследования. Это уже задача адресатов историографических текстов. Как гражданин я могу только надеяться, что Россия однажды сможет восстановить свою честь из пыли, грязи и крови, в которые ее втоптал Путин. Уверенному в себе и хорошо управляемому государству нет причин вести захватнические войны.

— Поддерживаете ли вы сегодня связь с кем-то из российских коллег?

— Да, регулярно проводимые конференции, посвященные годовщинам принятия Пражского манифеста, организуемые обществом «Русская традиция», дают шанс для этого. К сожалению, возможности российских историков свободно общаться с иностранными коллегами и публиковаться за рубежом весьма ограничены.

— И в заключение наш традиционный вопрос: как вы восприняли известие о том, что стали лауреатом премии имени Рудольфа Медека?

— Это большая честь. Первое, что сразу пришло на ум, — многочисленные имена коллег, которые, по моему мнению, заслуживают этой награды гораздо больше, чем я.

— Однако мы убеждены, что вы вошли в число лауреатов вполне заслуженно. От всей души поздравляем вас с присуждением премии и желаем успехов в вашей научной работе.

Томаш Якл

Научный сотрудник Историко-документального отдела Военно-исторического института. Окончил отделение архивистики Философского факультета Карлова университета (1997). В 1997—2002 гг. работал в Архиве Праги и параллельно в 1999-2002 гг. — в Отделе истории Второй мировой войны Института современной истории Академии наук ЧР, с 2002 года — в Военно-историческом институте.

Основная сфера научных интересов — история чешских земель в ХХ веке, главным образом в периоды двух мировых войн. Член редакционного совета журнала «История и военное дело» и научной редакции некоммерческого издательства научной литературы Scriptorium. Куратор и редактор нескольких десятков выставок и книжных публикаций, научный консультант ряда теле- и кинопроектов. Сотрудничает в нескольких международных комиссиях по сохранению воинских захоронений и других исторических организациях.