В справочниках Милана Кундеру называют «чешским и французским романистом». Редкому писателю удается оставить столь значимый след сразу в двух литературах, сразу на двух языках. Из ближайших примеров на ум приходит только другой беженец от тоталитарного режима — Владимир Набоков, тоже холодноватый эстет и блестящий стилист.

1 апреля со дня рождения Милана Кундеры исполнилось 96 лет. До этой даты писатель не дожил всего двух лет, скончавшись на 95-м году жизни. Он появился на свет в Брно, умер в Париже — двух главных городах своей жизни.

Его считали не только замкнутым снобом, но и «неудобным писателем». «Чехам он кажется слишком далеким, британцам и американцам — слишком андроцентричным (сосредоточенным на мужском мире), коммунистам казался опасным… Он чересчур выделяется совершенной конструкцией своих текстов, которые никогда не бывают избыточны, а всегда абсолютно точны», — характеризует писателя публицист Петер Фишер.

Милан Кундера появился на свет в 1929 году, когда с момента возникновения независимой Чехословакии прошло всего 11 лет. Он успел пожить при оккупации и сталинизме, Пражской весне и «нормализации». Первую половину жизни он провел в социалистической Чехословакии, вторую — во Франции. Его отцом был Людвик Кундера — пианист, ученик композитора Леоша Яначека, а двоюродным братом — известный поэт-сюрреалист, тоже Людвик Кундера.

«Недавно я поймал себя на необъяснимом ощущении: листая книгу о Гитлере, я растрогался при виде некоторых фотографий, они напомнили мне годы моего детства; я прожил его в войну; многие мои родственники погибли в гитлеровских концлагерях; но что была их смерть по сравнению с тем, что фотография Гитлера напомнила мне об ушедшем времени моей жизни, о времени, которое не повторится?» — пишет автор «Невыносимой легкости бытия».

С 1990-х гг. Милан Кундера прочно занял место в первом ряду европейских литераторов, когда каждая новая книга автоматически попадает на полку бестселлеров постмодернистской прозы.

Роман «Бессмертие» стал последним, созданным писателем на родном языке, — он хотел, чтобы читатели воспринимали его именно как французского автора, и ему это удалось. Кундера — один из немногих, чьи сочинения при их жизни были опубликованы в престижном издании классики Gallimard «Плеяда». «Молодые французы считают его больше французом, чем чехом. Каждое его произведение вызывает большой интерес в книжных магазинах, его книги хорошо продаются», — рассказывал корреспондент Чешского телевидения во Франции Ян Шмид в связи с 90-летием писателя.

Почему же Кундера решил стать частью именно французской культуры? В конце концов, Томаш, герой «Невыносимой легкости бытия», как сообщает автор, родился из немецкой поговорки. Героев этого романа писатель отправляет в Швейцарию, где в Цюрихе говорят по-немецки и по-французски — в Женеве. Кундера выбрал французский, хотя его детство и юность прошли в межвоенном Брно — Брюнне, городе в те годы наполовину немецком. Однако, когда в 1975 году Кундера решился на эмиграцию, то выбрал Францию, а не, к примеру, Западную Германию.

Рациональность французского Просвещения

«В начале 1960-х среди чешских интеллектуалов присутствовало увлечение французской культурой, а ее идеи уходят своими корнями в эпоху Просвещения. И рациональность эпохи Просвещения была чем-то очень близка Кундере, что заметно в его абстрактных романах, написанных ближе к концу жизни. Судя по вкусам Кундеры, стилю его письма, можно предположить, что у него была естественная склонность к французской культуре», — объясняет переводчик и литературовед Ладислав Надь.

В 1948 году власть в Чехословакии захватили коммунисты, а 19-летний Милан вступил в компартию.

Летите к Сталину, мои мечтатели, мои птицы,

летите к Сталину, мои огненные птицы!

Все, о чем мечтал бедняк, в его руках:

сталинская земля — колодец нашей силы.

Это стихи из сборника «Человек — необъятный сад» 1953 года, которым дебютировал Милан Кундера. За этим последовал еще один всплеск сталинистской поэзии — сборник «Последний май», который начинающий поэт посвятил погибшему в застенках гестапо коммунисту Юлиусу Фучику, автору известного «Репортажа с петлей на шее».

Ходили слухи, что сам Кундера не верил в то, что писал, и сочинял на заказ. Однако во вступительном стихотворении к сборнику 1953 года автор это опровергает:

О чем бы ни пел поэт,

он поет о себе.

У того поэта, который притворяется,

червивые стихи.

Сегодня мало кто помнит, что за пьесу 1962 года «Владельцы ключей» Кундера получил государственную премию имени Клемента Готвальда, но в те годы это стало громким событием.

В 1950 году за «неудачную шутку» в личном письме, в котором Кундера прошелся по одному из партийных функционеров, начинающего писателя исключили из компартии. Официально — «за антипартийную деятельность». Позже эта история превратится в сюжет его первого романа «Шутка». Однако, когда в 1956 году в Чехословакии началась «оттепель», Кундера вернул себе партийный билет и оставался в партийных рядах до 1970 года, пока вновь не был исключен.

Историк литературы Мартин Путна сетует, что за «ошибки молодости» писатель никогда так и не извинился публично. «Некоторые люди притворяются, что на самом деле все было не так. Там отсутствует феномен признания вины и: „Простите, простите, простите!“ Вот почему от меня так далек Милан Кундера с его структуралистским способом самоинтерпретации, когда существуют только тексты, а „меня как писателя нет“, „не замечайте меня, как личность я не существую“», — пишет Мартин Путна.

Защитники Кундеры возражают: за писателя говорят его книги, и мы не должны комментировать, как он жил, какую позицию занимал. В эссе «Искусство романа» Кундера развивает идею мира, в котором писатели будут обязаны по закону скрывать свою личность. По мысли автора, это сделает невозможными интерпретации произведения с точки зрения биографии автора.

С середины 1980-х Кундера не давал интервью, объясняя, что «частная жизнь писателя не принадлежит публике». «Он сказал, что журналисты в интервью спрашивают, что интересует их, а не то, что интересует его», — пояснял корреспондент Чешского телевидения во Франции Ян Шмид.

«Такого у нас не прощают»

Можно вспомнить историю, которая омрачила и без того сложные отношения писателя с родиной. 13 октября 2008 году историк Адам Градилек, сотрудник пражского Института изучения тоталитарных режимов, опубликовал в журнале «Respekt» старый полицейский отчет, обнаруженный им при изучении архивов.

Согласно этому документу, 14 марта 1950 года Милан Кундера пришел в отдел госбезопасности и сообщил, что некий человек передал подозрительный чемодан Иве Милитке, его знакомой по студенческому общежитию. Тогда через границу, еще не перекрытую непроницаемым «железным» занавесом, в Чехословакию с Запада проникали «ходоки» — эмигранты, желавшие помочь в борьбе с режимом. Владелец чемодана, агент Мирослав Дворжачек, был в результате арестован и приговорен к двадцати двум годам тюремного заключения за «дезертирство, шпионаж и государственную измену». Из них четырнадцать Дворжачек провел на урановых рудниках. Через пять лет после освобождения он эмигрировал и поселился в Швеции.

«Дело Кундеры» попало на первую полосу New York Times. Литературный и читательский мир разделился на тех, кто поверил обвинению, и тех, кто считал его оговором. Одиннадцать всемирно известных писателей, среди них четыре лауреата Нобелевской премии, выступили в поддержку Милана Кундеры, раскритиковав чешскую прессу за «кампанию по очернению репутации писателя». Письмо подписали, например, Салман Рушди и Габриэль Гарсиа Маркес. В защиту Кундеры выступили Академия чешской литературы, Людвик Вацулик, Йозеф Шкворецкий.

79-летний на тот момент писатель, давно живший в Париже, категорически отверг обвинения, заявив, что никогда не слышал о Дворжачеке и не понимает, как фамилия «Кундера» попала в полицейское досье.

Зденек Пешат, известный чешский литературовед, который в начале 1950-х тоже учился в Праге, комментируя обвинение, сказал, что Дворжачека тогда выдал друг Ивы Милитки Мирослав Дласк — тот сразу сообщил об этом Пешату как члену факультетского комитета компартии.

Милан Кундера направил в «Respekt» официальное требование принести извинения. Однако журнал отказался это делать, и точка в деле не поставлена до сих пор — кто-то предпочитает верить архивному документу и считать Милана Кундеру стукачом.

«Родиться в высокообразованной брненской семье, быть сыном выдающегося преподавателя музыки, выдающегося пианиста, многолетнего ректора Музыкальной академии? Иметь в качестве двоюродного брата известного поэта, переводчика и критика? Учиться игре на фортепиано у Павла Хааса и Вацлава Капрала, изучать на факультете кино и телевидения в Праге сразу две дисциплины и стать там доцентом и к тому же завоевать известность как писатель? Носить элегантные водолазки, в то время как другие натягивают кримплен и нейлон, зависать в дорогих кафе? Такого у нас не прощают», — отмечает журналистка Катержина Кадлецова.

Жена Кундеры Вера была убеждена, что диссиденты ненавидели ее мужа еще до Бархатной революции. «Они выбрали себе в качестве лидера антикоммунистической оппозиции Гавела и боялись, что Милан, который имел тогда за границей куда больший вес, захочет сам встать во главе политической оппозиции», — считала Вера Кундерова.

Споры о «моральном облике» Милана Кундеры не утихают до сих пор. В 2020 году, еще при жизни писателя, большой резонанс вызвала 900-страничная биография «Кундера. Чешская жизнь и эпоха», написанная Яном Новаком в стиле «великие без глянца». Сторонники Кундеры назвали книгу желанием как можно сильнее замарать писателя с помощью тенденциозной подборки фактов.

Ян Новак, со своей стороны, в интервью Mladá fronta DNES утверждал, что Кундера «просто создал себе на Западе новую маркетинговую историю, не признал свои идеологические стихи и статьи и полностью стер свое сталинистское прошлое».

Слово «маркетинг» нередко мелькает в статьях о Кундере. «У Милана Кундеры был прекрасный нюх на успех. Он заявил о себе как совсем молодой поэт в Чехословакии 1950-х, и, хотя позже „стер“ этот период творчества из жизни, это доказывает одно: он сумел идеально реализовать свой литературный талант. Но этот талант был не только литературным, но и маркетинговым. В последние годы он не давал интервью и жил в уединении, но именно эта аура недоступности продолжала подогревать интерес читателей: Кормак Маккарти или, в более экстремальном варианте, Томас Пинчон тоже с успехом практиковали этот метод в англоязычном мире», — отмечает литературовед Ладислав Надь.

«Настали будни унижения»

Выступление в 1967 году Милана Кундеры, Милоша Формана и Вацлава Гавела на IV съезде Союза писателей Чехословакии считается первым проблеском «Пражской весны».

С трибуны съезда Кундера говорил о моральной роли писателя в обществе и международных достижениях чехословацкой культуры — «новой волне» в кино, которую не слишком жаловал режим. В 1968 году на экраны вышел фильм «Шутка», снятый по одноименному роману Кундеры, — ленту назвали «чрезвычайно успешной критикой эпохи культа личности». Известность писателя росла.

На либерализацию, пришедшую с Пражской весной, 39-летний Кундера возлагал огромные надежды. «Попытка наконец (и впервые в мировой истории) создать социализм без всевластия тайной полиции, со свободой письменного и устного слова, с общественным мнением, которое слышно, и с политикой, которая на нем базируется, с современной культурой, которая развивается свободно, и с людьми, которые оставили страх, — это была попытка, благодаря которой чехи и словаки впервые после окончания Средневековья снова оказались в центре мировой истории и бросили вызов миру», — писал Милан Кундера в статье 1968 года «Чешская судьба».

Вторжение в Чехословакию он назвал «возвращением сталинизма» — в августе, когда в Прагу вошли советские танки, писатель пережил, по его собственному выражению, «незабываемый опыт». За поведением народа он наблюдал с гордостью. «Я снова и снова приходил к выводу, что нет другой нации в мире, которая выдержала бы подобное испытание так, как мы, и продемонстрировала такую силу, разум и единство», — пишет Кундера в ходе журнальной полемики с Вацлавом Гавелом. Тот назвал позицию писателя «близоруким камуфляжем».

События августа 1968 года легли в основу сюжета самого известного романа Кундеры «Невыносимая легкость бытия» (1984), который стал вновь актуален в контексте сегодняшних событий.

«Сабина поддалась уговорам и решила навестить общество своих земляков. Снова обсуждался вопрос, надо ли было или не надо было бороться против русских с оружием в руках. Естественно, что здесь, в безопасности эмиграции, все утверждали, что бороться надо было. Сабина сказала:

— Так отчего же вы не возвращаетесь туда бороться?

Этого нельзя ей было говорить. Мужчина с седоватыми завитыми волосами наставил на нее длинный указательный палец и сказал:

— А вам лучше молчать. Вы все несете ответственность за то, что там произошло. И вы, в частности. Что вы сделали дома против коммунистического режима? Рисовали свои картины, и ни черта больше…»

(пер. Нины Шульгиной)

С приходом «нормализации» — чехословацкого застоя — многие интеллектуалы, включая Кундеру, лишились работы, и в воздухе стало носиться слово «эмиграция». Кто-то уехал сразу. Кундера прожил на родине еще семь лет.

Эмигрируют многие герои кундеровских романов, написанных как до, так и после отъезда автора: «Вальс на прощание» (1972), «Книга смеха и забвения» (1978), и, конечно, «Невыносимая легкость бытия» (1984). Там о возможности эмиграции рассуждают Томаш и Тереза.

«Если Томаш и отказывался от предложений швейцарца почти без колебаний, то причиной тому была Тереза. Он предполагал, что ехать туда ей не хотелось бы. […] И, конечно, Томаш весьма удивился, услышав от нее на десятый день оккупации такие слова:

— Почему ты не хочешь ехать в Швейцарию?

— А почему я должен ехать?

— Здесь они могут свести с тобой счеты.

— С каждым из нас они могут свести счеты, — махнув рукой, сказал Томаш. — А ты согласна была бы жить за границей?

— А почему нет?

— Я видел, как ты рисковала жизнью ради этой страны. Трудно представить, что теперь ты смогла бы покинуть ее.

— С тех пор как Дубчек вернулся, все изменилось, — сказала Тереза.

И вправду: та всеобщая эйфория продолжалась лишь первую неделю оккупации. […]

Компромисс спас страну от самого страшного: от казней и массовых ссылок в Сибирь, вселявших во всех ужас. Но одно было ясно: Чехия обречена теперь вовек заикаться, запинаться и ловить ртом воздух, как Александр Дубчек. Праздник кончился. Настали будни унижения».

(пер. Нины Шульгиной)

В 1969 году жена Кундеры Вера была уволена с «Чехословацкого телевидения». До этого Милан потерял работу на факультете кино и телевидения (FAMU). Печататься на родине он больше не мог.

«Однажды, благодаря одному переводчику, мы опубликовали его „Смешные любови“. В то время мы еще не были лично знакомы. Потом мой отец привез гонорар Милану в Прагу, чему тот был очень рад, потому что его только что выгнали с факультета и им с Верой было не на что жить. После того как он приехал во Францию, мы помогли ему получить место в университете, а также французское гражданство», — рассказывал в 2023 году на открытии Библиотеки Милана Кундеры в Брно Антуан Галлимар, ставший эксклюзивным издателем произведений писателя во Франции.

Итак, в 1975 году, получив приглашение из университета в Бретани, Милан Кундера уехал во Францию, чтобы остаться там навсегда.

В 1979 году Кундеру лишили гражданства ЧССР. Это произошло после публикации «Книги смеха и забвения», в которой президент Чехословакии Густав Гусак был представлен как «президент забвения», а певец Карел Готт — как «идиот от музыки».

Больше француз, нежели чех?

В 1981-м Кундера стал гражданином Франции. Паспорт Чешской Республики писатель получил лишь после 90-го юбилея, хотя, разумеется, мог сделать это гораздо раньше. В 2019 году документ Милану Кундере лично вручил в Париже тогдашний премьер-министр Чехии Андрей Бабиш.

С французского Кундера переводил свои романы сам. Делал он это не спеша, так что чехам приходилось читать его произведения на других языках, поскольку дождаться чешских переводов они не могли. «Видеть, как меня чужими руками переводят на родной язык, кажется мне извращением», — говорил писатель. Только в последние годы жизни он разрешил переводить свои книги, после чего по-чешски вышли «Торжество незначительности» и «Неведение».

Кундера крайне придирчиво относился к переводам своих текстов на другие языки. В 1990-е гг. писатель стал популярным в России, где с его текстами работала Нина Шульгина, и ее работу Кундера проверял особо тщательно, поскольку понимал язык. Переводчица вспоминала, что автор не терпел никаких «вольностей» в подборе слов, хотел, чтобы каждая его фраза лексически и синтаксически была как можно ближе к оригиналу.

«Кундеру я считаю вершиной всего того, что мне довелось переводить. [...] Кундера — человек моего поколения. Он прекрасный переводчик Маяковского и сам начинал как поэт. Он мне близок по душевной расположенности, убеждениям, мне нравится его бескомпромиссность, образность, меня трогает все, что относится к его судьбе. Думаю, переводя его книги, я выполнила свой долг перед литературой, перед своей профессией, перед Чехией. Мне даже казалось, что я искупаю грех моей страны, обрушившей на маленькую Чехию в 1968-м тонны танков», — сказала Нина Шульгина в одном из интервью.

Похищение Центральной Европы

В 1983 году Кундера опубликовал философско-политическое эссе «Похищение Запада, или Трагедия Центральной Европы», которое звучит удивительно злободневно.

«В ноябре 1956 года, незадолго до того, как артиллерийский огонь сровнял с землей здание Венгерского Телеграфного Агентства, его директор отправил отчаянную телеграмму, известив мир о начале русского наступления на Будапешт. Послание кончалось словами: „Мы умрем за Венгрию и за Европу“. […] Разве Солженицын, разоблачая коммунистическую тиранию, говорит о Европе как о высшей ценности, за которую стоит отдать жизнь? Нет. „Умереть за свою страну и за Европу“ — такая мысль не может прийти в голову москвичу или ленинградцу, но именно так могут подумать в Будапеште или Варшаве», — пишет Кундера.

Он развивает известную мысль о делении географической «Европы до Урала» на две части — одна выросла из античного Рима и католицизма, другая — из Византии и православной церкви. «После 1945 года граница между этими двумя Европами передвинулась на несколько сотен километров на запад, и однажды утром несколько народов, всегда причислявших себя к Западу, обнаружили, что теперь находятся на Востоке».

Советский Союз Милан Кундера считал естественным продолжением Российской империи, указывая на извечное желание России, вне зависимости от правящего там режима, перемалывать народы в единую массу. «Что могло быть более чуждым Центральной Европе с ее страстью к разнообразию, нежели Россия: монолитная, централизованная, нацеленная на превращение всех наций, входящих в империю (украинцев, белорусов, армян, латышей, литовцев и остальных) в единый русский народ (или, как выражаются в эпоху общепринятых языковых мистификаций, в „единый советский народ“)», — пишет Кундера.

В январе 1985-го газета The New York Times напечатала «Предисловие к вариации» — ответы Милана Кундеры на вопросы издания в связи с выходом на английском языке его пьесы «Жак и его хозяин» по мотивам «Жака-фаталиста» Дидро. Там вновь звучит тема России: писатель рассуждает о жестокости «русской чувствительности» — черте, отразившейся, по его мысли, в текстах Достоевского: «Вселенная Достоевского с ее напыщенными жестами, мрачными глубинами и агрессивной сентиментальностью отталкивала меня. […] Что меня раздражало в Достоевском, так это атмосфера его романов: вселенная, где все превращается в чувство; иными словами, где чувства возводятся в ранг ценности и истины».

При этом Кундера подчеркивает, что отвращение к Достоевскому не было «антирусским рефлексом чеха, травмированного оккупацией своей страны». «Я никогда не переставал любить Чехова», — говорит писатель.

Публикация вызвала негодование Иосифа Бродского, вскоре выступившего в той же The New York Times со статьей «Почему Милан Кундера несправедлив к Достоевскому». Будущий нобелевский лауреат возражает: «Большинство романов Достоевского являются, по сути, развязками событий, начало которых имело место вне России, на Западе. Именно с Запада возвращается душевнобольным князь Мышкин; именно там поднабрался своих атеистических идей Иван Карамазов; для Верховенского-младшего Запад был и источником его политического радикализма, и укрытием для его конспиративной деятельности».

Кундера не поднял перчатку — он не продолжил полемику, считая, вероятно, что его аргументы были достаточно исчерпывающи. «В своей знаменитой гарвардской речи Солженицын помещает отправную точку нынешнего кризиса Запада прямо в эпоху Возрождения. Именно Россия — Россия как отдельная цивилизация — объясняется и раскрывается посредством его оценки, поскольку история России отличается от истории Запада именно отсутствием Возрождения и духа, который оно рождает. Вот почему русская ментальность сохраняет иной баланс между рациональностью и сентиментальностью; в этом ином балансе (или дисбалансе) мы находим знаменитую тайну русской души (ее глубину, а также ее жестокость). Когда эта тяжесть рациональной иррациональности обрушилась на мою страну, я ощутил инстинктивную потребность глубоко вдохнуть дух постренессансного Запада».

Литература:

Kadlecová K. Kundera je jinde. Reflex, 04.08.2016

Kubíček T. Středoevropan Milan Kundera. Olomouc, 2013

Noiville F. Milan Kundera. Psát, jak směšný nápad. Brno, 2024