Например, изучающие чешский и словацкий язык могли поехать от своего учебного заведения в так называемую Летнюю школу чешского языка. Эти месячные курсы проходили в то время в Праге, Брно и Оломоуце, а чешский язык изучали в Ленинграде (набор был каждый год, брали от пяти до семи студентов), в Москве (набор чередовался: год — чешский, год — словацкий) и во Львове. Хотя поездка считалась бесплатной, нужно было внести определенную сумму, а также пройти политические комиссии на факультете и в райкоме партии. В течение пятилетнего обучения можно было побывать на стажировке четыре раза, но это удавалось не всем.

В ЧССР студентов распределяли по группам на основании теста, поэтому те, кто знал язык лучше, необязательно попадали в одну группу с сокурсниками. Так некоторые студенты оказывались в окружении слушателей из других стран, в том числе и капиталистических, но таких продвинутых советских слушателей на курсах было немного. Интересно, что после первого года обучения очень хороших показателей достигали студенты из ГДР, а потом они начинали отставать, представители других стран их обгоняли.

Чехословацкая сторона разрешала студентам проводить свободное время, как им вздумается: в Оломоуце многие ходили в бассейн, собирали бесхозную черешню, загорали, бродили по улицам или сидели в пивных. По выходным часто устраивались автобусные экскурсии. Надо сказать, что подавляющее большинство участников стажировки относились к учебе серьезно, старательно. Юноши были в меньшинстве, и они как раз, за редким исключением, пользовались возможностью немного «оторваться».

Домой в СССР студенты посылали обычно не письма, а открытки, которые, как правило, значительно отличались и по графике, и по качеству от унылой советской продукции того времени. В Чехословакии продавалось огромное количество видовых открыток, в каждом музее, в каждом замке и газетном киоске можно было купить самую разнообразную продукцию: поздравительные, детские, с цветами, с животными и т. д. В писчебумажных магазинах в ассортименте было много писчей бумаги, в том числе совсем тонкая, чтобы сэкономить на весе письма. Использовать для писем странички из старых школьных тетрадей, как это делалось в СССР, было не принято. Можно было купить самые разные марки и конверты любого качества, включая товар категории люкс, с золотым обрезом, со вторым конвертом-вкладышем из папиросной или шелковой бумаги.

Конечно, отправляя письмо из Чехословакии в СССР, студенты отдавали себе отчет в том, что не каждое доходит, но каждое может быть прочитано цензурой, поэтому далеко не все описывалось так, как виделось. Хотя месячное пребывание давало определенное представление о жизни в стране, однако относительная житейская неопытность студентов и ограниченное общение с местными давали о себе знать, частное могло восприниматься как общее, а обычная ситуация, напротив, как исключение.

Даже неискушенному путешественнику бросалось в глаза соответствие одежды пешеходов на улице тому, что было в продаже. В СССР предложение в магазинах практически никогда не соответствовало гардеробу молодежи: одежду «доставали», шили в ателье или дома, привозили из разных стран (это было особенно заметно в портовых городах). В чешских магазинах был неплохой выбор обуви отечественного производства, в том числе удобные туфли на платформе и с каблуком разной высоты, в которых можно было ходить по брусчатке или булыжникам, не боясь сломать себе ногу. Женская обувь начиналась с 33-го размера. В Брно в то время работал ряд небольших пошивочных кооперативов, продукция была качественной, как по выполнению, так и по покрою, цены разумные.

Суммы, которую можно было обменять в Союзе, плюс десять рублей (на их обмен в Чехословакии выдавалось разрешение), хватало на покупку одной пары обуви, летней сумочки, кофточки, серебряной цепочки с кулоном, нескольких сувениров и мороженого, а также на билеты в кино, на дискотеку, в бассейн.

Бывшие студентки, переехавшие к мужьям в Чехословакию, постепенно постигали культурные и экономические различия двух стран. Большим неприятным сюрпризом могло стать знакомство с особенностями старых квартир, где имелось печное отопление. Печки были, как правило, газовые, разных, не всегда безопасных, конструкций. Зимой, когда топили и в котлах углем, гулять по улицам становилось затруднительно: запах гари и черная копоть отравляли удовольствие прогулки и в Праге. И все же вот что пишет родителям молодая женщина, переехавшая в ЧССР в начале 1970-х: «Все в хрустальной дымке, снег хрустящий, не липучий, от людей идет пар. Особенно фантастические картины наблюдаются вечером — везде топят печки, у тех, у кого печная труба выводится на улицу под окном, все в инее, сосульки везде висят. Даже кондитерские поменяли ассортимент, из марципана продают исключительно снеговиков».

Как бы странно это сегодня ни казалось, но зимы в некоторые годы были очень снежными, и одеться надо было соответственно. В магазинах продавались шубы чехословацкого производства, главным образом предприятия Kara. Эти относительно недорогие изделия хотели купить и многочисленные туристы из Советского Союза. На всех шуб не хватало, местные смотрели на приезжих косо: их удивляло, что из России едут в Чехию за шубами. Шубы были разных цветов, сделаны были хорошо, мех долго оставался блестящим, не вылезал. Продавались шубки из обработанного кролика с подстриженным мехом, из цигейки, из козьего меха, самые дорогие были из нутрии, очень теплые, а вот норковых не было.

Как только советский человек переезжал за границу, он автоматически становился желанным провожатым по магазинам для своих соотечественников, приезжавших в гости. Для тех, кто сам не очень освоился в новой среде и должен был зарабатывать на жизнь без помощи родителей, бесконечные просьбы становились настоящим испытанием: «Сегодня „гуляла“ с Людмилиной приятельницей по магазинам. Вроде бы она осталась довольна, купила то, что хотела, а именно — короткое кроличье меховое пальто. Денег у нее было немного, а маневр прост: в первый день мне позвонила, мы договорились было встретиться, но потом она сказала, что денег у нее нет, будут, так что не смогла бы я пока взять свои, а потом она мне отдаст. Однако я на это не пошла, сказала, что у меня тоже сейчас нет. Как ни странно, мой отказ вызвал у нее ко мне большее уважение, по крайней мере разговаривать она стала со мной даже подобострастно. Как бы там ни было, дама оказалась не такой противной, как я ожидала, не просто так ожидала, а на основании ее самохарактеристики по телефону: „блондинка с прической“». Это написано в 1977 году.

До конца 1980-х гг. в Чехословакии, в том числе в Праге, некоторые дома имели напряжение сети не 220, а 127 вольт, поэтому ко всем современным электроприборам нужно было иметь трансформатор. Вот выдержка из письма начала 1980-х: «Купила вчера вечером, идя на почту, очередную книгу по искусству. А еще позднее погас свет, пришлось жечь свечки и рассматривать картинки, другого ничего делать было нельзя, свечки то и дело гасли, странные какие-то. Часа через 2,5 свет опять дали, но уже было поздно, только спать ложиться».

Получить подключение к телефону тоже было непросто, в некоторых квартирах был так называемый спаренный телефон: к одному номеру могло быть подсоединено и шесть квартир, дозвониться было сложно. Международный звонок надо было заказывать заранее, иногда ждать соединения часами. Если кто-то из России заказывал международный разговор, то в Чехословакию посылали телеграмму, ее, в конверте с окошечком, опускали в почтовый ящик.

Отдельным приключением было путешествие по железной дороге. Поезда постоянно опаздывали, а на вокзалах раздавались объявления, начинавшиеся словами: «Zpožděný rychlík…», т. е. опаздывающий скорый поезд прибывает на такую-то платформу. Вот что пишет студентка летней школы в 1970-е гг., отважившаяся отправиться с подругой путешествовать по стране на пару дней по собственному плану: «…а потом надо пересаживаться на поезд, состоящий из двух вагонов, они разные. Один напоминает электричку, а второй — двухэтажный, садиться можно в любой. И вот на этом-то поезде предстояло проехать 20 км с „головокружительной“ скоростью, поезд преодолевает отрезок пути в 20 км за час, а может еще и опоздать. На остановках пассажиры выходят погулять, а когда залезают обратно, то шутят таким образом: если бы шла по лесу старушка с рюкзаком и клюкой, обогнали бы мы ее или нет? Или так: мы ехали, повстречали двух стариков. Говорим: садитесь, подвезем, а они отвечают, что не могут, потому что спешат».

Что нравилось, так это кондитерские. В Союзе, за исключением разве что центральных районов Москвы, даже в так называемых хороших кондитерских выбор был весьма ограничен, к середине дня обычно оставался один вид пирожного, бисквитное, посидеть за чашкой кофе, как сейчас, было невозможно. В ленинградских кондитерских если и были столики, то без стульев, надо было стоять, салфеток не полагалось, вместо них использовалась нарезанная негнущаяся бумага. Если все же предлагался кофе, то его наливали в маленькие и небезопасные бумажные стаканчики. Сесть можно было в кафе-мороженом, но это было совсем другое заведение. В ЧССР сохранялось нецентрализованное кондитерское производство, в каждом городе можно было найти что-то такое, чего не было у остальных. В Брно, например, продавали кондитерские изделия в виде крокодилов.

Вот что пишет молодая женщина, поселившаяся в Праге в середине 1970-х: «С утра была вчера в типографии, по дороге оттуда обнаружила до тех пор не замеченную мною кондитерскую, где, во-первых, почти никого не было, а во-вторых, там был огромный выбор различных фруктовых вкусностей типа бананов в шоколадном соусе, ананасов с мандаринами в карамельном мороженом и т. п.»

В Чехословакии того времени не принято было есть много овощей, но выбор был значительно лучше, чем в СССР. Все авторы писем упоминают о цветной капусте, огурцах, помидорах и черешне. Черешня продавалась своя, поэтому цена была очень низкая. Хороший был и выбор цветов.

Общественные сады тоже отличались от московских и ленинградских, где в то время почти не встречались розы. Они считались растениями капризными и морозонеустойчивыми, на зиму их прикрывали хвоей. В Чехии же розы были везде и всюду, разных сортов. Газоны в городах были, по сравнению с Россией, ухоженными, хотя таких больших магазинов для садоводов, как сейчас, не было, а предлагавшаяся рассада имелась лишь в очень ограниченном ассортименте. Автор письма в Ленинград рассказывает о том, что ей удалось купить западногерманский каталог растений и она его рассматривает без всякой надежды увидеть такую красоту собственными глазами.

В чужеязычном окружении у некоторых начинался процесс забывания родного языка. Те, кто не имел хорошей лингвистической подготовки, нередко начинали изъясняться на славянском эсперанто. Впрочем, определенные потери случались у всех. Вот выдержка из письма 1970-х гг., из которого становится понятно, что автор не знает слова «микроволновка»: «Купила тебе посудины для инфрапечки, но размера твоей духовки не знаю. Кастрюльку тебе купила литровую, на витрине она мне показалась большой, принесла домой — оказалась совсем маленькой. Теперь куплю литра на два. Кроме того, продавали еще миску, сказали, для супа, я купила и ее, но, может, надо купить несколько?» В это время советская промышленность стала выпускать первые микроволновые печи, они были огромного размера, потребляли много энергии, издавали страшные звуки, весили 60 кг, но работали очень долго. К ним не продавали никакой посуды, а фарфоровая, выпускавшаяся в СССР, чаще всего для микроволновки не годилась, потому что украшалась «золотым» ободком, наносимым металлической краской.

В Чехии нельзя было достать витамин В12 в ампулах, и я собирала эти посылки для отправки в Чехословакию, перекладывала ватой коробки. В СССР витамин продавали в ампулах разной величины, разной концентрации, принимали посылки без проблем, доходили они хорошо, ничего не разбивалось.

Не раз я позднее, уже из Праги, сама высылала для знакомых, коллег, соседей и знакомых соседей самые разные вещи, которые были дефицитом в СССР: детскую ортопедическую обувь и обувь с крепким задником, детские чепчики, босоножки для дошкольниц, шарфы всех возможных оттенков, средство для роста волос, кошельки, оправу для очков, грифели для чешских металлических карандашей, карандаши определенной твердости или мягкости, медицинские перчатки, полиэтиленовые плащи и даже книги на русском языке, приобретаемые в магазине русской книги на углу улицы Vodičkova. Некоторые вещи, привозимые в СССР на поезде, были и габаритными, например, садовый шланг (15 м), ковролин (12 кв. м), пропитка для дерева (60 л). Уже значительно позднее, при Ельцине, я сама привезла для онкобольного коробку сухого молока, которое тогда было невозможно достать в Питере.

Сегодня многие не подозревают, что ездить на родину даже тем, кто имел российское гражданство, можно было лишь раз в год и только по приглашению, так что семье приходилось выстаивать в очередях при записи в ОВИР, унижаться. Билеты продавали в один конец, обратно купить билет можно было лишь приехав в соответствующую кассу задолго до открытия и ровно за месяц, день в день. Если в России умирал близкий родственник, в ЧССР для участия в похоронах посылали заверенную юристом телеграмму, только тогда можно было ехать. Чтобы обойти это правило, живущим в Чехословакии родственникам приходилось просто покупать себе туристическую путевку в Россию, и, если семья жила в Ленинграде или Москве, платить за проживание в гостинице, за питание и туробслуживание, чтобы неделю побыть с родителями. Эту путевку советским гражданам продавали лишь в случае, когда чешских желающих не находилось и место оставалось свободным. Прописываться все равно надо было в гостинице вместе с группой.

Конечно, в письмах много внимания уделяется и информации о грибных походах, достижениях детей, болезнях, видах на урожай, путешествиях и погоде. Оттепели были типичны для Чехии последних 30, а то и 45 лет. Вот восклицание из письма, написанного 15 декабря 1985 года: «Время приближается к Новому году, а на улице плюс 10, дождь».

В декабре за окном у кого-то росли и цвели лук, петуньи и петрушка. Некоторые ботанические наблюдения и сегодня звучат экзотически: «Тут проходила мимо семенного магазина, того, что у нас рядом, смотрю, продают люффу, т. е. мочалки. Выставлено растеньице, совсем как огурец, а рядом мочалка, обыкновенная, которая всем в Ленинграде известна, но рядом с очищенной мочалкой — две неочищенные, в тонкой кожице, как мяч для регби. Очень приятно было почему-то на них смотреть, с удовольствием бы вырастила себе пару мочалок, да некуда сажать. А продают только рассаду» (1986 год).

Из писем видно, что в 1970—1980 гг. в Праге происходило много интересных культурных мероприятий: показы фильмов выдающихся мастеров мировой кинематографии, театральные представления режиссеров из-за рубежа, выставки. Некоторые выставки были сделаны с размахом, это были настоящие культурные события, например Биеннале детской иллюстрации в галерее издательства для детей «Альбатрос». Вот выбор из того, что упоминается в имеющейся у меня корреспонденции тех лет: фестиваль «Европейский мультипликационный фильм», фестиваль детского фильма в г. Готтвальдов (сегодня Злин), выступление театра Наталии Сац в Праге, выступления театра Образцова, выставка «Автомобиль в искусстве», ярмарка «Сад Чехии», фольклорный праздник в деревне Тржебиз, выставка польского искусства и многое другое.

Во время работы выставок выпускали каталоги, для СССР это была редкость в то время. Но и в Чехословакии качество их не всегда было блестящим, как пишется в письме от 26 июня 1984 года: «Пара картин мне там понравилась, например, „Дьявол в кофейной“, но каталог сделан очень неудачно, некоторые картины, которые меня заинтересовали, туда не вошли, а репродукцию „Дьявола“ перевернули в другую сторону и смазали выражение глаз у дьявола, так что все пропало».

Чтобы написать эту статью, мне пришлось прочитать много писем. Иногда почерк трудно разобрать, ловила себя на том, что хочется перескочить к тому, что хорошо читается. Однако надеюсь, что и оставшуюся корреспонденцию я когда-нибудь одолею и почерпну из нее новые сведения. Начитавшись писем, я стала вспоминать атмосферу тех лет, даже не могла заснуть, а это знак того, что написанное дошло до адресата повторно и адресат теперь я, потому что тех, кто читал эти письма в первый раз, уже нет в живых. Письма написаны от руки, лишь немногие — на пишущей машинке. Я рада, что имею возможность хранить все эти коробки, а иногда получаю еще и пополнения запасов. Некоторые стопки я перевязываю шелковой лентой — мне кажется, что письмам это приятно…