Кремль уверяет всех и прежде всего самого себя в наступлении «заката» евроатлантической цивилизации. Например, министр иностранных дел Лавров любит рассуждать о том, что «длинная эпоха экономического, финансового, политического доминирования Запада» подходит к концу, а демократия в западных странах находится под угрозой¹. Цель Лаврова понятна: отвлечь внимание от тупика, в котором оказалась российская внешняя политика из-за агрессии против Украины.

Однако нельзя не заметить тревожных симптомов. Президентом США стал Дональд Трамп, политик, мягко говоря, плохо предсказуемый и противоречивый. Большинство британских избирателей проголосовало за Brexit. Сепаратистские настроения сильны в Шотландии, Каталонии, стране Басков, кое-где в Северной Италии и других регионах Европы. Парламентские выборы в Германии, Франции, Чехии, Греции и ряде иных европейских стран свидетельствуют о росте влияния как леворадикальных, так и ультраправых сил. Достаточно назвать французский «Национальный фронт» во главе с Марин Ле Пен или немецкую «Альтернативу для Германии». Авторы многочисленных сочинений об очередном «закате Европы» объясняют появление таких партий, как, впрочем, и другие трудности, с которыми столкнулся Европейский союз, кризисом западной, точнее евроатлантической цивилизации и пороками демократии.

Вожди «с полуискусственным интеллектом»

В начале ноября 2017 года помощник президента России Владислав Сурков опубликовал текст, названный им «Кризис лицемерия»². «Крайне бессвязная, переполненная литературными и философскими аллюзиями колонка Суркова может показаться на первый взгляд просто „литературным упражнением“ путинского чиновника „в свободное время“», — оценил произведение Суркова Александр Морозов³. Но суть в другом: «преданный центурион Путина», так назвал Суркова Морозов, обвинил Запад в лицемерии, двойных и тройных стандартах, ханжестве, двуличии, интригах, пропаганде и прочих прегрешениях и предрек крах демократии. Нынешняя цивилизация достигла «опасного предела сложности». И, подобно демократически-олигархической системе древней Римской республики, «начала воспроизводить вместо порядка хаос». В итоге две тысячи лет назад на месте Римской республики возникла империя. Так и сейчас, из «всего этого хаоса и всей этой лжи растерянные толпы будут выведены сильной рукой». Им уже предсказан некий «Царь Запада, основатель цифровой диктатуры, вождь с полуискусственным интеллектом». Иными словами, демократия обречена. Доказательств, разумеется, Сурков не приводит. Как далеко не глупый человек, он понимает, что их просто нет. Но в нынешней фантасмагорической российской реальности доказательства не нужны. Истиной является то, что внушает пропаганда.

Текст Суркова адресован не Западу; там его размышления мало кого интересуют. О лицемерии евроатлантической цивилизации и упадке демократии постоянно говорят не только российские создатели «духовных скреп», но также левые радикалы и экстремисты, ультраправые идеологи и исламские фундаменталисты во всем мире. Сурков обращается к российской аудитории, готовя ее к утверждению пожизненной диктатуры Путина, царя с «полуискусственным интеллектом». Он пытается доказать, что в становлении тоталитарного режима в России виноват не Путин и его камарилья. Это, если следовать его логике, лишь проявление глобальной тенденции.

Сурков не одинок. Сергей Караганов, именующий себя почетным председателем престижного в московской политологической тусовке Совета по внешней и оборонной политике, не уверен в том, что Европа сможет «в открытой конкуренции (интересно, с кем? — Г. Г.) удержать современную демократию»⁴.

Цели Суркова, Караганова и их коллег понятны, но вопрос остается: а может быть, западная демократия и в самом деле обречена или как минимум контрпродуктивна?

«Закат Европы». Версия 1.0

О «закате Европы», то есть о кризисе либерализма и демократической политической системы в последние годы написаны сотни книг и тысячи статей. Современный западный мир видится Римской империей времен упадка, он поражен социально-политическим иммунодефицитом и не способен противостоять натиску новых варваров, надвигающихся на него с юга и с востока.

Но, как сказано у Екклезиаста, «нет ничего нового под солнцем». «Закат Европы» был провозглашен Освальдом Шпенглером еще в 1918 году. Европейская культура, утверждал он, вступила в период упадка и разложения в результате «белой революции», движущими силами которой являются либерализм и социализм. Стоило «разрушить старинные культурные порядки, — писал Шпенглер, — как из хаоса является новая, всепревосходящая, достигающая до первооснов всего становления величина: люди цезаревского покроя. Силы крови, первобытные побуждения всякой жизни, несломленная телесная сила снова вступают в права своего прежнего господства. <…> Побеждает сильнейший, а все прочее — его добыча»⁵.

И советские коммунисты, и германские нацисты в 1920-е гг. увидели себя в «людях цезаревского покроя», и им это пришлось по вкусу. В 1929 году Альфред Розенберг назвал книгу Шпенглера «великой и полезной». А по мнению Анатолия Луначарского, «закат Европы» означал не что иное, как закат капитализма. Сегодня же прокремлевские политологи пересказывают своими словами размышления Шпенглера, пытаясь сочетать традиционно-православные «духовные скрепы», включая бредовые черносотенные инвективы о «ритуальном убийстве царской семьи», с мечтами о «сильной руке вождей с полуискусственным интеллектом», выводящих растерянные толпы из хаоса распадающейся западной цивилизации.

Появление в 1920-е гг. эсхатологических теорий, предвещающих «закат Европы», было неизбежным. Великая война 1914—18 гг. вызвала тяжелый психологический кризис и разрушила одну из главных интеллектуальных основ европейской культуры: веру в могущество разума и прогресс, вызвала ощущение безысходности и отчаяния. «Война есть опытное опровержение рационалистического взгляда на историю, — писал в 1918 году Николай Бердяев. — Ибо, поистине, народы должны периодически сходить с ума, чтобы воевать. Между интересами отдельных людей и целых народов и войной существует иррациональная несоизмеримость. Страшные жертвы войны не оправдываются никакими интересами»⁶. Неудивительно, что кризис рационализма подтолкнул европейскую общественную мысль и массовое сознание к поискам новых, говоря современным языком, антисистемных идей. И они были найдены в большевизме и нацизме.

«Закат Европы». Версия 2.0

Для западного мира победа над нацистской Германией была победой демократии над тоталитаризмом правого толка, над попытками возродить чудовищную империю древности. После 1945 года представления о «закате Европы» в массовом сознании, по сути дела, сошли на нет. Для этого были весомые причины. В исторически короткие сроки была преодолена послевоенная разруха. Быстро росли экономика и жизненный уровень населения. Началось строительство «социального государства», призванного поддержать социально незащищенных людей, обеспечить всем равные права и стартовые возможности.

К концу ХХ века евроатлантическая цивилизация достигла вершины своего расцвета. Одержана стратегическая победа в «холодной войне»: рухнул левый тоталитаризм. Сведена к нулю вероятность войн между развитыми странами. Идет процесс объединения Европы. Массированные социальные программы заметно повысили качество жизни, обеспечили стабильность и комфортные условия существования практически всех социальных групп. Права человека, верховенство закона, свобода слова, толерантность, солидарность и мультикультурализм стали важнейшими компонентами европейской и, в более широком контексте, западной системы ценностей. Шаг за шагом эти этические принципы превращаются в юридические нормы и поддерживаются судебной и полицейской системами.

Однако эти достижения нередко оборачиваются своей противоположностью. Ориентация на стабильность не всегда совместима с потребностями развития. Крупные социальные расходы увеличивают бюджетный дефицит и налоговое бремя, замедляющее экономический рост. Перераспределение общественного богатства в пользу малоимущих слоев, а также государств, неспособных сбалансировать социальные расходы с экономическими возможностями, бывает иногда слишком масштабным. Само по себе такое перераспределение необходимо, чтобы смягчить остроту социальных проблем и сократить разрыв в уровнях развития разных стран и регионов европейского континента. Без этого невозможно было создать в Европе исключительно комфортную и приспособленную к интересам подавляющего большинства населения технологическую, социальную и культурную среду.

Но в результате образовалась разросшаяся национальная и общеевропейская бюрократия, занимающаяся перераспределением ресурсов в пользу малообеспеченной части населения и регулированием экономических и социальных процессов в масштабах континента. Сформировались группы, живущие на разнообразные пособия. В них, с одной стороны, распространились иждивенческие настроения и теряется трудовая мотивация, с другой — накапливается агрессивность в отношении более благополучных слоев. Левые круги и профсоюзы нередко стимулируют такие настроения для укрепления собственных политических позиций. Растет недовольство в странах, вынужденных выделять крупные средства на поддержку слабых партнеров по Европейскому союзу.

Уязвимое место евроатлантической цивилизации и в том, что ее военный потенциал перестал соответствовать реалиям XXI века. В итоге политика в отношении стран, представляющих угрозу европейской безопасности, стала излишне мягкой и уступчивой. Это сочетается с неготовностью европейского общественного мнения и истеблишмента опираться на военную силу там и тогда, где и когда это требуется объективными обстоятельствами. Это является оборотной стороной крупнейшего достижения европейского общества в ХХ веке — превращения Европы в зону мира. Тяжелейшие разрушения и огромные потери человеческих жизней во Второй мировой войне привели европейцев к осознанию необходимости исключения войн из отношений между государствами. В части континента к западу от бывшего СССР такая цель была достигнута. Предпосылками этого были глубокие политические перемены и серьезные сдвиги в общественном сознании. В частности, компромисс утвердился как наилучший способ решения конфликтных проблем не только внутри отдельных государств, но и в отношениях между ними.

Опыт решения межгосударственных проблем европейскими странами проецируется ими на отношения с другими государствами, в том числе с Россией. Это естественно. Но общества и элиты в странах, не принадлежащих к евроатлантическому миру, руководствуются, как правило, иными ценностями и используют иные методы, чем европейские государства. В Кремле ориентация на компромисс воспринимается как слабость, а международная политика считается игрой с нулевой суммой. Путин и его окружение уверены, что евроатлантическая цивилизация вступила в период упадка, она не в состоянии справиться с нарастающим кризисом, не способна ответить на вызовы времени, сопротивляться растущему давлению России. И даже если западные государства смогут стабилизировать ситуацию, полагают в Кремле, необходимо воспользоваться их нынешней слабостью и обеспечить себе максимально благоприятные геополитические позиции для будущего противостояния.

Логика Кремля понятна: это типичный wishful thinking, попытка выдать желаемое за действительное. Но верно и то, что Запад действительно столкнулся с растущим несоответствием социальных и политических моделей, сформировавшихся во второй половине ХХ века, сегодняшним технологическим, экономическим и культурным реалиям. Перед Европой стоит очень непростая задача коррекции социально-экономической системы с целью сохранить ее достижения и одновременно устранить источники кризисных явлений.

Это далеко не первый кризис такого типа, переживаемый западной цивилизацией в последние сто с лишним лет. И каждый раз она выходила из них лучше приспособленной к ситуации, сложившейся в мировой экономике и политике. Но такие корректировки всегда болезненны, и пока нет ясного представления о том, каков будет их итог. В этом одна из причин роста влияния ультраправых и крайне левых партий в Европе и победы Трампа. Они дают простые, даже примитивные, но понятные и соответствующие настроениям части населения ответы на сложные вопросы.

Миграционный кризис

Миграционный кризис, начавшийся в 2014 году, воспринимается многими как один из ключевых признаков «заката Европы». И именно он привлек симпатии части населения к ультраправым партиям, которые не без успеха спекулируют на озабоченности общественного мнения плохо контролируемым массовым потоком беженцев. Аналогично складывается ситуация в США: победа Трампа была во многом обеспечена его декларативно-жесткой риторикой в отношении мигрантов из Латинской Америки. Не отрицая необходимости принимать в странах Запада людей, спасающихся от войн или подвергающихся репрессиям из-за своих политических взглядов или религиозных убеждений, в Европе и США все чаще требуют жестко ограничить материальные пособия беженцам и сократить до минимума приток в Европу инокультурных экономических мигрантов из Африки и мусульманского мира, а в Соединенные Штаты — из Латинской Америки.

Собственно, массовые миграции населения в Европу и в Европе — явление отнюдь не новое. Не затрагивая здесь великие переселения народов, крестовые походы, войны древности и Средневековья, вспомним, что после Второй мировой войны из Восточной Европы в течение нескольких месяцев были изгнаны 14 миллионов этнических немцев. Это не первый и, увы, не последний случай, когда за преступления правящей клики расплачиваются миллионы рядовых граждан. В весьма сложной ситуации в 1990—92 гг. оказался Израиль: туда переселилось около миллиона выходцев из бывшего СССР, при том что его население в 1990 году было чуть менее пяти миллионов. Однако и Германия, и Израиль смогли решить крайне сложные проблемы, возникшие в результате переселения на их территории нового населения.

В последние 30 лет Европа благополучно пережила две крупные миграционные волны. Первая имела место в конце 1980-х — начале 1990-х гг. и состояла в основном из беженцев из бывшей Югославии в результате начавшихся там войн. Общее количество мигрантов, подавших прошение о предоставлении убежища в странах ЕС, составило в 1990—93 гг. около двух миллионов человек. Вторая волна произошла в конце 1990-х. Она была примерно в два раза меньше предыдущей и, как и та, вызвана во многом войнами в бывшей Югославии.

Количество заявлений о предоставлении убежища в странах ЕС, 2012—2016

(тысяч заявлений по крупнейшим странам и регионам исхода)⁷

Но нынешний всплеск миграционного кризиса заметно обогнал предыдущие: в 2012—16 гг. было подано более четырех миллионов заявлений о представлении политического убежища. Из них две трети пришлись на 2015—16 гг.

Статистика не подтверждает распространенное мнение о том, что взрывной рост беженцев в страны ЕС в 2012—16 гг. вызван гражданской войной в Сирии и конфликтами в других странах третьего мира. Доля беженцев из Сирии, претендующих на получение убежища, составила всего около 22 % от их общего числа, а если к ним добавить беженцев из стран, в которых внутренняя ситуация крайне нестабильна и высок уровень насилия (Афганистан, Ирак, Сомали), то общее их количество составит около 1,8 миллионов, то есть примерно 44 % от всех аппликантов. Иными словами, около 55 % заявлений о предоставлении убежища в странах ЕС было подано выходцами из стран, в которых нет вооруженных конфликтов, ставящих под угрозу жизнь основных групп населения. Более полумиллиона таких заявлений, или около 20 %, было подано гражданами государств Западных Балкан (Албания, Босния и Герцеговина, Косово, Македония и Сербия), где военные действия прекратились на рубеже прошлого и нынешнего столетий.

Возникает вопрос: что побудило более половины аппликантов, то есть около двух миллионов человек, жизни которых ничто не угрожало, переселиться в Европу? Обычно ответ на этот вопрос связывают с неосторожным заявлением германского канцлера Ангелы Меркель о том, что Германия готова принять всех беженцев. Но нельзя исключать, что поток мигрантов в страны ЕС в 2014—16 гг. был стимулирован также российскими спецслужбами. Так, комиссар ЕС Йоханнес Хан считает подозрительным, что увеличение числа беженцев произошло в момент, когда ЕС и без того находится под сильным давлением, а отношения России с европейскими странами крайне осложнились⁸. В Кремле и вправду могли решить создать Европе дополнительные трудности в ответ на санкции, вызванные вторжением в Украину.

Чем бы ни был вызван нынешний миграционный кризис, исторический опыт показывает, что появление нескольких миллионов беженцев в Европейском Союзе, население которого составляет примерно 500 миллионов человек, само по себе серьезной, тем более цивилизационной угрозы для Европы не представляет. При этом острота нынешнего миграционного кризиса и порой паническая реакция на него европейского общественного мнения были вызваны, главным образом, неготовностью пограничных и полицейских служб к наплыву беженцев, а также несоответствием некоторых юридических положений, регулирующих процедуры предоставления политического убежища, количеству поданных прошений.

Предполагалось, что беженцы должны находиться в том государстве ЕС, в которое они попадали, пересекая в первый раз внешнюю границу Европейского союза, и там же должны рассматриваться их ходатайства о предоставлении убежища. Это означало, что бремя содержания многих сотен тысяч человек должно было, в первую очередь, лечь на Грецию и Италию, у которых для этого не было ни финансовых, ни организационных ресурсов. Далее, пограничные службы стран ЕС не смогли сдержать десятки и сотни тысяч мигрантов, нелегально пересекавших границу. И наконец, в ЕС удовлетворяется от 40 до 45 % прошений о предоставлении убежища. Возможности депортации тех, кому в этом статусе было отказано, несопоставимы с количеством лиц, подлежащих депортации. Можно было бы перечислить и иные проблемы, вставшие перед Европой в результате миграционного кризиса последних лет. Но при всей серьезности они носят все же технический характер. Их решение требует пересмотра юридических процедур и дополнительных расходов, а не смены установившихся в Европе базовых ценностей и принципов.

Важнее другое. В Европе действительно увеличивается прослойка иноэтнических и инокультурных групп, в массе своей находящихся в самом низу социальной иерархии, предъявляющих растущие требования и готовых к протестным действиям. Особое место среди них занимает неуклонно пополняющаяся исламская диаспора. Часть носителей мусульманской культуры, впрочем, небольшая, с трудом адаптируется к европейской системе ценностей, норм и институтов. Особую тревогу вызывает распространение среди мусульманского населения Европы джихадистских взглядов и движений. В результате у коренного населения европейских государств растут антииммигрантские и антиисламские настроения, распространяются взгляды правого и ультраправого толка, усиливается этнополитическая напряженность.

Преодоление этих проблем требует серьезных политических решений. О характере их идут споры. В частности, говорится о том, что необходим отказ от политики мультикультурализма, предполагающей, что глубоко различные по своей культуре группы могут мирно сосуществовать в рамках одного и того же государства, сохраняя свою идентичность. В этом есть своя логика: переселяясь в чужую страну, люди должны усваивать присущие местному обществу установки, ценности и модели поведения.

И последнее…

«Закат Европы» нередко объясняют неустранимыми пороками демократии, прежде всего всеобщим избирательным правом. По мнению критиков современной демократии, политики, претендующие на избрание в парламент или на высшие посты в исполнительной власти, вынуждены ориентироваться на мнения и интересы массы рядовых некомпетентных и безответственных избирателей. Популярная российская журналистка Юлия Латынина пишет: «Всеобщее избирательное право в богатой стране приводит к росту числа социальных паразитов, которые в конце концов начинают составлять неработающее большинство, живущее за счет работающего меньшинства. Когда тот, кто не работает, живет за счет того, кто работает, и еще считает при этом, что ему все должны, — это не называется социальной справедливостью. Наоборот, это величайшая социальная несправедливость»⁹.

Латынина права и не права одновременно. Действительно, социальный паразитизм — «величайшая несправедливость». Верно и то, что большинство избирателей могут время от времени склоняться к безответственным или предельно упрощенным решениям. Но, во-первых, никто и никогда не считал демократию идеальной, не имеющей недостатков политической системой. Как говорил в свое время один из крупнейших политических лидеров ХХ века Уинстон Черчилль, «демократия является наихудшей формой правления за исключением всех тех других форм, которые применялись время от времени»¹⁰. Во-вторых, в самой демократической системе заложены механизмы, позволяющие нейтрализовать последствия упрощенных, предельно популистских решений. Например, американский конгресс и другие демократические институты весьма жестко и эффективно сдерживают нынешнего президента США от радикальных решений и малопонятных попыток «поладить» с Путиным. В-третьих, история показывает, что доля людей, склонных к «социальному паразитизму» не слишком велика. Иначе Европа и США никогда не стали бы научным, технологическим и социальным авангардом человечества.