Возникшее в 1911 году в Мюнхене и просуществовавшее всего три года авангардное объединение «Синий всадник» было одним из главных художественных союзов прошлого века.

Основным импульсом к его созданию послужило желание Кандинского выйти за пределы собственно живописи: во-первых, идеи синтеза искусств были тогда чрезвычайно популярны и чрезвычайно близки самому художнику, во-вторых, он хотел найти сподвижников на пути радикального обновления искусства.

В том же году Кандинский вышел из состава им же организованного Нового Мюнхенского художественного объединения — его эксперименты оказались слишком смелыми. И ладно бы это была только консервативная публика или критика, писавшая о том, что автор «Композиции II» был либо сумасшедшим, либо «опьянен морфием или гашишем». Но даже коллеги, не продвинувшиеся дальше умеренного кубизма, были испуганы смелостью Кандинского. Кульминацией стал отказ принять на третью выставку Нового художественного объединения его «Композицию V». Разумеется, о том, чтобы остаться, после такого не было и речи. И Кандинский с Францем Марком задумывают новый, еще более грандиозный проект. Так возникает Der Blaue Reiter.

В написанной в 1936 году в Париже статье, посвященной соратнику, Кандинский вспоминал: «Мы с Марком были полностью погружены в живопись, но одна только живопись не могла нас удовлетворить. У меня появилась идея издать „синтетическую“ книгу, которая бы стерла предрассудки, „разрушила бы стены“ между разделенными искусствами, между официальным искусством и искусством недозволенным, которая бы доказала наконец, что главная проблема искусства заключается не в форме, а в содержании. <...> Мне хотелось показать, что разница между „официальным“ искусством и искусством „этнографическим“ не имеет никакого смысла <...>. Мне хотелось также, чтобы работали рядом художник, музыкант, поэт, танцовщик и т. д. <...> Марк был воодушевлен этой идеей, и мы решили немедленно приняться за работу. Мы работали замечательно, и в несколько месяцев „Der Blaue Reiter“ нашел своего издателя. Он был опубликован в 1912 году. Впервые в Германии в книге по искусству мы показали искусство „дикарей“, „народное“ баварское и русское искусство (живопись по стеклу, вотивные изображения, лубки), „детское“ и „дилетантское“ искусство. Мы опубликовали факсимильную партитуру „Herzgewachse“ Арнольда Шенберга, музыку его учеников Альбана Берга и Антона фон Веберна, старую живопись рядом с живописью современной. Статьи были написаны живописцами и музыкантами. Делакруа и Гете подтверждали наши идеи своими высказываниями. 141 репродукция „иллюстрировала“ эти идеи. Большой успех книги, особенно среди молодежи, доказал, что она появилась в нужный момент»¹.

Так же, как и в «Новом художественном объединении», Кандинский стремился собрать в «Синем всаднике» представителей разных стран — Германии, Франции, России. Вместе с ним в объединение пришли его друзья и соратники: Габриэль Мюнтер, Марианна Веревкина, Алексей Явленский, Франц Марк, Август Маке, Давид и Владимир Бурлюки.

В мае 1912 года вышел первый и единственный номер альманаха. Тираж его был для книги такого характера весьма внушительным — 17 тысяч экземпляров. Разошелся альманах стремительно, потому в начале 1914-го был издан увеличенный дополнительный тираж со специально написанным издателями предисловием. Готовился и второй альманах, к нему даже было написано введение. Но начавшаяся Первая мировая война навсегда похоронила эти планы. Русские участники объединения вынуждены были уехать из Германии, немецкие ушли на фронт. Франц Марк погиб 4 марта 1916 года в ходе Верденской операции, Август Макке — еще раньше, 26 сентября 1914 года, в возрасте двадцати семи лет; его останки и так не были найдены…

Но в декабре 1911-го никто из них не мог представить, что такое возможно. Главной битвой была борьба за новое искусство. Когда 2 декабря 1911 года жюри Нового художественного объединения отказалось принять картину Кандинского для зимней выставки, Франц Марк написал своему брату: «Жребий брошен. Мы с Кандинским покинули ассоциацию. Теперь речь идет о том, чтобы бороться вдвоем: редакция „Синего всадника“ будет отправной точкой для новых выставок. Думаю, что это очень хорошо. Наша цель — стать центром современного движения»².

Сразу же второпях была организована первая выставка, носившая название «Выставки редакции „Синего всадника“». Она работала в галерее Генриха Танхаузера c 18 декабря 1911 по 1 января 1912 года. К ее открытию вышла из печати книга Кандинского «О духовном в искусстве». На выставке были представлены сорок четыре работы русских, французских и немецких художников: Кандинского, Марка, Макке, Мюнтер, Давида и Владимира Бурлюков, Елизаветы Эпштейн (познакомившей Кандинского с Робером Делоне), самого Делоне и его любимца Анри Руссо, Генриха Кампендонка, Арнольда Шенберга, увлекшегося тогда живописью, и других. Выставка эта путешествовала потом по Германии вплоть до 1914 года, а после, с легкой руки знаменитого издателя, критика, галериста Герварта Вальдена, была показана и в других странах. Спустя три месяца, в марте 1912-го, в мюнхенской галерее Ханса Гольца открылась вторая выставка, на которой были представлены графические работы и акварели. Помимо перечисленных выше в ней приняли участие Михаил Ларионов, Наталья Гончарова, Казимир Малевич, Ханс Арп, Морис Вламинк, Пабло Пикассо, Жорж Брак, Андре Дерен, Пауль Клее, Эмиль Нольде, Макс Пехштейн, Альфред Кубин и другие.

На обеих выставках были показаны и работы пражского художника Эугена Калера — несмотря на то, что 13 декабря 1911 года в возрасте 29 лет он умер от туберкулеза.

Еще во время первого знакомства с альманахом «Синий всадник» — а он представляет собой довольно пестрый набор разнородных текстов, в числе которых важнейшая статья Кандинского «О форме» (фактическое продолжение статьи «Содержание и форма», опубликованной в каталоге прошедшего в Одессе, Николаеве, Херсоне второго «Салона» Владимира Издебского) и его сценическая композиция «Желтый звук», статьи Франца Марка и Давида Бурлюка «Дикие Германии» и «Дикие России», статья Леонида Сабанеева о «Прометее» Скрябина, Фомы Гартмана «Об анархии в музыке» и Эрвина фон Буссе о Робере Делоне — я был немало удивлен, увидев там и краткий некролог, посвященный Эугену фон Калеру. Некролог был написан самим Кандинским. Вот он полностью:

«13 декабря в Праге скончался Эуген Калер, немногим не дожив до 30 лет. Смерть с нежностью приняла его в свои объятия, без страданий, без боязни, без безобразного. Хочется сказать, Калер скончался по-библейски.

Кончина художника была такой, как и его жизнь.

Он родился 6 января 1882 года в Праге в состоятельной семье. На протяжении пяти лет посещал гимназию, затем торговую академию, что нам сегодня кажется почти невероятным: так далек был Калер по складу души от всего практического и так глубоко был погружен в мир своих сновидений. Уже в 1902 году как изучающий искусство Калер должен был отправиться в Мюнхен, однако заболел воспалением почек и его оперировали в Берлине. После этого первого грозного звонка с того света он смог полностью посвятить себя изучению искусства. Два года в Книрр-школе, один год — в Мюнхенской академии у Франца Штука, год обучения у Хабермана, и Калер почувствовал себя достаточно сильным, чтобы искать дальше свой путь в одиночестве.

Его внутренний голос был так чист, ясен и точен, что Калер полностью мог на него положиться. Путешествия в различные страны (Париж, Брюссель, Берлин, Лондон, Египет, Тунис, Италия, Испания) в действительности были для него всегда одной лишь поездкой в одну и ту же страну. В один и тот же мир, который следует назвать миром Калера. Где бы он ни был, давала о себе знать та же самая болезнь, и Калер должен был неделями оставаться в постели. Но при этом он оставался полностью самим собой: лежа рисовал и писал свои сновидения, очень много читал — шла удивительно интенсивная внутренняя жизнь. Так, например, в Лондоне появилось множество истинно калеровских акварелей, одни эти акварели могли быть достаточным результатом жизни одного художника. Точно так же было и в Мюнхене зимой 1911 года, где он, находясь в санатории, с температурой писал большую серию удивительных акварелей. Так продолжалось и дальше: переезжая из одного санатория в другой, до последнего дыхания Калер оставался верен себе. И его смерть была так же прекрасна, как и его жизнь.

Мягкая, мечтательная, радостная душа Калера с несколько чисто иудейской ноткой — внятной мистической печалью — испытывала страх лишь перед одним — перед „неблагородным“. Его в высшей степени возвышенная душа кажется чуждой нашим дням. Кажется, что эта душа была послана с тайной целью из библейских — в наши времена. Кажется, что вновь добрая рука пожелала освободить ее от наших времен.

Калер оставил множество живописных работ, акварели, рисунки, офорты.

Примерно полтора года тому назад в Мюнхене в Современной галерее Танхаузера состоялась небольшая коллективная выставка, принятая, как обычно, критикой свысока и с поучающими указаниями.

После смерти Калера было обнаружено много глубоко прочувствованных стихов, о которых он никогда не говорил»³.

Такой эмоциональный текст показался мне настолько необычным в программном сборнике, определившем одно из направлений развития искусства в прошлом веке, что я решил побольше узнать о Калере. Но, собрав первоначальную информацию, надолго ушел в работу над другими темами. И вдруг совершенно неожиданно, готовя цикл статей об одной из величайших художниц прошлого века Соне Делоне, я увидел среди ранних ее портретов и портрет Калера.

Это было знаком. И буквально на следующее утро я уже ехал на Новое еврейское кладбище в Праге. То самое кладбище, где похоронены Франц Кафка и его семья.

Была ранняя весна, на улице было туманно, промозгло и сыро, но для вечнозеленых растений, высаженных на кладбище, такая погода, казалось, была самой подходящей. Найти могилу Калера было делом непростым: на табличке у входа на кладбище были указаны лишь самые известные захоронения. Само оно, громадное, было совершенно пустынным, любые звуки таяли в тумане, в нем же таяли очертания надгробий. На мое счастье, в сторожке у входа дежурил смотритель. Возраст его был весьма преклонным, он плохо видел и слышал, но в конце концов выудил из компьютера номер участка, на котором была похоронена семья Калеров. Через несколько минут я уже был у стены, возле которой возвышалось огромное черное надгробие с надписью «Familie M. B. Kohn». В семейной могиле похоронены Анна Кон, Бернард Кон, Эуген Калер, Макс Калер, Оттилия Калер. Под именем Эугена выбито в камне его стихотворение — о нем немного позже.

Евгений фон Калер родился как Евгений Кон. Вся семья богатого предпринимателя Макса Кона сменила в 1894 году (по некоторым данным — несколько позже) фамилию на Калер. Его отец, самый успешный из трех братьев (кроме него в семье торговца зерном Бернарда Кона и его жены Анны родились Рудольф и Арнольд), был президентом Пражской фондовой биржи, председателем правления Unionbanka и компании Měďárna Rakousko, членом совета директоров нефтяной компании Schodnica. Матери в наследство достался один из крупнейших чешских сахарных заводов. Калеры были известны своей благотворительностью, покровительством художникам и писателям. У них была роскошная вилла в пражском районе Бубенеч и свой (купленный в 1900 году) замок Свинарже, в районе Бероуна. Туда к Калерам приезжали Макс Брод, Франц Верфель, Вилли Новак. Замок оставался в собственности семьи до 1940 года.

За выдающиеся заслуги Макс Калер был награжден Офицерским крестом ордена Франца-Иосифа, а в 1911 году посвящен в рыцарское звание — к фамилиям всех членов семьи добавилась приставка «фон», он получил рыцарскую грамоту, собственный герб и стал именоваться Ritter von Kahler. У Макса Калера и его жены Оттилии (в девичестве Бонди) было четверо сыновей — Рихард, Феликс, Эуген и Виктор. Рихард умер в семилетнем возрасте, Феликс и Виктор после смерти отца в 1919 году управляли семейным делом вместе с матерью (Оттилия Калер умерла в 1940 году). В 1938 году, трезво оценивая ситуацию, оба брата эмигрировали в США. Все имущество семьи было в 1940 году конфисковано нацистами.

Но в начале прошлого века, когда Эуген Калер уехал в Мюнхен, чтобы учиться живописи, такого не мог себе представить никто. Судьба благоприятствовала молодому человеку, который искал себя в искусстве, он не нуждался в средствах и мог путешествовать и заниматься любимым делом. Но с детства у него начинаются проблемы со здоровьем. Помимо болезни почек, о которой пишет Кандинский, у него очень рано развился туберкулез. Болезнь вынуждала уезжать на лечение в страны с сухим климатом, поэтому важную часть в творчестве Калера занимают ориентальные мотивы.

До Мюнхена Эуген Калер изучал живопись дома, в Праге, у Генриха Якеша. В 1901 году он уезжает в Мюнхен, где посещает сначала частную школу Генриха Книрра, а 30 октября 1903 года поступает в Мюнхенскую академию художеств, в класс Франца фон Штука. Параллельно с этим он берет уроки у знаменитого участника Берлинского сецессиона Гуго фон Хабермана. В 1905—1906 гг. Калер живет в Берлине, и в том же 1906 году уезжает в Париж, где много пишет и на пленэре, и в студии, в первую очередь обнаженную натуру, копирует работы классиков в Лувре. Если в начале своего творчества Калер находился под влиянием Мане и старых мастеров (Веласкеса, Эль Греко, Тициана), а во время учебы писал вдохновленные Гойей и Бердслеем гротескные и фантастические композиции, то в Париже он особенно интересовался Делакруа и постимпрессионистами — Сезанном, Ван Гогом, Гогеном.

Очень быстро он заводит множество ставших впоследствии знаменитыми друзей, среди которых Жюль Паскин, Оскар Молль, Елизавета Эпштейн и Соня Терк, которая вскоре выйдет замуж за Робера Делоне. Эуген Калер становится завсегдатаем знаменитого монпарнасского Кафе дю Дом — обители творческой молодежи, политиков левой ориентации, коллекционеров и торговцев произведениями искусства. Достаточно упомянуть, что посетителями кафе были Хемингуэй и Генри Миллер, Макс Эрнст и Эзра Паунд, Ленин и Пикассо, Поль Гоген и Моше Кислинг, Хаим Сутин и Модильяни. Калер демонстрирует свои работы на Осеннем салоне и Салоне независимых. Именно тогда Соня Делоне пишет его портрет — в 1906—1908 гг. она активно ищет себе моделей среди друзей, в первую очередь среди художников. Эугену Калеру в какой-то степени повезло: после этого периода Соня уже не писала портретов, и он буквально оказался в нужном месте в нужное время.

Туберкулез давал о себе знать все сильнее. Зиму 1908—1909 гг. художник провел в Египте, зиму 1909—1910 — в Тунисе, Алжире и Испании. Во всех поездках он много рисует, и в работах этих лет сквозь очевидное увлечение фовизмом просматриваются зачатки экспрессионизма — стиля, который вскоре станет визитной карточкой немецких художников. В 1910 году Эуген Калер едет в Лондон, а затем снова в Мюнхен, где присоединяется к «Синему всаднику».

1911-й, последний год его жизни, стал для него самым успешным. Сначала несколько написанных на Востоке работ были показаны на выставке «Нового художественного объединения», затем состоялась его первая персональная выставка в Moderne Galerie, которой руководил знаменитый коллекционер Генрих Танхаузер (об уровне художников, представленных в галерее, говорит тот факт, что в конце 1912 года именно у Танхаузера состоялась первая в Германии ретроспективная выставка работ Пабло Пикассо), а вскоре отец получил рыцарское звание и все члены семьи смогли добавлять к своим фамилиям приставку «фон». Готовилась и «Выставка редакции „Синего всадника“», в которой он участвовал. Но… За пять дней до ее открытия Эуген Калер умер.

Те самые прочувствованные стихи, о которых писал Василий Кандинский, обнаружил двоюродный брат художника Эрих фон Калер. Они были опубликованы в 1914 году издательством Poeschel & Trepte крошечным тиражом в сто экземпляров под названием Sinnen und Gesang. Сейчас это библиографическая редкость. Эрих же вывез большую часть живописного наследия брата в 1938 году в Америку — уже после состоявшейся в 1931 году в пражском «Рудольфинуме» первой ретроспективной выставки его работ. До этого члены семьи организовали еще несколько выставок художника: в 1913 году в галерее Митке в Вене, в 1921-м вновь у Танхаузера в Мюнхене, затем в галерее Поля Кассирера в Берлине.

После смерти Эриха часть архива Эугена Калера выкупил базирующийся во Фрайбурге Morat-Institut. Так они снова оказались в Европе. Уже в наше время о забытом было художнике вспоминают все чаще — выставки состоялись в 2006 и 2011 годах в художественной галерее в Хебе, а в 2020 году — в областной галерее города Либерец. Сейчас его работы можно увидеть в музее Принстонского университета, мюнхенской галерее Lenbachhaus, Национальной галерее и Еврейском музее в Праге. К сожалению, целый ряд работ, находившихся в немецких и австрийских музеях (Мюнхенской Новой пинакотеке, Художественном музее в Касселе и других), был утрачен в годы борьбы нацистов с дегенеративным искусством. Вдобавок Калер был евреем…

Нельзя не сказать несколько слов об Эрихе фон Калере. Он был не менее знаменит, чем двоюродный брат. Эрих изучал философию, литературу, историю и историю искусства, затем социологию и психологию в Мюнхенском университете, Берлинском университете, Гейдельбергском университете и университете Фрайбурга. Докторскую степень получил в 1911 году в Венском университете. В 1933 году, лишенный гражданства нацистским режимом, уехал в Англию, а в 1938 году — в Соединенные Штаты. Там он преподавал в Новой школе социальных исследований, колледже Блэк-Маунтин, Корнеллском и Принстонском университетах. Много лет дружил с Альбертом Эйнштейном, Томасом Манном и Германом Брохом. Именно в доме Калера в Принстоне Брох писал свой роман «Смерть Вергилия». Круг друзей Калера стали позже описывать как Kahler-Kreis — в него кроме упомянутых выше входили Эрвин Панофский, Эрнст Канторович, Курт Гедель, Хетти Гольдман и художник Бен Шан.

Счастье, что никто из большой пражской семьи Калеров не погиб от рук нацистов. Счастье, что все они смогли реализовать свой потенциал. Жаль, что Эуген Калер сгорел от туберкулеза в самом начале своего взлета.

Ты показал мне облик благородного покоя,

Теперь я видел в этой жизни все,

И окончательно увидел я тот берег,

Куда пристанет лодка бедная моя.

Возможно, ты явился слишком поздно. Но нет, увы, уже пути назад.

Мне остается лишь одно — как Моисей, потомков всех окинув взглядом,

В земле обетованной умирать⁴.

Эти строки Эугена Калера, написанные в 1910 году, когда он уже предчувствовал близкую смерть, высечены на семейном надгробии.

«Кажется, что эта душа была послана с тайной целью из библейских — в наши времена. Кажется, что вновь добрая рука пожелала освободить ее от наших времен».

Похоже, Василий Кандинский был прав.