Вниманию читателей журнала «Русское слово» предлагается малоизвестный источник. С его машинописной копиейⁱ публикатор познакомился в 2010 году во время занятий с микрофильмокопированной коллекцией генерал-полковника Дмитрия Волкогонова (1928—1995) в собрании Гуверовского архива Стэнфордского университета (Hoover Institution Archives, Stanford University) в Пало-Альто (США). Волкогонов, возглавлявший в 1988—1991 гг. Институт военной истории Министерства обороны СССР, имел доступ к закрытым материалам ведомственных архивов. Копированные им документы, включая нерассекреченные или ныне вновь засекреченные, насчитывают тысячи листов. В 1996 году ценные бумаги покойного генерала (Volkogonov Dmitry Papers) поступили из России на хранение в Библиотеку Конгресса США (Library of Congress Manuscript Division), а затем и в Гуверовский архив. К сожалению, вероятно, по причине технических обстоятельств копирования, далеко не все копии содержат архивный шифр оригинала и указание на первичное место хранения. Среди них есть важные документы, в том числе неавторизованная справка о численности и потерях советских войск Действующей армии в 1942 годуⁱⁱ, поэтому происхождение и достоверность приведенных в ней статистических сведений вызывают неизбежные вопросы.

Ряд источников (донесений, отчетов, сообщений и др.) касается политической деятельности и судьбы руководителей нацистской партии. Например, Волкогонов скопировал авторизованный перевод речи Адольфа Гитлера, выполненный на основе немецкого газетного текста в VII отделении политотдела штаба 6-й армии Юго-Западного фронта. В речи, произнесенной 9 ноября 1941 года, в очередную годовщину мюнхенского путча, фюрер объяснял старым партийным товарищам причины новой войны, в первую очередь акцентируя внимание соотечественников на упрямом нежелании Англии заключить мир. «Безумный пьяница», как уничижительно называл оратор премьер-министра сэра Уинстона Черчилля, видел в мирных предложениях лишь слабость нацистского лидера, чем вызывал его резкое возмущение. Таким образом, в ноябре 1941 года непреклонная позиция Великобритании беспокоила Гитлера не меньше, чем результаты наступления на Москвуⁱⁱⁱ. Следовательно, мужественная борьба англичан, сражавшихся с нацистами уже более двух лет, особенно на море и в воздухе, по-прежнему сохраняла стратегическое значение для исхода войны.

Открытие грандиозного второго фронта против СССР — до принуждения Великобритании к миру — фюрер объяснял возраставшей концентрацией войск Красной армии на восточных границах рейха в 1940-м — первой половине 1941 года, неприемлемыми требованиями наркома Вячеслава Молотова во время его провального визита в Берлин и другими провокационными действиями Иосифа Сталина. Приказ о начале операции «Барбаросса» Гитлер назвал самым тяжелым решением в своей жизни^iv и подчеркнул его необходимость, чтобы предупредить неизбежное вторжение большевиков в Европу летом — осенью 1941 года. Общее число советских военнопленных, захваченных в короткий период с 22 июня до 9 ноября, нацистский лидер оценивал в 3,6 млн человек, а количество трофеев — более чем в 15 тыс. самолетов, 22 тыс. танков и 22 тыс. орудий^v. В будущее Гитлер смотрел с вдохновенным оптимизмом: он не сомневался в окончательной победе, повторение унизительной капитуляции 1918 года считал невозможным и собирался бросить вызов президенту Соединенных Штатов Америки Франклину Рузвельту.

В те же драматические недели — еще до формального вступления США в войну — имперский министр вооружений и снаряжения СА обергруппенфюрер Фриц Тодт в отчаянии полагал, что Германия уже находилась в безвыходном военно-экономическом положении^vi. Мрачные прогнозы Тодта целиком оправдались: война на истощение на разных театрах военных действий против стран антигитлеровской коалиции, получившей абсолютное преимущество в силах и ресурсах, привела Третий рейх и его союзников к неизбежной катастрофе. К последним дням нацистского режима в мае 1945 года и относится попытка рейхсляйтера Альфреда Розенберга составить собственное политическое завещание, русский перевод которого более четверти века тому назад копировал для своего собрания генерал Волкогонов. Судя по визе ответственного сотрудника Главного управления по делам военнопленных и интернированных (ГУПВИ) НКВД СССР, подполковника госбезопасности Юлиуса Клаусена^vii, перевод отложился в документах ГУПВИ, а с немецким оригиналом его сотрудники познакомились благодаря помощи англо-американских коллег. В конце 1980-х — начале 1990-х гг. с коллекцией ГУПВИ работал Волкогонов, но нам не удалось найти сведений о предшествующих публикациях русской копии настоящего источника.

Альфред Эрнст (Альфред Вольдемарович) Розенберг родился 31 декабря 1892 [12 января 1893 н. ст.] в Ревеле Эстляндской губернии Российской империи в семье купца Вольдемара Вильгельма Розенберга и его супруги Эльфриды Луизы Каролины (урожденной Зире, Siré). Крестился по лютеранскому обряду 7(19) февраля 1894 года. В 1910 году окончил Ревельское Петровское реальное училище, где обучение велось на русском языке. Брал уроки рисования у Ханса Лайпмана, впоследствии классика эстонской живописи Антса Лайкмаа^viii. Учился будущий рейхсляйтер весьма прилежно и получил отличные оценки по одиннадцати предметам из четырнадцати^ix и аттестат о среднем образовании с округленным средним баллом 4,8. Интеллектуальные запросы Розенберга в тот момент выглядели аполитично. Став студентом архитектурного факультета Рижского политехнического института, он в первую очередь интересовался сочинениями Артура Шопенгауэра, музыкой Рихарда Вагнера и индийской философией^x. В 1915 году вместе с учебным заведением Розенберг переехал из Риги в Москву. В 1918 году успешно защитил дипломную работу по проектированию крематория, но отказался от работы по специальности в советской столице: под влиянием жестоких реалий русской революции у него сформировались антибольшевистские и антисемитские взгляды^xi. Тем более любопытна литературная версия Аркадия Васильева о якобы имевшей место попытке Розенберга вступить в ряды Российской Коммунистической партии (большевиков), чтобы сделать карьеру. Получив вежливый отказ по причине личной неизвестности «для здешних товарищей», которые «в партию вряд ли сразу запишут»^xii, Розенберг вскоре покинул РСФСР и вернулся в оккупированную немцами Прибалтику. В один из антибольшевистских добровольческих отрядов, формировавшихся в Ревеле, молодого архитектора не приняли из-за сомнительной учебы в Москве. Он так и остался штатским человеком, и в конце года после прекращения боевых действий в Европе эвакуировался в Германию, где на фоне поражения в Великой войне кипели революционные страсти. Подтвердить хотя бы частичную обоснованность версии Васильева нам не удалось. Мемуаристы и историки отмечали, по крайней мере, тактическую близость между коммунистами и нацистами^xiii, поэтому нельзя считать невероятным чудесное превращение вчерашнего «красного» в лояльного «коричневого», как это произошло с Роландом Фрайслером, возглавлявшим с 1942 года Народную судебную палату.

В 1919 году в Мюнхене Розенберг познакомился с Гитлером и вступил в Немецкую рабочую партию (партийный билет № 625), преобразованную в следующем году в Национал-социалистическую немецкую рабочую партию (НСДАП). Фантастическая концепция ревельского беженца «о тождественности коммунизма и всемирного еврейства»^xiv, подкрепленная страшилками о «масонском заговоре», приобрела большую популярность среди дремучих нацистов, не избалованных идейными изысками. Заняв важные позиции эксперта по «русскому вопросу» и организатора партийной печати, Розенберг с 1920-х гг. претендовал на роль ведущего идеолога НСДАП и вскоре получил признание Гитлера^xv. Современники характеризовали главного теоретика фюрера как человека «высоких моральных принципов» и откровенного язычника, апологета расовой дискриминации, отличавшегося «патологической ненавистью ко всему русскому»^xvi. Сам Гитлер объяснял русофобию Розенберга тем, что русские «не позволили бы ему стать русским»^xvii.

Свои антихристианские взгляды Розенберг изложил в эклектично-путаном сочинении «Миф двадцатого столетия», опубликованном в 1930 году, и заслужил восторженный отзыв фюрера, мечтавшего о мировом господстве нордической расы^xviii. Однако экзотические рассуждения автора скандальной книги нанесли ущерб его имиджу за рубежом и вкупе с посредственными административными способностями послужили серьезным препятствием для назначения имперским министром иностранных дел после прихода нацистов к власти^xix. Гитлер придумал для авторитетного теоретика параллельную должность. В 1933 году Розенберг возглавил внешнеполитическое ведомство НСДАП, занимавшееся обеспечением международной деятельности в интересах партии, и получил ранг рейхсляйтера. Тем самым подчеркивался высокий статус и ответственная должностная роль руководителя высшего звена в партийном аппарате. В следующем году он стал и «уполномоченным фюрера по надзору над общим мировоззренческим и духовным обучением и воспитанием НСДАП»^xx. Все же на практике личное влияние Розенберга в авторитарной анархии, царившей в рейхе, оказалось ограниченным, а его пропагандистская роль выглядела маргинальной^xxi.

Массу сведений о повседневной деятельности рейхсляйтера, в том числе в связи с закулисной борьбой вокруг ведомственных компетенций, содержит его дневник, опубликованный в 2015 году. Особенно интересно, как Розенбергу приходилось согласовывать свои антихристианские и антицерковные взгляды с прагматичными соображениями политической целесообразности^xxii.

Честолюбивые притязания нацистского идеолога достигли кульминации в 1941 году. В апреле он был назначен «уполномоченным по централизованной обработке вопросов восточно-европейской территории», а 16 июля^xxiii — имперским министром оккупированных восточных областей. В качестве одного из архитекторов нацистской политики, тесно связанной с колонизационной войной на русском пространстве, Розенберг и вошел в историю, считая необходимым создавать под эгидой рейха на территории бывшего СССР квазигосударства, чтобы противопоставить их «московскому империализму»^xxiv. С точки зрения Гитлера, задача по освоению «жизненного пространства» растягивалась на столетия, и Розенберг мечтал о том, чтобы первым и единственным стоять «на страже восточных врат»^xxv. Но ни по иерархическому влиянию, ни по административным способностям, ни по личным качествам амбициозный рейхсляйтер не соответствовал занимаемой должности. Поэтому объемы его реальных полномочий неуклонно сужались, более энергичные конкуренты обыгрывали незадачливого министра, а порой откровенно высмеивали и презирали. Наконец, и Гитлер начал игнорировать Розенберга, чьи непоследовательные взгляды и предложения, в определенной степени отличавшиеся от примитивной доктрины грубого завоевания «жизненного пространства», особенно в отношении Украины, порой критиковались даже подчиненными^xxvi. В острой схватке нацистских бонз вокруг восточной политики ее формальный руководитель потерпел ведомственное поражение задолго до крушения рейха.

В последние дни войны Розенберг бежал на север Германии. Здесь, во Фленсбурге, в период с 30 апреля по 23 мая еще существовал кабинет рейхспрезидента гросс-адмирала Карла Деница, назначенного Гитлером новым главой погибавшего государства. Как старейший рейхсляйтер, Розенберг хотел объявить о роспуске НСДАП, но подобная инициатива не заинтересовала окружение Деница, и несколько дней спустя товарищи по партии нашли имперского министра мертвецки пьяным^xxvii. 18 мая британские военнослужащие арестовали Розенберга. Спустя полгода его предали суду вместе с другими обвиняемыми на главном Нюрнбергском процессе. Международным военным трибуналом Розенберг был признан виновным в соучастии в разработке планов нацистской партии, преступлениях против мира, военных преступлениях, преступлениях против человечества и повешен ночью 16 октября 1946 года.

Претенциозное завещание Розенберг, вероятно, составил в слепом подражании Гитлеру^xxviii, о чьем последнем волеизъявлении мог узнать во Фленсбурге. При этом рейхсляйтер преследовал несколько целей. Во-первых, он стремился оправдаться в глазах англо-американцев — вопреки традиции нацистской публицистики в тексте отсутствуют антисемитские выпады, не упоминаются евреи или масоны. Во-вторых, Розенберг надеялся убедить потомков в собственной значимости в надежде дистанцироваться от недостойных соратников, последовательно лишавших его реальной власти и «благотворного» влияния на фюрера. В-третьих, идеолог НСДАП, видимо, еще питал иллюзии возрождения национал-социалистического движения в других исторических обстоятельствах и желал дать его будущим руководителям несколько полезных советов, впрочем, достаточно наивных.

Причины произошедшей катастрофы Розенберг видел в каких-то второстепенных деталях и мелочах, например, в отказе от создания орденского сената при фюрере. Поражение в мировой войне автор завещания объяснял двумя факторами: неспособностью германской авиации обеспечить воздушную безопасность государства и катастрофическими последствиями оккупационной политики на Востоке. Естественно, названные причины нельзя считать единственными, но они заслуживают внимания историков. Наиболее радикальным заявлением, ревизовавшим теоретический багаж ревнителя «расовой чистоты» и борца с «московским империализмом», публикатор считает его запоздавшее утверждение о целесообразности «признания народов Востока», в том числе русских. По существу, это была идейная капитуляция Альфреда Розенберга, согласившегося с бесплодностью своих дискриминационных и русофобских фантасмагорий, которые в конечном итоге привели их создателя на эшафот в Нюрнберге.

Перевод с немецкого^xxix

Фленсбург, 5-го мая 1945 года

Мое политическое завещание

Судьба произнесла в этой войне свое решающее слово. Будущее даст оценку нам, нашим желаниям и нашим действиям. Я поставил свою жизнь на службу идее, о которой я думал и думаю, что она представляет собой основу, наиболее соответствующую специфике германской жизни^xxx. Такова судьба великих идей, что в период своего проведения в жизнь они не всегда могут быть осуществлены в совершенной форме. Я думаю, будущее покажет, что именно движение Адольфа Гитлера вновь привело Германию после упадка 1938 года к сознанию национальной чести, которое в своем развитии создало глубокую веру в социальную справедливость^xxxi. Это движение пронесет в будущее через предстоящую эпоху ужаснейших испытаний идею национального братства. За это время выкристаллизовались формы новой жизни, без духовного содержания которых едва ли можно мыслить себе будущее и скрепляющая сила которых проявит себя в грядущее тяжелое время. Необходимо, однако, одобряя эти идеи, найти в себе мужество заявить о некоторых моментах, которые вредно отразились и должны были вредно отразиться на коренном содержании нового воззрения на мир и на государство. Идея внутренней связи между вождем и идущими за ним массами была правильной и остается правильной во все времена. Но в ходе развития оказалось, что предусмотренные для обеспечения этих взаимоотношений формы на деле не были проведены в жизнь. Еще при постройке «Коричневого дома»^xxxii фюрер предусмотрел зал для сената, в котором должны были бы заседать лучшие избранники движения и государства, обсуждать отдельные волнующие всех нас проблемы и способствовать созреванию решений. В своем выступлении в Мариенбурге в 1933 году я говорил о государстве, построенном по образцу ордена, и о совете ордена, на который должен был бы опираться фюрер. Этот сенат так и не был ни назначен, ни создан. Вместо этого была принята форма личных бесед фюрера со специалистами соответствующих ведомств. Тот факт, что была принята именно эта форма, является вполне понятным и правильным, т. к. определенные вопросы не могли решаться большим коллективом; однако с течением времени оказалось, что не хватало такого дополнительного органа, как сенат, который мог бы воспитать вполне рассудительные, стоящие на одной линии и вполне осведомленные руководящие кадры. В результате того, что некоторые лица не оправдали надежд, возложенных на них фюрером, круг его сотрудников все более сужался^xxxiii, так что в конце концов многие из его старейших рейхсляйтеров и гауляйтеров^xxxiv вообще больше не могли докладывать ему о своих заботах и предложениях, и все руководство сосредоточилось в руках какого-то секретаря и нескольких лиц из ставки фюрера, которые обсуждали вопросы и способствовали принятию решений, за содержание которых ответственность должны были нести другие. Каким бы ни было руководство будущей империи, между этим руководством и идущими за ним массами должны быть установлены такие взаимоотношения, при которых они дополняли бы друг друга, чтобы избежать в окружении руководства одностороннего поощрения погони отдельных лиц за властью или всеобщего хаотичного карьеризма.

Самая лучшая идея приводит к абсурду, если проводить ее в жизнь с крайней последовательностью. Так, идея демократии, понимаемая как свобода народного духа и независимость личности, будучи доведена до крайности, часто превращалась в бесформенное господство масс или финансового капитала. Так, идея фюрерства была превращена в догму и нередко грозила привести к приглушению пробуждающихся ростков германской жизни. Создать авторитет руководителей в духе старого национал-социалистического движения можно было, в лучшем случае, только для рейхсляйтеров, гауляйтеров и, пожалуй, крейсляйтеров^xxxv, т. е. для такой группы лиц, которые могли оставаться в поле зрения верховного руководства, которых оно могло лично знать и контролировать. Но авторитет руководства не мог быть перенесен на мельчайшие местные группы или на разные массовые организации вроде трудового фронта и др. Принцип солдатского подчинения был применен в политическом руководстве, что в некоторой степени было возможно. Но было необходимо, чтобы снизу, из крестьян, из общин навстречу руководству поднимались животворные силы.

Еще один необходимый принцип был нарушен в области построения полиции. Конечно, даже в революционную эпоху нельзя рассматривать полицию лишь как исполнительный орган той или иной верховной власти империи. Что здесь в лице начальника имперской полиции^xxxvi сочетаются определенные полномочия и что он по особо важным вопросам подчиняется лично главе государства, в данном случае рейхсканцлеру — это правильно. Но и здесь подобной властью не должны облекаться низшие звенья. Власть в руках неустойчивого маленького человека в мундире приводила к таким извращениям, которые нередко оставались неизвестными партийному или государственному руководству, не говоря уже о широких народных массах. То положение, что человек мог быть арестован лишь на основании грозящей опасности и без определенного судебного постановления, можно было считать допустимым только в течение короткого революционного периода. Но заключение в тюрьму без судебного приговора не могло быть принципом германо-немецкого движения. Ход развития привел к тому, что начальник германской полиции занимал еще ряд других постов, вследствие чего исполнительный орган занял совершенно неприсущее ему положение по отношению ко всем другим органам власти в государстве. Таким образом, на все будущие времена представляется необходимым, чтобы начальник германской полиции не был по своему рангу приравнен к имперскому министру и не занимал никаких других должностей, кроме этой высокой ответственной должности, и чтобы он осуществлял данную ему власть хотя и со всей твердостью, но осторожно.

В смысле разрешения социального вопроса немецкого народа НСДАП сделала максимально и [приложила] максимальные усилия. Все, что ею было начато в области создания общности между руководителем предприятия и рабочим, между деревенским и городским жителем, может служить образцом^xxxvii. То, что эти мероприятия приняли широкий размах, неудивительно и не подлежит критике; критиковать следует лишь то, что они не были полностью доведены до каждого отдельного человека. Возможность обеспечить всех отпусками с соответствующими большими льготами была беспрецедентна. Но создание гигантской организации, которая имела целью как бы перенести человека из семьи в атмосферу коллективных развлечений, было ошибкой, нередко приводило к извращениям и в конечном счете к ограничению чисто личной жизни. И в этом отношении будущее найдет такие формы, которые дадут каждому немцу свободу индивидуального выбора отдыха и культурных благ.

Особенным несчастьем была связь политической пропаганды с искусством. Политическая пропаганда по своей сущности должна быть преимущественно тактикой. Она должна считаться с известными внешнеполитическими фактами. Она не может быть тем, чем является искусство: вопросом исповедания. Выдавать искусство за отрасль пропаганды было профанацией. Преувеличенная парадность и крикливые выставки не могли прикрыть ошибочности такого разрешения вопроса. К тому же выполнение этой задачи было возложено на человека^xxxviii, который абсолютно не обладал никакими данными для подлинного руководства вопросами культуры.

Политическая пропаганда также оставалась крайне поверхностной, это нужно констатировать после 13 лет власти. Она по существу недооценивала рассудительность немецкого народа, не обращалась к его здоровым и сильным инстинктам и поэтому не могла справиться со стоявшими перед нею задачами. С течением времени в печати создалось такое положение, когда проблемы науки и культуры могли обсуждаться в ней недопустимо узким кругом лиц.

При этом в руководстве пропагандой стали так сильны некоторые субъективные стремления, что настоящие люди едва ли могли свободно высказывать свое мнение по этим вопросам.

Та же самая опасность существовала, конечно, и во всем умственном и идеологическом образовании и воспитании; создавалась угроза узкой учительской нетерпимости. Я лично сознательно стремился, придерживаясь твердой идейной установки, стимулировать в этом отношении широту и свободу суждения. Война помешала осуществить многое из того, что я предусматривал в отношении высшей школы как научного и учебного учреждения, чтобы добиваться возвращения к основам всех духовных традиций, прислушиваться к голосу их бессмертных представителей, затем предоставить будущему выбор свободного решения. То, что лично меня тревожило, я изложил в «Мифе 20-го века». Эта книга была опубликована до прихода Адольфа Гитлера к власти. И в будущем следует придерживаться принципа, согласно которому сам автор должен серьезно и свободно высказаться, чтобы затем отдать себя на суд современников.

Каждый раз, когда тот или иной автор в надежде скорее продвинуть свое произведение с самого начала характеризовал его как национал-социалистское, я возражал и требовал, чтобы они отстаивали свои личные взгляды.

В отношении принципиальных основ внешней политики я шел за Адольфом Гитлером по глубокому внутреннему убеждению. Необходимо было прежде всего стремиться к союзу с Англией^xxxix, с северными германскими государствами против большевистской опасности на Востоке. Тот факт, что эта опасность не была осознана и что Германия осталась в одиночестве^xl — является величайшей трагедией германского народа, но также и в истории других народов, как еще покажет будущее^xli. С ведома фюрера я в 1931 году был в Лондоне. В 1932 г. на европейском конгрессе в Риме в своей речи «о кризисе и возрождении Европы» я внес предложение о сотрудничестве между Германией, Англией, Францией и Италией^xlii. В мае 1933 года я еще раз был в Лондоне для того, чтобы агитировать там за сотрудничество с новой Германской империей. В последующие годы я приглашал отдельных видных англичан в Нюрнберг на имперские партийные съезды. Нашлись многие, которые высказывались против этого. Официально мне не удалось провести свою идею. Однако я знаю, что сам фюрер всегда следовал ей. Почему все это не удалось, покажет изучение этого вопроса в будущем^xliii. В 1932 г. в Риме в своей речи о Европе я упомянул также США как пример великой населенной европейцами мировой империи. Я подчеркнул, что расовый вопрос является для нас вопросом не презрения к расам, а уважения к ним^xliv. Я выступал за сохранение древней культуры народов Восточной Азии.

Что касается оккупированных ранее областей на Востоке, то после того, как фюрер мне сообщил, что конфликт [с Советским Союзом] неизбежен ввиду роста большевизма, я занял следующую позицию. Несмотря на принцип интернационализма в Советском Союзе, на огромном восточном пространстве проживало множество народов, у которых на протяжении XIX столетия все более усиливалось национальное самосознание. Поэтому в случае вступления на территорию Советского Союза было бы правильно использовать эти настроения, а также отрицательное отношение крестьянства к коллективизации^xlv и создать, примерно, самостоятельное украинское государство, торжественно открыть Киевский университет^xlvi и по мере того, как это будут позволять технические возможности, ликвидировать колхозы^xlvii. Это предложение, предусматривавшее в принципе его распространение и на другие народы, в том числе и на народы России, вначале было одобрено фюрером^xlviii. Потом появились, однако, противники этого плана, ничего не хотевшие знать о таких уступках^xlix. Помимо того, фюрера о многих вещах неправильно информировали, исправлять же это мне удавалось лишь с трудом, так как меня не было в ставке фюрера и я часто по 5-6 месяцев дожидался возможности попасть к нему на доклад. Как бы то ни было, фюрер взял свое согласие обратно^l, и именно в результате того, что рейхскомиссар Украины^li старался обратить мои стремления в их противоположность, ограничиваясь только экономической эксплуатацией. Распоряжения об открытии на Украине ремесленных, агрономических, медицинских школ и т. п. также встречали отпор; в конце концов в 1943 г. дело дошло до серьезного конфликта, в связи с которым фюрер не вынес никакого решения, а в специальном письме еще раз приказал нам обоим согласовывать наши мероприятия. Равным образом у меня нашлись противники в вопросе об обращении с восточными рабочими в Германии. Директивы, в которых я требовал разумного обращения, были осуществлены лишь много времени спустя^lii. Здесь сказалась самостоятельность руководства полиции, как в империи, так и в оккупированных областях. Имперская полиция была самостоятельной и мне, как министру по восточным делам, не была подчинена даже в оккупированных восточных областях. В каждой области начальники полиции подчинялись чисто персонально рейхскомиссару или генеральным комиссарам. Но это было скорее формальное подчинение, чем по существу. Все полицейские и сложные мероприятия, против которых часто заявлялись тщетные протесты, проводились независимо от политического руководства^liii. Лишь в 1944 г., после того, как оказались напрасными все мои уже давно сделанные предложения об активизации русских национальных и крестьянских сил на территории России^liv, другие пытались наверстать это, но с большим опозданием^lv. Результаты известны.

Наряду с катастрофическим провалом германской авиации нужно приписать вину [в поражении Германии?] тем влиятельным, но не несшим ответственности лицам, которые противодействовали разумной, основанной на учете специфических национальных данных германской восточной политике, и, быть может, решающим вопросы, в том числе военным. Я не знаю, уничтожены ли или еще существуют сейчас документы, освещающие этот вопрос. Я хотел бы на всякий случай еще раз изложить эти свои взгляды в качестве предостерегающего примера того, что и в годы побед никогда не следует забывать соображений трезвой политики и что нужно всегда считаться с возможными периодами отрицательного развития, как это диктует разум. Я убежден, что если остальной европейский мир будет находиться под серьезной угрозой большевизма и если англо-американцы ради сохранения своих жизненных интересов будут вынуждены сами выступить против своих прежних союзников, то и идея, высказанная мною 15 лет назад — идея признания народов Востока, т. е. русских, украинцев, белорусов, кавказцев, туркестанцев^lvi и т. д., должна будет найти свое осуществление, и лишь тогда будет создана предпосылка для подлинного сотрудничества всех европейских народов, включая и народы Востока.

Политико-социальное развитие происходит не одновременно. Каждый народ стоит под знаком своей собственной судьбы, и ответ, который одна нация дает на требование своей судьбы, представляется непонятным другой нации, которая такой судьбы не переживала. Я констатировал, что многое в национал-социалистской революции не отвечало ее основной идее, но можно было бы ожидать справедливости в том смысле, чтобы молодой революции была дана возможность показать себя и исправить свои первые ошибки, а не был бы сразу же вынесен уничтожающий приговор этому великому движению. Кое-кто из старых национал-социалистов, сумевших справиться с опасностями борьбы, не устоял перед опасностями, возникшими после победы, и не проявил уже той силы напряжения и самообладания, которые были бы необходимы для продолжения этой революции. При более спокойном ходе развития они завершили бы свой путь, и новое поколение, полное веры, мужества и большой действенной силы, постепенно бы выдвинулось на их места и направило бы в русло, соответствующее коренному содержанию великого и прекрасного дела национал-социалистского движения, то, что можно назвать результатом ошибочного руководства. В это коренное содержание национал-социализма, смысл которого часто ослаблялся, я верю еще и сейчас^lvii; я убежден, что будущее поколение в эти тяжелые времена отбросит кое-что и когда-нибудь сумеет вновь создать гордую германскую империю, основанную на глубоком духовном возрождении и большей свободе. Я глубоко надеюсь, что наша молодежь продолжит и завершит то, что было завоевано в честной борьбе и ныне кажется утерянным. Я уповаю на эту молодежь, которая вместе с молодыми поколениями других народов приведет наш континент к новой свободе и единству.

Альфред Розенберг.

Перевела Веденьева^lviii.

В е р н о: Подполковник (подпись) (Клаусен)