В июле 1938 года он получил приказ срочно вернуться в СССР. В те годы это с максимальной вероятностью означало, что он, подобно многим другим работавшим за границей сотрудникам Лубянки, будет арестован и расстрелян в подвалах НКВД.

Понимая это, Орлов вместо того, чтобы подняться на борт ожидавшего его советского корабля, с женой и дочерью бежал в США. Оттуда он отправил письмо Сталину, в котором предупреждал, что если его родственники в СССР будут репрессированы, то его доверенное лицо предаст гласности материалы о советской разведывательной сети в Европе и США. Сталин, похоже, осознал, что лучше не рисковать, и распорядился не трогать родителей Орлова и его жены. Тот, в свою очередь, сдержал слово и не раскрыл шпионов НКВД, в том числе печально знаменитую «кембриджскую пятерку». В 1953 году Орлов опубликовал в США книгу под названием «Тайная история сталинских преступлений», а в 1956 году — статью в журнале «Лайф» о сотрудничестве Сталина с российской политической полицией. Статья стала сенсационной.

В ней рассказывается, что во время пребывания Орлова в парижской больнице к нему пришел Зиновий Кацнельсон, его двоюродный брат и друг детства, видный чекист, в то время заместитель наркома внутренних дел Украины. В Париже он должен был встретиться с двумя своими агентами из среды российской эмиграции. Услышав то, что рассказал ему Кацнельсон, Орлов, по его словам, содрогнулся. А рассказал он следующее.

Весной 1936 года во время подготовки первого московского процесса, главными фигурантами которого должны были стать Зиновьев и Каменев, Сталин поручил шефу НКВД Генриху Ягоде подобрать материалы, свидетельствующие, что некоторые из намеченных жертв были агентами охранки. Ягода решил не рисковать и не фабриковать фальшивые документы для открытого процесса, поскольку обман мог обнаружиться и вызвать грандиозный скандал. Он нашел бывшего офицера охранки и заставить его свидетельствовать, что некоторые из обвиняемых являлись агентами царской полиции. Однако разыскать живого сотрудника полиции оказалось крайне трудно: одни были казнены, другие эмигрировали, третьи жили по чужим документам. И тогда он распорядился изучить полицейские архивы, начав с документов, хранившихся в одном из помещений НКВД, которым пользовался умерший в 1934 году председатель ОГПУ Вячеслав Менжинский. Это дело было поручено помощнику (заместителю) начальника Секретно-политического отдела Главного управления государственной безопасности НКВД Исааку Штейну. Тот начал разбирать документы, находившиеся в личном фонде Менжинского.

Согласно тогдашним порядкам, после смерти высокопоставленного деятеля имевшиеся у него документы делились на две части. Одни, относившиеся к переписке с ЦК партии и правительством, отправлялись в принадлежавшие им архивы, а другие, касавшиеся деятельности соответствующего ведомства, должны были быть просмотрены, рассортированы и переданы в хранилища НКВД. В отношении архива Менжинского этого, видимо, сделано не было. Знакомиться с бумагами председателя ОГПУ могли только высшие чины госбезопасности, иначе какие-нибудь чудовищные секреты Лубянки и Кремля могли стать известными тем, кому о них знать никак не полагалось. Но у руководителей НКВД в 1936 году, как нетрудно себе представить, было много другой работы. Поэтому Штейн оказался первым человеком, который всерьез занялся архивом Менжинского.

И вот однажды ему попалась папка, в которой заместитель директора Департамента полиции Сергей Виссарионов, расстрелянный ВЧК в 1918 году, хранил важные документы: адресованные ему докладные и письма, написанные лично Сталиным, почерк которого был Штейну хорошо знаком. Он понял, что Сталин являлся многолетним осведомителем и агентом-провокатором охранки, и оказался в поистине жуткой ситуации. Подобные документы, как сказали бы в наше время, смертельно токсичны. Стоило кому-нибудь доложить Сталину или Ягоде об этой папке, Штейна моментально расстреляли бы. Впрочем, такая судьба ждала любого прикоснувшегося к ней или просто знавшего о ее существовании.

Наверное, самым разумным выходом для Штейна было бы просто уничтожить сталинские доносы. Но он, рассказывал Орлову Кацнельсон, поступил по-другому. Штейн отправился в Киев и показал документы своему лучшему другу Всеволоду Балицкому, наркому внутренних дел Украины. Балицкий ознакомил с ними Кацнельсона, своего близкого друга. Экспертиза возраста бумаги и почерка Сталина показала, что документы подлинные. Сталин действительно до 1913 года был осведомителем и провокатором. И тогда трое высших чинов НКВД не нашли ничего лучшего, как представить свою находку командующему Киевским военным округом Ионе Якиру и Станиславу Косиору, члену Политбюро ЦК ВКП(б) и первому секретарю Компартии Украины. Те, в свою очередь, рассказали эту историю Михаилу Тухачевскому, первому заместителю наркома обороны, чьи напряженные отношения со Сталиным были хорошо известны в высших кругах советской иерархии. А он поделился этой информацией с начальником Политуправления армии Яном Гамарником и начальником Военной академии имени Фрунзе Августом Корком.

Таков был круг людей, знавших самый страшный секрет Сталина на февраль 1937 года, когда Кацнельсон рассказывал обо всем этом Орлову. По его словам, одни из них планировали представить имевшиеся у них документы пленуму ЦК ВКП(б), обвинить Сталина в предательстве, арестовать его и одновременно, используя надежные части Московского военного округа, нейтрализовать верные Сталину войска НКВД. Другие, например Тухачевский, считали необходимым сначала попросту застрелить Сталина и лишь затем проинформировать обо всем пленум. Наконец, Кацнельсон сообщил, что было изготовлено несколько копий сталинского досье, которые где-то надежно спрятали. Такова фактическая сторона дела.

Во второй части статьи Орлов делился своими предположениями о том, была ли «папка Виссарионова» предъявлена Хрущеву и как он мог на нее прореагировать, знал ли Жуков об этих документах и т. д. А главный вывод состоял в том, что Сталин каким-то образом узнал о заговоре Тухачевского и о наличии у заговорщиков дискредитирующих его документов. Это послужило причиной массовых репрессий в армии, госбезопасности и той части партийной номенклатуры, которая могла знать или догадываться о подспудных движущих силах происходящих событий. Эти размышления во многом надуманны, что, впрочем, не опровергает информацию, сообщенную Орлову Кацнельсоном.

Многие историки критически относятся к версии о существовании «папки Виссарионова». Одни просто утверждают, подобно чеховскому герою, что «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда», другие обращают внимание на действительно весьма уязвимые места в рассуждениях Орлова о роли Жукова, отношении Хрущева к Сталину. Однако никто еще не привел ни одного доказательства, опровергающего фактическую часть статьи Орлова. Таким доказательством могла бы быть, например, установленная невозможность встречи Орлова и Кацнельсона в Париже. Но Зиновий Кацнельсон существовал, Орлов его не выдумал, и в феврале 1937 года он мог появиться в Париже и встретиться там с Орловым. Если бы в качестве даты был указан май или июнь 1937 года, то это стало бы доказательством подлога: в апреле 1937 года Кацнельсона перевели в Москву и назначили заместителем начальника ГУЛАГа. В этом качестве ему, конечно же, выехать за границу было крайне сложно. Но будучи заместителем наркома НКВД Украины, он вполне мог отправиться во Францию для встречи с агентами, которых курировала украинская госбезопасность. Исаак Штейн также реальное лицо, занимавшее весьма высокое положение в НКВД. Он застрелился в своем кабинете в конце октября 1937 года и весной-летом того года мог заниматься разбором архива Менжинского. Нет ничего неправдоподобного в том, что Сталин поручил Ягоде найти или сфабриковать свидетельства сотрудничества с царской полицией обвиняемых по первому московскому процессу.

Таким образом, доказательств того, что рассказанная Орловым история «папки Виссарионова» выдумана, не существует. Другое дело, что его попытка объяснить сталинские репрессии против высшего командного состава армии только историей с этой папкой как минимум наивна. Эти репрессии были вызваны комплексом причин и стали одним из элементов предпринятого Сталиным в 1936—38 гг. плана физического уничтожения «старой элиты» и замены ее молодыми кадрами, полностью ему лояльными, плохо знающими историю революционного движения в России и в массе своей не интересующимися ею. Однако если «папка Виссарионова» существовала, и Сталин о ней узнал, это могло придать репрессиям дополнительный размах и жесткость. И, наконец, можно предположить, что изготовление поддельного «письма Еремина» во второй половине 1930-х гг. произошло именно тогда, когда Сталину стало известно о существовании документов, уличающих его в предательстве, и он постарался принять меры, хоть частично нейтрализующие эту информацию.

Поиски «красной картотеки»

С вопросом о сотрудничестве Сталина с полицией связана, хотя и косвенно, история так называемой «красной картотеки». Информация о ней впервые появилась в 2001 году. Тогда в российской прессе были опубликованы статьи, в которых рассказывалось, как в конце 1920-х гг. ОГПУ искало документы, хранившиеся в специальном архиве контрразведывательного отделения штаба Петроградского военного округа (КРО ПВО)¹.

После Февральской революции, ликвидации Департамента полиции и Отдельного корпуса жандармов борьба со шпионажем и подрывной деятельностью радикальных партий и групп была возложена на военную контрразведку. Предполагается, что в этом архиве имелось, помимо прочего, около пятисот досье на видных деятелей большевистской партии, находившихся в марте-октябре 1917 года в Петрограде. Они были отмечены красной полосой, что и дало основание назвать этот архив «красной картотекой».

Поиски «красной картотеки» начались в 1925 году, когда в Ленинграде был арестован бывший полковник русской армии, один из руководителей КРО Михаил Лебедев. Он рассказал, что в досье руководителей большевистской организации содержались данные не только о политической деятельности, но и об их личной жизни, круге общения, а также разного рода дискредитирующая информация. Особенно много сведений было собрано на Ленина, Сталина, Свердлова, Молотова, Бухарина, Ворошилова, Каменева, Зиновьева и других лидеров партии. Контрразведчики пытались также выяснить источники мощной финансовой подпитки большевистского центра в Петрограде, но начавшаяся революция не позволила им довести эту работу до конца.

По словам Лебедева, в чрезвычайных обстоятельствах «красная картотека» подлежала консервации в одном из тайников. Но кому поручил это сделать последний начальник контрразведки Петроградского военного округа полковник Николай Дмитриев, Лебедев не знал. Тогда ОГПУ попыталось разыскать Дмитриева, но безуспешно. Были арестованы все находившиеся в Ленинграде бывшие офицеры военной контрразведки. Но никто из них не мог сообщить ничего полезного для ОГПУ.

Поиски «красной картотеки» с удвоенной силой начались в 1927 году. Тогда до предела обострилась борьба за власть между Сталиным и Троцким. Беспокойство Сталина вызвали публикации в зарубежных и даже в советских газетах материалов, дискредитирующих генсека и его приближенных, причем появилась информация, которая могла содержаться только в полицейских досье. Сталин заподозрил, что источником этой информации являлась именно «красная картотека», которая каким-то образом попала в руки Троцкого. Ее, по мнению вождя, следовало как можно скорее найти, изъять и передать ему лично. В противном случае нельзя было исключать, что весьма неприятные для него сведения, возможно, и о его сотрудничестве с полицией, могли попасть не в те руки.

В марте 1928 года были арестованы практически все сотрудники КРО ПВО. Многих из них приговорили к расстрелу. Но найти «красную картотеку» так и не удалось. После этого организовали повальную проверку всех архивов Ленинграда. Выяснилось, что там находится много неучтенной и неизвестной властям информации. В сентябре 1928 года из них изъяли все сведения, касающиеся большевистской элиты.

История «красной картотеки», наверно, мало чем отличалась бы от многочисленных публикаций на тему «загадки истории», которые постоянно изготавливают шустрые литераторы, если бы не одно обстоятельство. Статья Турченко, ставшая первоисточником всех этих материалов, появилась на сайте ФСБ². Это означает, что она была инспирирована этим ведомством и написана по его данным, иными словами — не выдумана предприимчивым журналистом. Это само по себе вызывает немало вопросов, например, почему, ФСБ решила поделиться с широкой публикой столь занимательной и политически острой историей, но для нас важно другое.

Во-первых, подтверждается озабоченность Сталина тем, что кто-нибудь может узнать о «темных» сторонах его деятельности до октября 1917 года. А во-вторых, неверно было бы недооценивать возможности ОГПУ. Никто не может исключать, что оно все-таки сумело найти «красную картотеку», но не сообщило об этом вождю. И в самом деле, почему бы не иметь в запасе убийственный компромат на самого генерального секретаря? Да и что могло бы случиться с Менжинским или Ягодой, если бы они рискнули доложить Сталину, что ими найдены свидетельства его предательства дела партии? И, наконец, кто знает, быть может, во время поисков «красной картотеки» и была обнаружена та самая «папка Виссарионова», стоившая жизни некоторым советским генералам и чекистам. Впрочем, по заслугам: на их руках слишком много крови.

Докладная записка Мартынова

Письмо Еремина обычно называют единственным имеющимся в распоряжении историков документом, хотя и поддельным, относящимся к сотрудничеству Сталина с политической полицией. Это не так. Есть, по крайней мере, еще один документ, подтверждающий этот факт, причем никто не ставит под сомнение его подлинность. Речь идет о донесении начальника московского Охранного отделения Александра Мартынова от 13 ноября 1912 года директору Департамента полиции Степану Белецкому. В нем говорится, что в конце октября 1912 года через Москву проезжал и вошел в связь с секретным сотрудником Охранного отделения «Портным» Иосиф Виссарионов Джугашвили, кооптированный в ЦК Российской социал-демократической рабочей партии на Пражской конференции и имеющий партийный псевдоним «Коба».

В конфиденциальном разговоре с поименованным выше секретным сотрудником, продолжает Мартынов, «Коба» сообщил весьма важные новости о положении дел в Российской социал-демократической рабочей партии и о ее деятельности. Среди прочего, он рассказал, что для исполнения обязанностей агентов ЦК выделены два новых человека: «а) неизвестный, проживающий все время в С.-Петербурге и работающий при из. «Правды»; б) неизвестный, проживающий в г. Одессе и давший при переписке следующий адрес: г. Одесса, Канатная 64, Голикман (возможно искажение фамилии)». Кроме того, «Коба» докладывал, что в Санкт-Петербурге удалось сформировать Северное областное бюро, в состав которого вошли три человека: «А) некий Калинин, участвовавший в стокгольмском партийном съезде (с фамилией Калинин в работах означенного съезда принимали участие двое — а) Калинин, работавший на Семенниковском и Обуховском заводах за Невской заставой, около 25-27 лет от роду, низкого роста, среднего телосложения, светлый блондин, продолговатое лицо, женатый и б) административно высланный в 1910 году из г. Москвы, кр[естьянин] Яковлевской волости Ковчевского уезда Тверской губернии М. И. Калинин, монтер городского трамвая). Б) Столяр Правдин, работавший с 1907 по 1908 год на Балтийском судостроительном заводе. Его приметы — около 30-32 лет от роду, среднего роста, полный, сутуловатый, блондин, без бороды, большие усы, сильно обвисшие с мешками щеки и В) совершенно невыясненное лицо. Означенное бюро, созданное фиктивным путем, без соответствующих связей на местах, просуществовало недолго и благодаря инертности его членов и их опасениям быть задержанными в скором времени распалось»³.

Под псевдонимом «Портной» скрывался один из самых важных агентов полиции в большевистской партии Роман Малиновский, в 1912 году член ЦК, очень близкий к Ленину человек и добрый знакомый Сталина. Не вызывало бы особого удивления, что, оказавшись в Москве, Сталин поделился новостями о партийных делах, если бы не тщательное перечисление особых примет двух партийных работников — Калинина и Правдина. В самом деле, зачем нужно было сообщать товарищу по партии, что столяр Правдин среднего роста, полный, сутуловатый, блондин, без бороды и у него «большие усы, сильно обвисшие с мешками щеки». Члену ЦК Малиновскому такие подробности совсем ни к чему. Но вот секретному сотруднику Охранного отделения «Портному» они очень пригодились бы. И Сталин, похоже, прекрасно понимал, кто такой Малиновский, и совершенно сознательно сообщал ему информацию, интересующую полицию. Этот факт, кстати, подтверждает версию о том, что Сталин и Малиновский знали о том, что оба сотрудничают с Департаментом полиции.

Этот документ нашла в архиве Орджоникидзе советский историк Зоря Серебрякова, дочь видного большевика Леонида Серебрякова, расстрелянного в годы «большого террора». Вот как она комментирует свою находку. «На одной из страниц, после описания секретнейших деталей деятельности партии, которые Сталин изложил секретному сотруднику, подробно перечисляются внешние приметы большевиков. Такое перечисление является требованием инструкции, составленной в Московском Охранном отделении. Это можно увидеть в книге „Документы по истории большевизма бывшего московского Охранного отделения“, изданной эсерами в 1918 году. И. Сталин полностью следует этой инструкции». И далее она отвечает на важный вопрос: как мог сохраниться такой документ? «Мне кажется, — говорит Серебрякова, — что уничтожались главным образом те материалы, которые были подписаны какой-то определенной кличкой. Например, „Василий“ — это был партийный псевдоним Сталина. Кстати, в этой книге 18-го года, о которой я говорила, сообщается, что из двенадцати крупнейших провокаторов, внедренных в большевистскую социал-демократию, не раскрыт еще один, имевший партийную кличку „Василий“. <…> Ничего не объясняя, Сталин мог сказать: „Достаньте все документы, подписанные Рябой“. Или еще как-нибудь. Ему их приносят, и он их уничтожает»⁴.

Трудно сказать, удастся ли историкам найти прямые доказательства работы Сталина на политическую полицию Российской империи. Если это случится, то, скорее всего, подтверждающие документы будут обнаружены в архивах бывшего КГБ, которые до сих пор остаются недоступными для историков и для широкой публики. Преждевременно утверждать, что в 1920—30-е гг. не были выявлены и скрыты от Сталина свидетельства его предательства. Они вполне могли понадобиться шефам советской госбезопасности в ожесточенной борьбе за власть. Но главное все же в другом. Такого количества грязных секретов и постыдных тайн, которые имеются в истории большевизма и советского режима, нет, думается, в истории ни одного государства ХХ века. Об этом стоит помнить тем, кто поздней осенью 2017 года отмечал столетие Октябрьского переворота.