В 1993 году Марк Фейгин, 22-летний студент юридического факультета Самарского университета, был избран депутатом первой Государственной думы от руководимого Егором Гайдаром «Выбора России». Этот успех неслучаен. В конце 1980-х — начале 1990-х гг. Марк Фейгин был активным членом антикоммунистических и антисоветских организаций (Демократического союза, Демократической России), руководил самарским, а затем поволжским отделением Народно-трудового союза российских солидаристов (НТС). Вместе с другими депутатами Госдумы занимался вызволением из чеченского плена русских солдат. Десять лет был вице-мэром Самары, возглавлял ее представительство в Москве. Имеет три высших образования: Самарский университет, Академия народного хозяйства и Дипломатическая академия. Уйдя с государственной службы, Марк Фейгин стал адвокатом по политическим делам. Среди его подзащитных — участницы группы «Пусси Райот», Надежда Савченко и другие жертвы путинского режима. «Политическая адвокатура, — убежден Марк Фейгин, — это, на самом деле, часть борьбы с авторитарной системой. Поэтому меня и лишили статуса адвоката». И тогда он создал канал Фейгин Live — по его словам, это не что иное, как «продолжение политической биографии».

— Марк Захарович, огромное спасибо за согласие побеседовать с нами. Давайте начнем с разговора о вашем канале. Возможно, не все наши читатели с ним знакомы.

— Первая передача канала Фейгин Live (на нынешнем жаргоне их называют «стримами») прошла ровно два года тому назад. Она была посвящена пятилетней годовщине так называемого крымского референдума. С тех пор канал развивался, взрослел. Сейчас можно говорить о сложившемся медиа-ресурсе. У него более 240 тысяч подписчиков, его эфиры, а их было почти 450, посмотрело в общей сложности свыше 45 миллионов человек.

Сразу хочу сказать: я не журналист и канал не журналистский. Журналистские каналы, как и вообще СМИ, должны давать беспристрастную, объективную информацию, представлять разные точки зрения. А канал Фейгин Live является оппозиционным. Он политически пристрастен в том смысле, что выступает против нынешней власти в России, конкретно против Путина. Его контент формируется исходя именно из этой ключевой предпосылки и, соответственно, не претендует на то, чтобы отражать все имеющиеся в политической среде и общественном мнении точки зрения.

Для чего, на мой взгляд, нужен этот и подобные ему каналы? Ситуация в стране ухудшается, свободу слова все более ограничивают, в масс-медиа усиливаются репрессии. Даже те немногие пока еще работающие в России СМИ, которые считаются либеральными, по сути дела, не могут в полной мере представлять точку зрения, альтернативную официальной. Из этого и вытекает главная задача канала Фейгин Live — дать слово тем, кто выступает с антипутинских позиций и потому не может появиться ни в официальных СМИ, ни в называющих себя независимыми «Эхе Москвы», «Новой газете», на телеканале «Дождь». Эти СМИ делают свою работу, а мы делаем свою: даем возможность выступать тем людям, которым запрещено появляться в официальных СМИ, излагать свою, прежде всего политическую, точку зрения. Российская аудитория испытывает огромную потребность в информации и оценках, альтернативных официальным. Во многом это определяется спецификой момента. В России происходят несколько наслаивающихся друг на друга процессов: пандемия Covid-19, в Конституцию внесены многочисленные изменения, авторитарная политическая система все больше дрейфует к системе с элементами тоталитаризма, нарастают репрессии. Но чем больше сужается свобода слова, тем, естественно, сильнее потребность общества в независимой, часто критической аналитике. Мне кажется, что канал с этой задачей справляется.

Появились технологии, позволяющие небольшим группам независимых аналитиков получать информацию о самых засекреченных операциях правительственных ведомств и спецслужб. Смотрите, Bellingcat смог выявить очень важные детали уничтожения малайзийского Боинга, по сути дела, раскрыл попытку убийства Алексея Навального. Власти становится все труднее скрывать свои преступления. Это с одной стороны. А с другой — те же технологии позволили создать огромный спектр неподцензурных информационных ресурсов, действительно независимую информационную среду. Видео-хостинги, такие как YouTube, на котором работает канал Фейгин Live, предоставляют для этого огромные технические возможности. Мы, как и многие другие каналы, работаем с минимумом персонала, аппаратуры…

— …и имеете 240 тысяч подписчиков! Для серьезного политического канала это очень много. Но давайте поговорим вот о чем. Вы были членом НТС. Еще в начале 1990-х гг. это была организация, последовательно боровшаяся с советской властью. А сейчас складывается впечатление, что она активно сотрудничает с путинским режимом. Так ли это? И если да, то в чем причина?

— Да, удивительно, что НТС поддержал аннексию Крыма и в целом имперскую программу Путина! А ведь это старейшая эмигрантская организация, созданная в начале 1930-х гг. (тогда она называлась Национально-трудовой союз нового поколения) именно для борьбы, в том числе вооруженной, с коммунистическим режимом в СССР. В Праге, кстати, был один из центров НТС, его члены учились в там в Русском свободном университете, изучали Конституцию, принятую при президенте Томаше Масарике. Во время Второй мировой войны некоторые члены НТС сотрудничали с Русской освободительной армией генерала Власова, работали, например, в учебном центре РОА в Дабендорфе. Для многих, в том числе для меня, НТС был как, скажем, «курс молодого бойца».

До начала перестройки НТС являлся правоцентристской, умеренно-либеральной организацией с очень небольшим национальным элементом. Но некоторые его лидеры, например Евгений Романов (Островский), Роман Редлих, Борис Пушкарев, многое взяли из идей Александра Солженицына о союзе трех славянских государств и Северного Казахстана. Тем не менее это была антисоветская программа, не допускавшая сотрудничества с прежней властью, будь то партия, КГБ или бюрократия. Сейчас же я вижу, что в эмиграции имперские настроения очень широко распространены. Посмотрите, например, на наследников Владимира Кирилловича — все они путинисты, имперцы. Это, на мой взгляд, результат того, что идея восстановления мощной досоветской империи, империи Романовых, настолько овладела умами первой эмиграции и их последователей, что они готовы закрыть глаза на все издержки этого процесса, на карьеру Путина, забыть, что он выходец из КГБ.

И еще: эмиграция всегда была объектом проникновения ВЧК, ОГПУ и КГБ. Оглядываясь назад, я думаю, что тут не обошлось без влияния КГБ, в том числе влияния на видных представителей эмиграции. Вообще, мне кажется, что мы часто недооцениваем степень инфильтрации КГБ в эмигрантские организации, не только в НТС, но и в «Русскую мысль» в Париже и др. Неслучайно самыми главными партнерами многих старых русских организаций за границей являются российские посольства, МИД, Россотрудничество. Какие бы ни были их аббревиатуры, мы знаем, что за всем этим стоял КГБ, а сейчас — ФСБ.

— Да, нам хорошо известно, как в Чехии Россотрудничество работает с организациями диаспоры. Но давайте перейдем к следующей теме. Март — очень интересный месяц. В марте умер Сталин. Не напрашиваются ли аналогии с нынешней ситуацией в России?

— Коннотации, конечно, есть, аналогии очевидны, хотя есть и естественные различия. Сталин умер в 73-летнем возрасте, Путину сейчас 69, и он, скорее всего, намного более здоровый, чем Сталин, насколько мы может об этом судить. Но вот что важно: Путин стал заложником возврата к советской геронтологической традиции — возврата, который он сам же и создал. Он вернул типично советское ожидание того, что с, казалось бы, вечным правителем вот-вот что-то произойдет. Вспомните, как в прошлом веке и зарубежные советологи, и немало советских людей всматривались, кто где стоит на мавзолее, кто как сморкается, кто суетится. Мы пытались таким образом понять, кто какую роль играет в высшей номенклатуре, кто может быть преемником больного Брежнева или Андропова. И сейчас нарастает фрустрирующее ожидание, что же и когда произойдет с правителем, который просидел в Кремле 20 лет. Это ожидание стало сегодня самодовлеющим фактором. Ничего подобного нет на Западе, где демократически избранный президент или премьер-министр возглавляет страну сколько ему положено — четыре, пять, восемь лет — и никто не ждет его смерти. Все знают, что он отслужит свой срок и уйдет.

Это чувство в Москве усиливается, появляется настоятельный вопрос: когда же он уйдет? Ведь его уже точно не должно быть, а он есть. И это ожидание есть не только у оппозиции, оно мучает и его окружение, которое тоже не понимает, что происходит, почему президент заперся в бункере и встречается только с очень узкой, тщательно отобранной группой высших чиновников. В такой ситуации всегда возникает масса слухов. Вспомните, сколько раз Брежнева «хоронили»: к концу жизни он и говорил плохо, и двигался плохо. Сейчас многие самым внимательным образом наблюдают за Путиным, когда он появляется в телевизионных репортажах, смотрят, как он приволакивает ногу, как крючит руку. Слухи о его плохом здоровье ходят очень давно. Еще в 2008 году Станислав Белковский говорил, что у него рак гортани. Впрочем, может быть, для таких слухов нет никаких оснований, мы ничего точно не знаем.

И вместе с тем мы понимаем, что время Путина подходит к концу. Это очень важно и для русского эсхатологического сознания, которое вечно ожидает конца света, и особенно для элит. В советское время их мучил вопрос: что с нами будет, если умрет Сталин? Брежнев? Сейчас они все чаще задают себе вопрос: что будет со всеми нами, если не будет Путина? А речь идет и о власти, и об огромных, совершенно несчитанных деньгах, и о самой жизни.

Я не думаю, что двор при Путине сильно отличается от двора при Сталине или при Брежневе, с постоянными интригами в Политбюро. Та же самая атмосфера, такие же всплывающие в сознании, как наваждение, образы людей, пострадавших от власти. Все они наверху понимают, что могут расстаться с деньгами, а уехать на Запад невозможно — там их тоже уже ждут, правда, с другими околышами на фуражках. Они постоянно помнят, (а может быть, им напоминают): умер Сталин — и через несколько месяцев были расстреляны Берия, Меркулов, Гоглидзе и вообще вся верхушка госбезопасности. Они хорошо знают, что через два года после смерти Брежнева застрелился Щелоков.

Такая нервозность в верхах, своего рода омерта, молчание относительно того, что, собственно, происходит в бункере, напряженное ожидание перемен действуют даже сильнее, чем постоянные разговоры о здоровье Путина. Верхушечные кланы и персонажи оказались закупоренными в своей очень узкой закрытой среде. Они не слушают экспертов и политологов, у них нет понимания трендов развития страны. Они действуют на основе только и исключительно чувства самосохранения. А оно в политике является самым ненадежным советчиком, часто заставляет торопиться. В итоге можно совершить множество ошибок, заключить какой-то союз против действующего сюзерена, когда тот еще в силе. Это плохо кончится.

И еще: очень важен внешний фактор. Столкновения и противоречия в высших слоях элиты можно было в известной мере снять или смягчить переговорами, интригами, маневрами, договоренностями и перегруппировками. Однако давит внешний фактор. Байден назвал Путина убийцей и пересказал телефонный разговор с ним. Открытым текстом сказал: если я узнаю, что ты виновен во вмешательстве в наши выборы, то приготовься. Я думаю, что США сознательно, спокойно и целенаправленно усиливают нервозность в российской верхушке, дают понять, что никто в ней не застрахован от крупных неприятностей. Можно ли было себе представить, что Сергей Кириенко, системный либерал, соратник Бориса Немцова, возглавлявший СПС, окажется в санкционном списке лиц, ответственных за отравление Навального боевым химическим веществом? Раньше казалось, что над системными либералами из окружения Путина есть какой-то зонтик, что их не тронут. Но оказывается, что никаких зонтиков нет. Все это усиливает нервозность.

— А что делает Путин в этой напряженной атмосфере?

— Путин усиливает нервозность. Не только в обществе, но и в верхах не могут объяснить себе, зачем в январе 2020 года ему понадобилось выступать перед Федеральным собранием с требованием фактически пожизненного президентства? Зачем нужно было срочно менять Конституцию? Почему нельзя было действовать медленнее, не галопом, не вскачь? К чему так торопиться, ломать всех через колено? Ведь вполне можно подождать до 2022 года, даже до 2023-го… Чего он боится? И боится ли?

Выведем за скобки вопрос о здоровье: мы о нем фактически ничего не знаем и знать не можем. Мне кажется, что у Путина в голове есть некий план на случай, если дела пойдут плохо. Он ищет человека, которому можно было бы передать власть, который гарантирует ему спокойное безбедное существование, как он сам в свое время дал Ельцину и его семье. Почему он на это может пойти? Меня в этом убеждают зигзаги, которые он совершал с уходом и возвращением, например, когда передал в 2008 году власть Медведеву. Он и тогда мог изменить Конституцию, к этому его в то время многие подталкивали. Видимо, какие-то колебания у него тогда были и остаются сегодня. Он каждый раз создает себе пути отхода. Это типично кагэбэшная манера. Его мозг работает по оперативным схемам. Мне кажется, что все, что он делал в 2020 году, — это создание путей отхода, самых разных, рассчитанных на разные случаи, планы которых должны быть наготове, лежать в нагрудном кармане. Ведь не случайно же он принял решение о пожизненном сенаторстве, об иммунитете, индульгенции не только за прошлые, но и за будущие преступления. Он, конечно, может ошибаться, но кто сказал, что он Сенека, что он не делает ошибок? Делает, и много.

— Да, конечно, Путин совсем не Сенека. Многие говорят, что в России никакие правовые гарантии не спасут оставившего власть лидера от преследования или просто от удавки. Прав тот, кто успел выстрелить первым. Есть еще одна тема, которая сейчас активно обсуждается, — о роли силовиков. Некоторые считают, что Путин передает им власть. Так ли это? И можно ли говорить, что силовики — единая корпорация, сцементированная общими интересами? Или это совокупность групп и ведомств, которые соперничают друг с другом, ненавидят друг друга?

— У меня есть своя теория на этот счет, не слишком оригинальная, но все же многое объясняющая. В любых политических системах, прежде всего — в недемократических, есть три основные силы, составляющие костяк власти. Первая — армия, самая мощная сила, которая в случае необходимости снесет все. Вторая — спецслужбы, которые слабее армии, но находятся намного ближе к центрам власти. Третья — то, что мы называем «партия». В СССР это был партийный аппарат КПСС, в России сегодня — конгломерат переплетенных друг с другом бюрократических и олигархических групп. Управлять государственной системой может только «партия». Это ядро системы, и неважно, как она называется — например, номенклатура. Все это очень хорошо описал Михаил Восленский¹. Эти силы могут время от времени вступать в союзы, но у них разные интересы, и они всегда, даже находясь в союзах, противоборствуют, никогда не сливаются воедино.

Почему я думаю, что в нынешней России укрепляется роль силовиков, спецслужб и прежде всего именно ФСБ, обладающей многими возможностями, которых нет у МВД, армии и так далее? Дело в усилении тоталитарных элементов в российской политической жизни.

Путин собирал свою систему, взяв кое-что из советского наследия, кое-что из практики и моделей фашистских корпоративистских государств. Он внимательно смотрел, как действовали Франко, Салазар и Муссолини. Он плохо разбирается в идеологических тонкостях, но у него есть иезуитская политическая интуиция, то, что можно назвать чутьем. Вот сейчас он борется с интернетом, пытаясь еще больше ограничить частные, личные права и свободы. Он хорошо понимает, что угроза его режиму, его системе и ему лично исходит именно от индивидуальных прав и свобод, в конечном итоге — от частной собственности. И, пытаясь ограничить их, он шаг за шагом движется к тоталитаризму.

Тоталитарные системы, в которых отсутствует частная собственность, в отличие от авторитарных, могут существовать намного дольше, хотя и они, как мы знаем из истории СССР, имеют свой конец. Так, в нацистской Германии возникла жестко авторитарная система, но всерьез частную собственность стали ограничивать в 1943 году, используя механизмы военных заказов и в целом мобилизационной военной экономики. Однако полностью тоталитарной Германия так и не стала, что и привело к ее краху.

Авторитарные системы, иерархически сосредоточенные на персоне лидера, могут позволить себе отсутствие идеологии. Именно такой была система Путина до определенного момента. А тоталитарные, начиная от империи инков и кончая сталинским СССР, единственной в Европе тоталитарной системой, основаны на распределительной экономике, замкнутой, всепроникающей политической власти и идеологии. Поэтому они более прочные, более устойчивые. В итоге Путин постепенно с 2014 года (хотя некоторые ведут отсчет с 2008 года, с вторжения в Грузию) начал включать тоталитарные элементы, опираясь именно на ФСБ, прежде всего на ее Вторую службу во главе с генералом Алексеем Седовым, наследником генерала Бобкова и его Пятого управления, которой стал передавать все большие полномочия². Именно эта служба отвечает за политические убийства, преследования инакомыслящих, запускает свои щупальца за границу.

Путин просто не видит, на кого еще он может опереться. Он не доверяет (по крайней мере, не доверяет полностью) ни армии, ни бюрократии. Да, к нему очень близок Сергей Шойгу, но в армии его, как и других политических назначенцев, называют «пиджаком»: он не кадровый военный, он чужой для офицерского корпуса и генералитета. Остаются спецслужбы: ФСО, ФСБ, частично СВР во главе с Сергеем Нарышкиным. Но главная опора Путина все-таки ФСБ. Он внимательно следит за взаимоотношениями, часто очень жестокой конкуренцией различных кланов в ФСБ, поддерживает там группу Патрушева, к которой принадлежит Бортников. С момента прихода Путина к власти ключевые позиции в ФСБ стали занимать лично ему преданные выходцы из Петербурга.

— Их так и называли — «питерские чекисты».

— Да, в начале 2000-х там возникло острое противостояние «питерских» с «московскими». Последних быстро и жестко выдавили из ФСБ. Их, правда, не репрессировали, дали какие-то возможности в бизнесе, но власть в ФСБ получили лично преданные Путину кадры или «люди людей». Сейчас, на 21 году пребывания в Кремле, Путин пришел к выводу, что нейтрализовать угрозы ему лично и его режиму, в том числе угрозы извне, можно только с помощью спецслужб. И мы видим, как происходит узурпация власти ФСБ, как расширяются ее полномочия, ее функционал.

— Значит ли это, что Путин постепенно отходит от власти?

— Нет. Путин держит вожжи в руках, но опирается на репрессивный аппарат, делает его главным «приводным ремнем», считая, что только спецслужбы, прежде всего ФСБ, могут обеспечить дисциплину, лояльность и более или менее нормальное функционирование и госаппарата, и армии.

Армия буквально пронизана агентурой ФСБ. Я это знаю, потому что как адвокат защищал обвиненного в шпионаже украинского журналиста Романа Сущенко, родственник которого занимал пост в военном ведомстве в звании полковника. Они обсуждали военные планы, в том числе возможность штурма Мариуполя. Читая материалы его дела, я увидел, насколько мощной и разветвленной структурой является Департамент военной контрразведки ФСБ, следящий за военнослужащими. Его агенты буквально в каждом взводе: смотрят, собирают информацию, контролируют разговоры и так далее. Это значит, что в Кремле очень боятся военного переворота, не доверяют армии.

— Путин не доверяет армии?

— Не доверяет. На контроль над армией выделяют огромные деньги.

Он вообще мало кому доверяет. В каждом районе сейчас есть управления ФСБ. А ведь после расстрела Берии, когда госбезопасность понизили до ведомства при Совете министров, районные отделы и управления упразднили. Управления остались только в областях, краях. А сейчас есть отделы в каждом московском районе — не в округах, а именно в районах: Академическом, Лефортовском... И так по всей стране. Они спрятаны в секретных помещениях без табличек, но в России все всё знают. Органы госбезопасности контролирует все: бизнес, представителей власти, чиновников. Они более могущественны, чем Росгвардия, не говоря уже о МВД или СВР. Последняя вообще имеет другие задачи, работает, так сказать, в белых перчатках. Для грязной работы за рубежом есть ГРУ, военная разведка.

— Иными словами, Путин не чувствует себя уверенным, боится. Это паранойя? Или в стране действительно происходит нечто, что подрывает позиции режима, нарастают реальные угрозы власти?

— Паранойя точно есть. Паранойя — имманентное свойство всех авторитарных и тоталитарных систем, а в СССР и постсоветской России особенно. Она уходит корнями во времена не только Сталина, но и Ленина. Один из источников паранойи — боязнь предательства. Путин и его друзья — выходцы из КГБ, который все время занимался выявлением и устранением предателей. А предатели — самые опасные. Враг виден, он понятен, а предатели прячутся, но в любой момент могут воткнуть нож в спину. Однако вот что интересно: эта паранойя оборачивается против спецслужб. Именно они оказываются под ударом при смене власти. Это было даже когда тяжело больной Андропов переехал с Лубянки в Кремль. Тогда, правда, сменили верхушку не КГБ, а МВД.

А теперь об угрозах. Российскую экономику нельзя назвать в чистом виде распределительной. Это госкапитализм, в котором огромную роль играют деньги, капитал. Кремль контролирует элементы частной экономики, но он им не доверяет. Посмотрите, как Путин их называет — спекулянты! Такое уничижительное отношение к предпринимательству — во многом порождение советского менталитета. Но не только. Частная экономика, средний класс, предприниматели — трудно контролируемая среда. За ней нужно постоянно следить, знать, куда они тратят деньги, не финансируют ли оппозицию. И вообще деньги — фактор неопределенности. А брожение может начаться именно в трудно контролируемых средах. Путина и его друзей это беспокоит, хотя они не могут сформулировать, в чем именно состоит угроза. Они боятся неконтролируемости, непредсказуемости.

— Все мы знаем про правительственную пропаганду. Но в эмиграции не всегда понимают роль так называемых «либеральных» СМИ. Я имею в виду «Эхо Москвы», «Дождь», «Новую газету». Они вызывают какое-то двойственное ощущение: с одной стороны, вроде бы критикуют режим, с другой — складывается впечатление, что они его оправдывают.

— Я помню разговор с Борисом Немцовым незадолго до его убийства. Он мне говорил, что на «Эхе Москвы» уже почти ничего нельзя сказать: усиливаются ограничения, усиливается цензура.

Главный вопрос: почему эти СМИ сохранились в путинской системе? А сохранились они потому, что Владислав Сурков за долгие годы, пока он был заместителем главы Администрации президента, сумел убедить Путина, что они нужны. Он создал пропагандистскую систему, в которой «Эхо Москвы» и подобные ему СМИ должны воздействовать на нелояльную власти аудиторию. Как сказал alter ego Суркова Алексей Чеснаков, «направлять недовольство нелояльной среды в пустоту».

«Эхо Москвы» не является инструментом пропаганды, по крайней мере, такой грубой пропаганды, как подконтрольное властям телевидение. Аудитория «Эха Москвы» такую пропаганду просто не воспринимает. Задача «либеральных» СМИ другая — они постоянно, раз за разом внушают: систему нельзя менять, ее можно и нужно улучшать, совершенствовать. Нельзя допустить, чтобы верх в оппозиции взяли те, кто хочет путинскую систему демонтировать. Но я задаю себе вопрос: а что хорошего осталось в этой системе, что нужно в ней сохранить? Все ее компоненты ужасны: госбезопасность, суды, медиа — все они поражены коррупцией.

Многие говорят: ну почему вы предъявляете к таким СМИ какие-то повышенные требования? В этой системе каждый делает то, что может. И они делают то, что могут. Вам будет лучше, если эти СМИ исчезнут? Я на это отвечаю: а разве нам, обществу, за двадцать лет, когда действуют эти фронтмены, эти СМИ, стало лучше? Нет, не стало. Мы пришли к полной узурпации власти ФСБ, к политическим убийствам, отсутствию выборов и так далее.

Руководители «либеральных» СМИ говорят: мы только даем информацию, мы ни на что иное не претендуем. Но тогда почему тот же Венедиктов входит во все мыслимые и немыслимые общественные советы, пьет виски с чиновниками мэрии и Администрации, дает советы. Эти люди утверждают: мы представители гражданского общества, мы представляем общество перед властью и, наоборот, власть перед обществом. Поэтому мы и занимаемся выборами, митингами, интернетом, посадками инакомыслящих. Но эта функция для журналистов совершенно недопустима. Если вы журналисты, вы журналистикой и занимайтесь, даже если вас содержит Газпром, как «Эхо Москвы», или Чемезов, как «Новую газету». Но не берите на себя роль посредника между властью и обществом. И главное: надо постоянно помнить, к чему мы пришли.

— Огромное спасибо!