Дороги российской научной эмиграции. Сербия и Чехословакия Русские ученые, отправляясь в эмиграцию, старались попасть в страны, где была надежда продолжить научную деятельность, тем более что в некоторых из них со стороны правительства предусматривалась финансовая поддержка беженцев из России. Имела значение также культурная и этническая близость славянских стран, поэтому эмиграция в Сербию1 или Чехословакию казалась многим предпочтительной.
Дороги российской научной эмиграции. Англия
В отличие от материковой русской послереволюционной эмиграции, которой посвящены теперь сотни работ, «русское присутствие» после 1917 года в Великобритании освещено пока явно недостаточно. Всего несколько крупных публикаций, на которые обычно ссылаются, связаны, прежде всего, с представителями искусства, литературы, политики, известных аристократических фамилий и лишь в последнюю очередь — науки1.
Дороги российской научной эмиграции. Франция
Захват власти большевиками в октябре 1917 года круто изменил не только привычный уклад жизни, но и, по сути, поставил вне закона наиболее интеллектуально активных, культурных членов общества: дворян, помещиков, промышленников, ученых, религиозных деятелей, офицеров… Перед десятками тысяч людей в России сразу после революции или несколькими годами позднее остро встал вопрос либо о борьбе с установившимся режимом, либо об отъезде, а чаще — о бегстве из страны.
Дети и внуки профессора Вагнера, жившие в России и до 1917 года вряд ли помышлявшие покинуть родину, после октябрьского переворота оказались в «дикой исторической полосе». Времена, которые, как известно, не выбирают, были тогда тяжелые повсюду. Но такой фатальной последовательности трагических событий, которая выпала на долю России в первой половине XX века (да и далее!), похоже, не довелось испытать больше никому. Семью Вагнеров эта чаша, конечно, не миновала. Как же сложилась в этих условиях жизнь третьего поколения — внуков Н. П. Вагнера?
Братья по крови. Часто ближайшие родственники (братья или сестры), несмотря на сходные семейные и общественные условия жизни, имеют совершенно разный спектр личностных качеств и непохожие судьбы1. Жизненный путь сыновей Н. П. Вагнера, о которых пойдет речь в этой части статьи, наглядно иллюстрируют этот феномен. Что же было написано на роду трем братьям, появившимся на свет во вполне благополучной семье профессора Н. П. Вагнера с 1862 по 1867 год?
Не забудьте помянуть нас добрым словом.
Н. П. Вагнер
Часть 1.
Вагнер (Wagner — «каретник») — очень распространенная фамилия и в Германии, и в странах бывшей Австро-Венгрии, не очень редка она и в России, где, по-видимому, большинство Вагнеров имеют именно немецкое происхождение.
Оказавшись в конце 1919 года в Швейцарии, В. М. Шиц сначала рассматривал Берн только как временное пристанище. Оттуда он неоднократно ездил в Париж и в Виллафранку на русскую морскую зоологическую станцию, где в летнее время мог даже работать, но, конечно, за свой счет. Возможности заработка не находились, однако, как многие эмигранты, он посылал в Россию (сестре) продуктовые и вещевые посылки, сознавая, что там ситуация много хуже.
Прошло почти 100 лет со времени начала Великого исхода из России. Десятки, сотни тысяч несбывшихся надежд, поломанных судеб, смертей на чужбине в тоске по родине… и новые русские ростки по всему миру, где, вне зависимости от национальности, наши соотечественники навсегда остались русскими. Было среди эмигрантов и немало ученых.
ОТ МОРЯ ДО МОРЯ. В апреле 1924 года у Давыдовых родился сын Юрий (1924–1986). Для ребенка был необходим свежий воздух, а Константин Николаевич хотел как можно быстрее продолжить свою экспериментальную научную работу по регенерации, и в конце июня Давыдовы втроем отправились опять в Роскоф. В том году они встретили на биологической станции многих прежних знакомых, а также познакомились и с новыми. Среди последних был русский ученый академик В. И. Вернадский с дочерью-студенткой. Давыдовы очень с ними сдружились: пили вместе чай, вели оживленные разговоры. Тесное общение с коллегами, особенно французами-зоологами, в этот сезон имело и еще одно важное для Давыдовых следствие.
ПЕРЕЛЕТНАЯ ПТИЦА ПОЛГОДА НА КАМЕ В октябре 1917 года ход русской истории круто изменил свое направление. Перед десятками тысяч людей в России сразу после революции или несколькими годами позднее остро встал вопрос об отъезде, а иногда и бегстве из страны. «Были моменты, когда казалось, что сходишь с ума, — писал о днях октябрьского переворота архивист Г. А. Князев. — Нельзя представить себе того, что происходило в эти дни. Сухая хроника событий уже одна заставит содрогаться от ужаса. Будь проклята революция, как проклята война. <…> И что случилось с народом русским? Он словно угорелый. Кровь и злодейство кругом»1. Профессор Петроградского университета А. С. Догель2, у которого когда-то учился К. Н. Давыдов, писал через год советской власти, в октябре 1918 года, своему ученику А. А. Заварзину в Пермь: «Что касается нашего здешнего бытия, то говорить об этом не приходится.
ПОЭТ И РОМАНТИК ПРИРОДЫ Герой этого очерка — широко известный в начале XX века ученый-зоолог, путешественник-натуралист, личность колоритная, разнообразно одаренная, наделенная феноменальным даром слова, русский эмигрант, член-корреспондент Французской Академии наук, окончивший свои дни в Со, под Парижем, 21 июня 1960 года. Теперь, спустя 55 лет после смерти Константина Николаевича, уже нет очевидцев, которые могли бы рассказать о нем. К счастью ряд воспоминаний современников сохранился в обширном архиве ученого1.
История долгой жизни Сергея Степановича Чахотина (1883—1973), ученого, политика, эсперантиста, художника, полная разнообразных свершений и неожиданных поворотов, уже давно привлекает внимание журналистов.
