Пятнадцатого февраля 2019 года зал пражского театра Hybernia был переполнен. Волнение ощущалось уже на улице, в длинной очереди, которая выстроилась перед входом. Еще бы — в Прагу приехал Жванецкий! Это был его второй концерт в чешской столице. Через две с половиной недели Михаилу Михайловичу исполнялось восемьдесят пять, и все понимали, что пропустить такое событие нельзя.

Зал был набит под завязку. Выступать Михаилу Михайловичу было некомфортно — сверху сильно дуло, и он то надевал свою кепку, то снимал ее, пил горячий чай, менял место на сцене, но упрямо «шел на повышение», увеличивая градус выступления, и зрители почти сразу настроились на ту же волну, хохотали и аплодировали. Михал Михалыч рассказывал о своей работе в порту, и я замирал от восторга, потому что так и не смог в нем поработать, хотя окончил тот же самый Водный институт, правда, тридцать пять лет спустя, но наш преподаватель информатики не уставал напоминать нам, что кроме нас, балбесов, он в свое время учил и Жванецкого.

Тогда, в институте, я и не представлял, что спустя годы близко познакомлюсь с человеком, которого знает, наверное, любой русскоязычный, вне зависимости от того, в какой стране он живет.

Казалось, он был в нашей жизни всегда. Я вырос со Жванецким. Его цитировали родители, их друзья, его показывали по телевизору, мы ходили на его концерты, афиши с его именем висели в Одессе месяцами, даже после концертов их никто не снимал — это казалось кощунственным. Лет в двадцать пять, формулируя жизненные цели и набрасывая планы, я написал: «Познакомиться со Жванецким». Он казался тогда далеким, недоступным небожителем. Спустя пятнадцать лет стал небожителем близким. Я слушал его много раз: и когда он читал только что написанное в Клубе одесситов, и на вечеринках у друзей, и на обязательных мартовских концертах в Музкомедии или Оперном театре.

Сейчас я понимаю, что его присутствие было всеобъемлющим и потому незаметным. Его фразы становились нашими мыслями, и казалось естественным, что Жванецкий всегда был, есть и будет. Каждое лето он будет приезжать в Одессу, открывать «Зеленую волну», принимать новых членов в Клуб одесситов, читать в узком кругу свои новые вещи…

Пытаюсь вспомнить теперь, когда мы в последний раз виделись. Вспомнил: это было прошлым летом, на очередном Одесском кинофестивале. Он сидел тогда в Оперном театре в первом ряду, рядом с Катрин Денев. Обоих в этот день награждали специальными призами.

А тогда, в Праге, после концерта мы пригласили его с женой Наташей и директором Олегом Сташкевичем на ужин в отличный ресторан нашего земляка Юрия Колесника, ресторан изысканной итальянской кухни, и все были счастливы, но Михал Михалыч признался, что для него нет ничего лучше еды его детства — котлет, борща, а вину он предпочитает водку. Он был уставшим — любой был бы уставшим, если бы ему довелось выступать почти два часа перед полным залом в восемьдесят четыре года. Это, конечно, шутка: единицы способны поддерживать такую работоспособность столько лет подряд. Сохранять остроту ума, не фальшивить, не снижать уровень. Он всегда был эталоном хорошего вкуса. Я признался тогда Олегу Сташкевичу, что не представляю, как можно в таком возрасте разъезжать по миру с гастролями, давая при этом концерты в двух отделениях. Олег ответил, что они с Михаилом Михайловичем выработали особый график: три концерта в месяц, не больше и не меньше. «Если он выступает реже, начинает сильно волноваться; если чаще, сильно устает».

Через месяц, в конце марта, была встреча в Одессе, в Аркадии, на юбилее у легендарного капитана одесской команды КВН Валерия Исааковича Хаита. У Михаила Михайловича за три недели до этого тоже был юбилей — восемьдесят пять, и на его выступлении в Оперном был аншлаг. Все понимали, что он устал, но не бывало, пожалуй, случая, чтобы он в компании друзей не прочитал или не рассказал что-нибудь. Он всегда начинал потихоньку, а потом, чувствуя восхищение и энергию поддержки, продолжал с все большим воодушевлением. Мы ловили каждое слово — он рассказывал о встрече с Бродским, о том, как Михаил Барышников дал ему денег на первый «Мерседес», о том, как он звонил Высоцкому, и тот помогал уговорить несговорчивую барышню… Хорошо, что мы сейчас можем все это записать на телефоны и потом, спустя годы, пересматривать.

Михаил Михайлович выступал в Одессе и в ноябре, а потом неожиданно приехал на Новый год — и мы страшно жалели, что отмечаем его в Праге, а не вместе с ним в ресторане «Дача». «Ну ничего, — думали мы, — в следующий раз обязательно».

Следующего раза не будет.

Выступления, концерты, общение с публикой были ему необходимы. Они давали ему жизненную энергию. Но… началась пандемия. Карантин. И у него словно отняли жизненный смысл. Да, можно продолжать писать… Но этого оказалось недостаточно.

В начале июня я говорил с Олегом Сташкевичем. И узнал от него о состоянии Михаила Михайловича. Потом увидел сообщение о прекращении выступлений…

Сейчас в Фейсбуке — целый шквал признаний в любви к Жванецкому. Каждый отмечает в нем и его творчестве что-то свое, важное для себя. Пишут о том, что он сформировал стиль мышления нескольких поколений. О том, что он первым осмысливал проблемы и, высмеивая их, помогал нам их пережить. О том, что он является составной частью русского языка, и сейчас его творчество будет переосмысливаться как творчество большого писателя универсального диапазона.

Все это правда.

А для меня главным всегда было то, что, осознавая свой талант, он всегда понимал, что это является чудом, и самое важное — зная себе цену, не допускать самолюбования. И постоянно сверялся со своим внутренним камертоном — не сфальшивил ли.

Об этом я постарался написать шесть лет назад.

Жванецкий

Вся проблема этого мира в том, что дураки и фанатики всегда уверены в себе, а умные люди полны сомнений.

Бертран Рассел

Это удивительное свойство — знать о своем таланте и бесконечно сомневаться в нем.

Оно присуще только настоящим творцам.

Сентябрь 2012-го. Михал Михалыч заканчивает очередной одесский сезон и уезжает на зиму в Москву. И, как обычно — прощальный вечер для друзей.

— Я читать сегодня не буду. Посидим, пообщаемся — и все. Читать не буду.

— Михал Михалыч… Ну пожалуйста…

— Ладно, подумаю. А пока — давайте выпьем.

Конечно, он хочет читать. Конечно, он приготовил много нового.

Через две минуты:

— Ну что, вы готовы послушать?

Мы всегда готовы.

Он читает великолепные миниатюры об отце. Полные мудрости, грусти и нежности.

Мы зачарованно слушаем.

— Почему вы не смеетесь? Вам что, не смешно?

— Очень смешно, Михал Михалыч!

— Ну так смейтесь! Хлопайте!

Ему каждый раз важна реакция аудитории. Он каждый раз проверяет себя и сомневается.

— Неделю назад я читал в Клубе — так они не в тех местах смеялись! Леня, что за гостей ты приглашаешь в Клуб? Надо отбирать не по принципу уплаты взносов, а по наличию чувства юмора!

К Михал Михалычу подсаживаются гости:

— Миша, ты такой талант! Как у тебя получается так писать?

Он отвечает довольно:

— Я сам не понимаю, откуда это приходит. Иногда напишу что-то и не перечитываю; смотрю через полгода — совершенно не помню, как писал. Как будто диктовал кто-то.

И все же — каждый раз сомневается в себе.

Чтения в Клубе — это отдельная история. Два раза в год, поздней весной и ранней осенью, тридцать счастливчиков могут послушать новое. То, что Михал Михалыч написал совсем недавно — настолько недавно, что при чтении иногда сам с трудом разбирает написанное. Крупные буквы, но быстрый почерк…

Обычно за вечер он читает несколько раз. Сначала нехотя, и мы его уговариваем. Потом он уговаривает нас.

Все мы знаем этот сценарий. Мы хотим услышать — а он хочет прочесть.

И еще он хочет, чтобы мы смеялись.

— Вам что, не смешно?

— Очень смешно, Михал Михалыч!

— Ну так смейтесь! Смейтесь!

Через несколько секунд после удачной фразы зал взрывается от хохота.

И тогда он победно вскидывает руку вверх.

Традиционный для новичка сценарий на таких вечерах — попросить автограф на заранее купленной книге и сфотографироваться с мэтром.

После того, как очередь желающих заканчивается и часть народа уходит, Михал Михалыч подходит к барной стойке, и Галина Ивановна наливает ему коньяк.

Иногда он остается совсем один.

Это самые лучшие моменты. Моменты, когда можно поговорить по душам.

«Представляешь, Женя, я был недавно с концертом в Баку. Поселился в гостинице, готовлюсь. Я перед концертом не хожу никуда, не гуляю по городу и ни с кем не встречаюсь. Мне нужно сосредоточиться. После — пожалуйста.

И тут вдруг звонок:

— Алло, это Михаил Михайлович?

— Да.

— Вас беспокоят из администрации Президента. Господин Президент хочет с вами поговорить.

Ну что — я, конечно, соглашаюсь. Слышу в трубке голос Ильхама Алиева:

— Михаил Михайлович, здравствуйте! Я ваш давний поклонник и хотел бы пригласить вас сегодня на обед.

Я говорю, что перед концертом никуда не езжу.

— Не страшно! Тогда мы приедем к вам в гостиницу.

И они действительно приезжают к нам в гостиницу. Президент с женой. Жена — красавица. Накрывают сумасшедший стол. И он рассказывает мне, что любит меня с самого детства, что вырос он в Москве, где работал тогда его отец, и общался только на русском, азербайджанский выучил гораздо позже, когда они уже вернулись в Баку. Он цитирует меня постоянно. Он говорит:

— Я даже не мог себе представить такого! Я ужинаю с самим Михал Михалычем Жванецким!

Представляешь, Женя? Президент мне такое говорит!»

Я представляю. Точнее, пытаюсь представить себе мысли обоих.

— Кто я? — думает Михал Михалыч. — Простой одесский пацан из обычной еврейской семьи. Закончил Водный, работал в порту… Да, у меня, наверное, талант. Пожалуй, точно талант. Я пишу смешные, иногда грустные вещи. Выступаю. Да, меня знают. Но мог ли я подумать, что ко мне в гостиницу приедет сам президент?

— Кто я? — думает Алиев. — Да, сейчас я президент. Да, я из знаменитой семьи. У меня есть власть. Но это все преходяще. А талант вечен. Пройдет десять лет — будут ли помнить меня? Жванецкого точно будут.

«И чем все закончилось, Михал Михалыч?» — спрашиваю я.

«Мы посидели часа четыре, а потом я попросил их уехать — мне нужно было готовиться к концерту. Ты же знаешь — я не могу в день концерта гулять, разговаривать, есть. Волнуюсь».

21 марта 2014-го — юбилейный концерт в одесской Музкомедии.

Михал Михалычу восемьдесят.

Когда он выходит на сцену, весь зал аплодирует стоя.

— Как приятно выступать в родном городе! Там, где тебя понимают. И все равно — волнуюсь, как мальчишка. Каждый раз! Казалось бы, чего волноваться в моем-то возрасте? И все равно — каждый раз, как мальчишка.

А что? Только дураки не сомневаются!

Начинает читать.

Зал слушает, затаив дыхание. Потом взрывается от смеха.

Михал Михалыч победно вскидывает руку.

— Ну что, есть у меня талант?!

Риторический вопрос.

Михаил Михайлович, мы вас любим.