Полезно было бы всем недовольным советским строем честным людям побыть некоторое время в добровольческой атмосфере: сразу забыли бы все свои недовольства. Возьми все недочеты советской России, всю ее разруху, отбрось все идейное и хорошее и на это место поставь дикий пьяный разгул офицерщины, безмерный бандитизм, взяточничество, какой-то животный антисемитизм, словом, все самые отрицательные стороны человечества, и пред тобою будет добровольческий строй. Незадолго до их ухода из Одессы я нашел себе работу в одном украинском кооперативе, учредившим у себя медико-санитарный отдел. Служу там и поныне <…>. Вообще чувствую себя до крайности мерзко, главная же причина та, что вот уже четвертый год не занимаюсь тем, чем должен был, и чем хотелось — чистой медициной. Все мои службы и занятия за это время были исключительно заработком денег…»¹

В письмах к брату Александр Александрович постоянно размышлял над своим положением и перспективами: «Думается давно уже о том, чтобы вырваться, наконец, с этой проклятой Украины и уехать к вам на север либо в Италию. Это самая большая моя мечта. Видимо, нельзя даром прожить чуть ли не 10 лет в стране, да при том, самые лучшие, и потом забыть о ней. Не знаю, но часто мне кажется, что Италию я люблю больше России, что она мне ближе и роднее всего. Во всяком случае, нет, несомненно, города наиболее доброго и любимого мною, чем Рим. Не будь у меня Аси и Степана, я давно бы был там. А пока что чувствую себя премерзко. Здесь, в Одессе, это еще усиливается тем, что я, самый преданный сторонник советского строя, не только не принимаю в нем никакого участия, но как-то невольно работаю в среде, явно не симпатизирующей ему. А это ужасно тяжело…»² По-видимому, доктора угнетало и сознание того, что все могло бы сложиться иначе: в 1919 г. у него уже были взяты заграничные паспорта и итальянский консул предоставлял реальную возможность уехать с семьей в Италию, но жена в тот момент почему-то не захотела ехать.

Летом 1920 г. семья решила все-таки переехать в деревню, где в 100 верстах от Одессы располагалось имение, когда-то принадлежавшее Сухомлиным. С селянами сохранились хорошие отношения, и семье Филипченко были выделены старый усадебный дом с большим садом и десятина земли под огород и пшеницу. Семена и корм для коровы и мелкой живности, выменянных на носильные вещи, местные крестьяне на первое время дали даром. «Доходов-то пока у нас нет никаких, — писал Филипченко брату. — Сначала было чрезвычайно трудно, но теперь как-то пообвык. Мешок в шесть пудов снять с повозки и занести в дом казалось сначала задачей невыполнимой, теперь же делаю это шутя. Вообще, как крестьяне говорят, омужичился я в совершенстве. Встаю в три-четыре часа ночи (по солнцу) <…>. Со светом начинается обычная работа. Накормить кур, свиней, принести воды. Часов в восемь пьем чай, в час обедаем, в шесть — ужинаем, а в восемь вечера уже спим. Вчера купили корову, купили ее за вещи <…>. Вот уже скоро год, как не имеем от вас никаких известий».³

Кроме этого, конечно, доктор Филипченко лечил всех окрестных крестьян, и они съезжались на прием из самых отдаленных деревень. Так А. А. Филипченко и его семья прожили в Качуловке, близь станции Кагулово, больше двух лет. Спустя год сельской жизни, в октябре 1921 г., Филипченко писал брату в Петроград: «Четыре с лишним года тому назад я сделал величайшую ошибку, поехавши в Россию, за что сейчас и расплачиваюсь. Теперь-то для меня ясно, что поездка эта была величайшим легкомыслием с моей стороны. Будь я один — было бы другое дело, но при наличии Аси и Степана это было недопустимо. Чтобы тебе это было яснее, ты должен учесть один психологический момент — я потерял уже одного ребенка и не хочу потерять другого. Пока сыну не будет лет восемь-девять, возраст, когда опасность туберкулезного менингита начинает падать, я никак за него не буду спокоен <…>. В Италии я уже имел почву под ногами и мог жить так, как хочу, занимаясь тем, чем должен. Здесь же, в России, я ни имею ничего своего <…>. Выше я говорил, что, вероятно, мы проживем здесь еще один год, и это, вероятно, максимальный срок»⁴. Одно время, летом 1922 г., снова забрезжила возможность выезда за границу: «90 % за то, что уедем за границу. На днях как раз в деревню к нам пришел циркуляр о свободном выезде за границу всем желающим. Это обстоятельство устраняет все сомнения и затруднения. Эмигрировать вторично я не стал бы, но легально уехать с возможностью во всякое время вернуться — тут нет для меня никаких сомнений»⁵. Увы, надежды оказались тщетными — выезд за границу опять не состоялся.

Время летело быстро. Жизнь и связь с Россией постепенно налаживались, и в 1922 г. возникла идея возвращения к «нормальной жизни» в одной из столиц. В январе, размышляя об этом, доктор Филипченко писал брату: «Ох, как надоела мне эта жизнь, если бы вы знали, — хуже каторги, ей Богу! Помнишь, Юрий, мы в Мюнхене говорили как-то на тему о различных периодах в нашей жизни. Как-то на днях я вспомнил об этом. В 1907 г. я пошел на каторгу, в 1912 — женился, в 17 — вернулся в Россию. Все пятилетние периоды, резко отличающиеся всем своим содержанием… Ну, хоть бы кончился этот, в самом деле, в этом году! <…> Если бы ты видел, до чего тяжела наша жизнь… Ведь мы буквально голы, босы, голодны, усталые, вечно грязные… Я, например, вот уже почти два месяца хожу босой и не имею даже рваных сапог, не в чем в Одессу поехать»⁶. Однако больше всего Филипченко по-прежнему угнетала невозможность творчески работать по специальности и отсутствие, как ему казалось, в этом смысле каких-либо перспектив. «За эти годы я так надорвался здесь (не столько физически, сколько духовно), так растерял все свои знания и навыки, что вряд ли на что-нибудь способен сейчас здесь, в России <…>. И другое: насколько мне пришлось столкнуться за эти годы с русской медициной, мнение о ней у меня создалось очень невысокое… Я видел не менее 10 человек за один-два дня, которые там были бы живы, здесь все они умерли… Я хочу работать в России, но не по-русски…»⁷ — писал он брату летом 1922 г.

Город, знакомый до слез

Наконец в начале ноября 1922 г., распродав хозяйство, с огромными трудностями из-за распутицы и чудовищной инфляции семья Филипченко добралась до Киева (дорога стоила 300 миллионов руб.). В декабре, на первое время без семьи, А. А. Филипченко появился в Петрограде. Начался последний, 15-летний этап его жизни, к счастью, целиком посвященный науке.

Сначала это была работа сверхштатным ассистентом в клинике проф. Г. Ф. Ланга⁸, где Филипченко занимался гематологией. Осенью 1923 г. он параллельно начал работать врачом (потом главврачом) в распределительном пункте для беспризорников, где проявил себя не только как знающий врач, но и как воспитатель. С 1925 г. Александр Александрович по приглашению проф. А. В. Прибылева⁹ перешел в Бактериологический институт им. Пастера, где скоро стал руководителем диагностического, а затем, и созданного им (1929), паразитологического отдела¹⁰. По совместительству работал он и заведующим отделом в Институте экспериментальной медицины (с 1931 г.)¹¹. В 1930 г., после смерти проф. В. Д. Зеленского¹², В. А. Догель (близкий друг Ю. А. Филипченко) пригласил Александра Александровича в Ленинградский университет. К тому времени интерес доктора Филипченко к паразитологии уже полностью сформировался.

Вдова ученого так вспоминала это время: «За годы с 1924 по 1937 Александр Александрович полностью переквалифицировался из врача в паразитолога. Эти 14 лет он работал не менее 16 часов в сутки. Часто еще больше. Вставая в шесть часов утра, работал дома, потом шел в институт. Вечером опять работал дома, где у него был свой микроскоп и целая лаборатория. За эти годы, кроме того, он изучил английский, немецкий и французский языки. Итальянский он знал раньше и благодаря этому мог читать и по-испански — конечно, только статьи по своей специальности <…>. Он почти никуда не ходил. Для нас со Степой было праздник, если удавалось вытащить его в кино»¹³.

В своей анкете при поступлении на работу в ЛГУ (1930) А. А. Филипченко не скрыл своего эсерского прошлого, указав членство в партии с 1903 по 1912 г.¹⁴ Очевидно, что после 1912 г. он действительно утратил интерес к политической активности, более того, весьма негативно отзывался о своих бывших однопартийцах в переписке с братом (1922): «К современной эмиграции мы с Асей относимся едва ли не более отрицательно, чем ты. А о таких господах, как Черновы, Савинковы, Зензиновы e tutti gli altri — и говорить нечего. Я слишком давно и хорошо их знаю, чтобы мог обмануться на их счет»¹⁵. Жена А. А. Филипченко вспоминала: «Невесело было мне и Шуре узнать все, что натворили эсеры за эти годы. Особенно тяжело было Шуре, ибо студентом он был в партии эсеров. В эмиграции связь его с партией совсем ослабла, а после смерти Сазонова были порваны последние нити, соединявшие его с партией»¹⁶. Фактически ПСР прекратила свое существование в России в 1923 г., но членство в ней как пятно в биографии осталось, и, возможно, попытка ОГПУ связать Филипченко с некой антисоветской организацией осенью 1930 г. имела эти корни¹⁷. Весной 1930 г. внезапно (от инфекционного менингита) умер Ю. А. Филипченко и, соответственно, переписка братьев прекратилась. В воспоминаниях вдовы Александра Александровича о его политических настроениях того времени упомянуто вскользь и вполне комплиментарно с расхожей (советской) точкой зрения: «В этом же году (1931 — С. Ф.) он слышал выступление Кирова перед научными работниками, которое произвело на него огромное впечатление <…>¹⁸. Когда же начались разговоры о пятилетках, об индустриализации, он был всем этим очень увлечен и работал с большим подъемом, чувствуя, что и он принимает какое-то участие в этом грандиозном строительстве»¹⁹. Конечно, никаких политически критических высказываний А. А. Филипченко не делал, а тем более не занимался подпольной антиправительственной деятельностью. Помимо полной лояльности к существующей власти у него просто не было для этого времени.

Рождение новой науки

Времени у А. А. Филипченко было действительно в обрез в прямом и переносном смыслах — помимо научной деятельности, он был «квартирным врачом», давал медицинские консультации, хлопотал о создании ежегодной медицинской комиссии для общества политкаторжан, куда сам входил, выступал с лекциями по литературе²⁰. Нередко ему приходилось ездить в командировки: в Киев, Москву, Витебск, Ярославль, на Кольский полуостров. Впрочем, как следует и поденных записей, по крайней мере, в 1936 г., он нередко бывал и в концертах. Однако всегда наука оставалась у него на первом месте.

Академик Е. Н. Павловский писал о Филипченко: «С А. А. Филипченко мне приходилось встречаться по работе в Ленинградском паразитологическом обществе, организация которого была осуществлена сравнительно быстро благодаря его энергии <…>²¹. Паразитологией как специальностью он овладел в сравнительно короткий срок настолько, что стал руководителем лаборатории, труды которой вышли в свет тремя книгами»²². «Профессор А. А. Филипченко является одним из крупнейших представителей советской паразитологи, — писал профессор Ш. Д. Мошковский.²³ — Возглавляемое им направление в паразитологии рассматривает явление паразитизма с единственно правильной, эволюционной точки зрения <…>. Сам Филипченко дал ряд ценных работ в области медицинской паразитологии. Ряд ценных для здравоохранения работ проведено и его учениками»²⁴. В. А. Догель отмечал в аналогичной характеристике: «Я познакомился с А. А. Филипченко после того, как он начал читать курс „Паразитология“ в Ленинградском университете, т.е. в 1932—33 г. Тогда я мог оценить А. А. как прекрасного преподавателя, лекции которого отличались и глубиной содержания, и блестящим изложением. Студенты так увлекались этими лекциями, что составили подробный конспект их, который должен был лечь в основу составлявшегося А. А. учебника²⁵. А. А. был широко образованным в своей области человеком и соединял с практическим значением своих работ способность к обобщениям, столь важную для ученого»²⁶.

В 1929 г. В. А. Догель параллельно с работой в ЛГУ возглавил Лабораторию паразитов и болезней рыб в Институте рыбного хозяйства²⁷ и стал активно привлекать своих сотрудников и студентов к паразитологическим исследованиям. В этом же году он отправился со своим учеником Ю. К. Петрушевским²⁸ в первую паразитологическую экспедицию на Белое море, где ими была детально изучена экологическая составляющая в динамике паразитофауны лосося (семги). Это научное направление оказалось очень плодотворным — с течением времени из него и возникла так называемая догелевская школа экологической паразитологии, в которой явление паразитизма рассматривалось не только с прикладной точки зрения, но и с самых широких общебиологических позиций.

Каковы же были работы и идеи А. А. Филипченко в области паразитологии, столь высоко оцененные его именитыми коллегами? С формальной точки зрения, таких работ было не так уж и много (около 30), но это был плод феноменально активной творческой работы всего за 12 лет, причем большинство этих исследований были выполнены без соавторов²⁹. Среди его работ преобладали сначала исследования, связанные с конкретными одноклеточными паразитами — малярийным плазмодием, дизентерийной амебой или посвященные комплексу кишечных простейших человека. Интересовали ученого и проблемы эпидемиологии гельминтов. Написанная им книга по кишечным простейшим³⁰ представляла собою полную сводку по этой теме и весьма способствовала популяризации мало известных в то время сведений. О творческой активности Филипченко можно судить по его сохранившимся в архиве поденным записям 1930—1936 гг.: «Работы в печати (1929—1930 гг.) — 12 шт.; доклады — 17 шт., в основном по амебиазису и кишечным паразитам (1930—1931)»³¹.

Очевидно, что на постановку и обсуждение проблем в области общей паразитологии Александра Александровича натолкнули работа с литературой и обдумывание структуры и содержания будущего курса «Общая паразитология». Этот курс был начат Филипченко в 1932 г и читался сначала вечерним аспирантам³². По мере прихода новых студентов и шлифовки курса его структура и объем несколько менялись³³.

Огромное значение и для самого Филипченко, и для его студентов имела организация в 1935 г. на базе читавшегося курса «Общая паразитология» семинара «Паразитизм как экологическая категория и паразитические адаптации», в работе которого приняло участие около 20 человек³⁴. В предисловии к сборнику, выпущенному по результатам работы этого семинара, Александр Александрович писал: «В весеннем семестре 1935 г. на специальном семинаре Большого практикума лаборатории зоологии беспозвоночных биофака ЛГУ был поставлен цикл докладов <…>. Задачами цикла являлись, с одной стороны, более углубленная проработка студентами и аспирантами некоторых глав читаемого мною курса общей паразитологии, а с другой — более широкая дискуссия той общетеоретической точки зрения на сущность явления паразитизма, которая развивается в моем курсе и которая изложена в вводной статье»³⁵.

Докладчиками на семинаре были студенты-специалисты и аспиранты кафедры зоологии беспозвоночных, а участие в обсуждении докладов принимали и многие сторонние специалисты, так как поставленная тема волновала многих. В то время ни в России, ни за рубежом не было учебников или сводок по общей паразитологии, поэтому представлялось желательным издать наиболее интересные доклады в виде сборника, что и было осуществлено в начале 1937 г. Помимо очевидной научной ценности, сборник имел и дидактическое значение как первая попытка создания учебного пособия силами самих учащихся. В состав авторов вошли три студента: В. А. Афанасьев, А. Г. Кнорре (две статьи) и М. Баженов, а также аспиранты А. В. Иванов, Я. Д. Киршенблат и Е. М. Хейсин³⁶. Среди докладчиков были также В. Д. Дубинин, Б. Е. Быховский и Ю. И. Полянский³⁷.

Сборник открывался статьей «Экологическая концепция паразитизма и самостоятельность паразитологии как научной дисциплины», написанной А. А. Филипченко. В этой сравнительно небольшой работе (11 стр.) Александр Александрович на основании обобщения идей о сущности паразитизма впервые дал обоснование экологической концепции этого биологического явления. Проведя подробный анализ взглядов своих предшественников на сущность паразитизма и определений, позволяющих классифицировать паразитический организм как таковой, Филипченко пришел к следующему выводу. «Паразитизм есть понятие не систематическое, не морфологическое или физиологическое, а чисто экологическое, и, при такой точке зрения, паразит может быть определен как организм, средой обитания которого является другой живой организм (хозяин)<…>³⁸. Следовательно, обитание одного организма в другом, который может рассматриваться как среда обитания первого, есть основной критерий паразитизма».

Учебник общей паразитологии А. А. Филипченко написать не успел, но фактически многие из поколения первых догелевских учеников-паразитологов, далее успешно работавших в этом направлении, должны, как минимум, одновременно считаться и учениками Филипченко: оба основных курса — общей и частной паразитологии — они прослушали у Александра Александровича³⁹.

Позднее определение, сформулированное А. А. Филипченко, несколько в расширенном виде использовал в первом и втором издании своего учебника общей паразитологии В. А. Догель⁴⁰: «Паразиты — это такие организмы, которые используют другие живые организмы в качестве источника пищи и среды обитания, возлагают при этом частично или полностью на своих хозяев задачу регуляции своих взаимоотношений с окружающей внешней средой»⁴¹.

По вновь открывшимся обстоятельствам

Судя по набранному в науке темпу, от А. А. Филипченко можно было ожидать не только учебников по паразитологии, но и деятельного, творческого участия в развитии созданного в ЛГУ научного направления. Однако весенний семестр 1937 г. оказался последним в жизни ученого. 1 августа Филипченко был арестован органами НКВД по Ленинградской области по обвинению в антисоветской агитации и пропаганде (ст. 58-10).

Постановлением Особого совещания при НКВД СССР от 28 января 1938 г. ему было определено содержание в исправительно-трудовом лагере сроком на восемь лет. Его уже отправили на этап, но, видимо, палачам не хватало крови. В марте 1938 г. по тем же основаниям против А. А. Филипченко и его тестя В. И. Сухомлина (77-летнего старика-политкаторжанина) было возбуждено новое уголовное дело по расстрельным статьям: 58-8 и 58-11 (террористический акт и организованная антисоветская деятельность). 20 сентября 1938 г. абсолютно невиновного человека Военная Коллегия Верховного Суда СССР — преступная организация преступного государства — приговорила к расстрелу с конфискацией имущества⁴². На следующий же день, 21 сентября, Филипченко был расстрелян в Ленинграде⁴³.

Вполне вероятно, что негативную роль в судьбе доктора Филипченко могла сыграть его активность в Обществе политкаторжан, членом которого он был с 1922 г. и до закрытия общества в 1935 г. На это указывала в воспоминаниях и вдова ученого. А. В. Филипченко писала: «Мой муж был арестован, как теперь говорят,„по списку“. Список политкаторжан в Ленинграде был очень большой, боюсь, что он включал в себя почти всех членов общества. Исключения были крайне редки <…>. Когда уводили Шуру, я успела поцеловать у него руку, а Шура сказал мне спокойно: „Ну, в России всегда так было — без сумы и без тюрьмы не проживешь“, — и улыбнулся мне. Он за час до обыска приехал из Сочи, где не дожил срока в санатории, ибо все время болел»⁴⁴. После ареста отца, В. И. Сухомлина, в январе 1938 г. А. В. Филипченко была на два года выслана в Северный Казахстан; сын Степан был исключен из комсомола и тоже должен был быть выслан, но ему удалось (через зам. наркома военно-морского флота И. С. Исакова)⁴⁵ добиться разрешения окончить университет, а через год и восстановиться в комсомоле.

Вспоминая эти ужасные годы, А. В. Филипченко писала: «Чтобы передать деньги, приходилось вставать затемно и идти с проспекта Кирова на Литейный⁴⁶, выходя из дому непременно раньше, чем пойдут трамваи. Только таким образом мне удавалось приходить к тюрьме вовремя, т.е. попасть в очередь хотя бы в первую сотню записавшихся <..>. Я успела сделать еще две передачи папе и мужу, когда получила уведомление, что я должна за свой счет выехать в Северный Казахстан <…>. У прокурора я узнала, что Шура получил восемь лет и выслан на север. Тогда это показалось мне неслыханной несправедливостью. Но что бы я дала потом, если бы этот приговор остался в силе! Человек, который сидел с Шурой в одной камере и которого я видела в 1940 г., рассказал мне, что Шура уже пошел по этапу, но его с дороги вернули обратно. Если бы остался приговор на восемь лет, то это было бы с правом переписки и даже с правом получения посылок. Я бы спасла его <…>. Вернули Шурика после того, как был арестован папа, в январе 1938 г. <…>. Этот человек, который сидел в одной камере с Александром Александровичем, рассказал мне, что мой муж подбадривал всю камеру, говорил им, что это чудовищное недоразумение, которое рано или поздно выяснится, а пока не надо падать духом <…>. В камере было много высокообразованных людей. Организовали нечто вроде университета, и все по очереди читали лекции. Мой муж читал по биологии и по паразитологии <…>»⁴⁷.

Уже в Казахстане Анна Васильевна получила от подруги из Ленинграда условленную телеграмму: «Еду в отпуск десятого». Цифра означала срок нового приговора мужу. Хотя уже тогда было известно, что 10 лет без права переписки — это расстрел, вернувшись в 1940 г. из Казахстана, А. В. Филипченко поехала в Москву хлопотать о муже. В НКВД ее вежливо выслушали, но ничего вразумительного не сообщили. Все коридоры приемной наркомата были забиты женщинами со всех концов страны — после ареста и расстрела наркома Н. И. Ежова (о которых, впрочем, не было никакой официальной информации) некоторые дела действительно начали пересматриваться⁴⁸. Увы, судьбы доктора Филипченко это временное послабление уже не могло коснуться. Его дело было пересмотрено только в ноябре 1956 г. «По вновь открывшимся обстоятельствам» приговор Военной Коллегии Верховного Суда СССР от 20 сентября 1938 г. был отменен и дело за отсутствием состава преступления прекращено. А. А. Филипченко был реабилитирован посмертно.

Готовясь к празднованию 100-летия кафедры зоологии беспозвоночных ЛГУ в 1971 г., ее заведующий проф. Ю. И. Полянский, один из ближайших учеников Догеля, писал: «А. А. Филипченко принимал непосредственное и большое участие в создании нового в то время экологического направления в паразитологии, вылившегося впоследствии в серьезную научную школу, которую возглавил В. А. Догель»⁴⁹. Однако ни в своей книге о В. А. Догеле, ни в опубликованных им собственных воспоминаниях⁵⁰ Юрий Иванович ничего подобного не упомянул. Мало того, что А. А. Филипченко был преступно вычеркнут из жизни, где, безусловно, им еще могло быть многое сделано, его фактически вычеркивали и из истории науки, которой он отдал свои лучшие годы. Теперь точки над i расставлены — жалко только, что на это ушло столько десятилетий!