Об этом выборе мы постараемся поразмышлять в нашей статье, учитывая резонанс последних событий на постсоветском пространстве.
Как известно, межвоенный период в странах Восточной и Центральной Европы, так же как и в странах Балтии, прошел под знаком «нациославия», пробуждения в данном регионе национальной гордости у народов, долгое время лишенных своей национальной государственности. Активно поддерживали этот процесс и христианские церкви. Однако во многих странах Европы, будь то Финляндия, Польша, Латвия или Эстония, православие оценивалось исключительно как религия прежних «русских хозяев», по определению проповедовавшая покорность властям Российской Империи и закрывавшая глаза на национальное притеснения населения окраин. С отделением же вышеуказанных территорий от России светские власти этих стран решили поставить православных в ущемленное положение — отбирали у православных храмовые здания (особенно здесь стоит вспомнить печально известный процесс ревиндикации в Польше), использовали принудительные меры для удаления с территории обретших независимость государств неугодных церковных иерархов, в особенности тех, кто проявил себя ранее «как черносотенный зубр», поддерживали радикальные календарные реформы, вкупе с переходом на национальный язык богослужений. Активно поддерживали новые власти и процесс постепенного отпадения Православных Церквей от церковного руководства в Москве с последующим переходов в юрисдикцию Константинополя. Часто этот процесс проходил волюнтаристски, в связи с чем многие представители русского православного населения новых европейских стран находились во внутренней оппозиции ко всем внутрицерковным реформам.
Однако ситуация, при которой гражданские власти были наиболее расположены к национально ориентированным православным архиереям сохранялась исключительно до момента начала Второй мировой войны. После же постепенного вхождения части Польши и Румынии, а также стран Балтии в состав Советского Союза ситуация несколько изменилась.
Отныне некоторые православные священники и в особенности активные миряне, не имевшие прежде возможности открыто высказывать свою резко просоветскую позицию, теперь стали буквально требовать изменения государственной политики по отношению к Православной Церкви. Напрашивается в этой связи несколько конкретных примеров.
Очень активно, к примеру, вели себя некоторые прихожане Печерского края в Эстонии. Данная территория, как известно, находилась в межвоенный период в составе Эстонии, однако тогда же там возникло мощное движение против построения «национальной» Эстонской Православной Церкви, а проводником этого построения был глава ЭАПЦ (Эстонский Апостольской Православной Церкви) митрополит Таллиннский и Эстонский Александр (Паулус). Негласным лидером группировки, оппозиционной по отношению к церковным властям в Таллинне, стал Печерский владыка Иоанна (Булин). Этот архипастырь не только с церковного амвона обличал богослужебные, календарную и прочие реформы, но и был депутатом эстонского парламента — Рийгикогу. Отстаивая интересы своих сторонников, епископ Печерский рассорился с митрополитом Александром и вскоре был удален с Печерской кафедры. После этого он некоторое время пребывал в православных странах Европы, в том числе посетил Югославию и Афон, однако вернулся на территорию Эстонии.
Новая надежда появилась у владыки Иоанна и его сторонников с момента вхождения Эстонии в состав Советского Союза. И тут с бывшим епископом Печерским случилось важная идеологическая мутация. В прошлом эмигрант и ярый антибольшевик признает сначала каноническую линию принадлежности Православной Церкви в Москве, а потом закрывает глаза и на устанавливающийся государственной строй в странах Балтии. Но гораздо более красноречиво выражались те миряне, которые видели владыку Иоанна своей главой.
Своеобразный старт процессу изменения канонического положения Эстонской Апостольской Православной Церкви дал приходской совет Сорокомученической церкви Печер. 4 августа 1940 года на его заседании была дана очень жесткая оценка переходу Эстонской Православной Церкви под омофор Константинопольского Патриархата, в частности, звучали достаточно резкие характеристики смены юрисдикции в 1923 году. Тогда же товарищ председателя данного приходского совета Петр Васильев, церковный староста Шкоков и другие члены Сорокомученического приходского совета отправили единственному иерарху-стороннику Московской Патриархии в Европе на момент начала Второй мировой войны — митрополиту Литовскому и Виленскому Елевферию (Богоявленскому) специальное короткое прошение, в котором было особо отмечено, что они желают перейти в юрисдикцию Московского Патриархата и очень ждут решения митрополита. Очень важная деталь: в одном из принятых 4 августа 1940 года протоколов заседания приходского совета Сорокомученической церкви его члены решили «довести о настоящем постановлении», то есть об их решении, бывшему Печерскому епископу Иоанну (Булину), прося его также архипастырски возглавить их приход. Ими предпринимается еще более широкомасштабная задача: начать оповещение остальных печерских приходов о принятом решении, с тем чтобы те не только ознакомились с ним, но и высказались по поводу возвращения в лоно Московской Патриархии.
К удивлению, очень скоро стали появляться и просоветские обращения представителей приходского совета, которые теперь напрямую связывали постепенное установление в Балтии советских порядков с решением насущного для них канонического противостояния с руководством ЭАПЦ. К примеру, в одном из них исполняющий обязанности главы все того же приходского совета печерского прихода Сорока мучеников Петр Васильев и секретарь собрания Слесарев утверждали, что с принятием 6 августа 1940 года Эстонии в состав «великого союза ССР» должен быть положен конец, согласно их точке зрения, «эстонскому церковному расколу» и власти над православными в Эстонии ушедшего в схизму священноначалия, опиравшегося на «клику властей-поработителей рабочего народа» и враждебных к советским властям представителей Константинопольского Патриархата. Важно отметить главное: события двадцатых чисел июня 1940 года в данном документе называются «историческим переворотом». Процент лояльности большевизму, как видим, здесь явно зашкаливал.
На встречу подобным «пожеланиям с мест» идет и священноначалие Московской Патриархии. Сначала удовлетворение просьб верующих переходило на местных промосковских церковных иерархов. 7 сентября 1940 года Литовский епархиальный совет передает Сорокомученическому приходу резолюцию митрополита Виленского и Литовского Елевферия (Богоявленского) — именно этот владыка был последним сторонником Москвы в межвоенной Европе и даже написал после своей поездки в советскую столицу агитационную книгу «Неделя в Патриархии», в которой он дал свое «архипастырское благословение» на возвращение прихода в каноническую юрисдикцию Московского Патриархата. Важно отметить, что и другие приходы Печерского края в этот период начинают определять собственную позицию по щекотливому юрисдикционному вопросу, тем более что представители Сорокомученического прихода достаточно претенциозно отстаивали перед ними собственную точку зрения. К примеру, обращаясь к приходскому совету Свято-Троицкой Паниковской церкви, они характеризовали церковное управление следующим образом: «Мы не допустим, чтобы кучка несознательных людей, пробравшихся во главу местного православного народа по декретам бывших „прогнанных“ „правителей“ народа навязывали нам и дальше, когда мы стали гражданами великого СССР, свою волю». Как видим, тон посланий по отношению к митрополиту Александру (Паулусу) уже более чем критический.
Однако оправдались ли пожелания подобных православных верующих? Нам кажется, что на этот вопрос можно ответить как утвердительно, так и отрицательно. С одной стороны, процесс присоединения к Московской Патриархии начался. Но начало этого процесса было сопряжено и с другим явлением — безоговорочной капитуляцией перед атеистической государственной системой Советского Союза, идеологией, против которой так долго боролись русские эмигранты и балтийские антибольшевики в период Гражданской и Освободительных войн в России и странах Балтии.
Нужно понимать и сложный процесс рубежа 1940—1941 гг. в «освобожденных» от независимости и собственной государственности республиках Балтии, а также среди освобожденных от «польского владычества» украинцев и белорусов. В сложившейся ситуации в церковной среде образовался опасный и не вполне понятный вакуум, который должен был заполниться активным поведением церковных иерархов данных регионов. У них было две стратегии действий. Первая — признание собственного бессилия и ошибочности независимого от Москвы пути в предвоенный период. Вторая — открытое сопротивление. Однако же, пойдя по второму пути, архипастыри должны были понимать всю его опасность — ведь теперь они сталкивались бы не просто с церковной иерархией Московской Патриархии, ослабленной репрессиями двух прошедших десятилетий, но и карательной машиной безбожных властей. Большинство иерархов пошли именно по первому пути, конформистскому по своей сути.
Московская Патриархия решила для достижения своих собственных, а заодно и государственных целей послать в «возращенные» епархии своих эмиссаров. Ими стали проверенные и близкие к большевистским особым органам владыки Сергий (Воскресенский) и Николай (Ярушевич). Сотрудничество данных, без всякой иронии скажем, талантливейших владык с советскими специальными органами, доказанное в последних исследованиях российских и зарубежных историков, обусловило и их поведение на территории Балтии и Восточной Польши. Широкая поддержка, в том числе с церковного амвона, политики новых «народных» властей быстро приводит к резкой критике подобных «посланцев Москвы» со стороны многих православных мирян и священников, в особенности в больших городах. Однако были и те священники и миряне пробольшевистских воззрений, которые восприняли данные высказывания церковных иерархов положительно. Для них подобные заявления были не чем иным, как ознаменованием конца эпохи «нациославия» в православных приходах родного края.
Быстро поменялась и кадровая политика. Ее изменение происходило по двум направлениям. С одной стороны, к служению возвращались те православные пастыри, которые или не нашли себя в независимых государствах, или же притеснялись, часто действительно незаконно, церковным священноначалием в межвоенный период. С другой стороны, начинается волна арестов «подозрительных церковников», то есть той группы духовенства, которая по той или иной причине могла вызывать опасения у большевиков. Любопытно отметить, что принадлежность к данной группе отнюдь не была обусловлена отношением к автокефалистскому движению.
Можно выделить три категории арестованных в период 1940 — начала 1941 гг. К первой категории относятся участники Гражданской войны в России, в основном те, кто воевал в Северо-Западной армии Н. Н. Юденича на территории стран Балтии или в армиях А. И. Деникина и П. Н. Врангеля в Западной Украине и Западной Белоруссии. В межвоенный период на данной территории оказались и представители других фронтов антибольшевистской борьбы. Часть ветеранов русских Белых армий служила в православных церквях диаконами, чтецами и даже священниками. Вторая группа — ветераны Освободительных войн во всех трех государствах Балтии, а также в Восточной Польше. Эти священнослужители вскоре после обретения странами Балтии и Польши независимости приняли священнический сан, а также участвовали в военных и военно-политических организациях межвоенных стран (к примеру, в организации «Айзсарги» в Латвии). Интересно отметить, что часть этих православных священников реально была готова оказывать сопротивление большевизации своих государств. Наконец, третья категория, достаточно небольшая по численности — окружение глав Латвийской и Эстонской Апостольской Православных Церквей, сторонников польской, украинской и белорусской автокефалий. Возможно, арест последней группы священников был назиданием руководителям Православных Церквей — ведь часто репрессиям подвергались самые активные сторонники автокефалии и даже родственники первых лиц руководства межвоенных стран Балтии и Польши (к примеру, протоиерей Николай Пятс — брат государственного старейшины и президента Эстонии Константинаса Пятса).
Очень важный штрих к сложившейся в тот период ситуации. Уже упоминавшийся нами выше ярый сторонник возвращения в лоно Московской Патриархии бывший Печерский епископ Иоанн (Булин) тоже попал под маховик сталинской репрессивной машины, несмотря на свою явно выраженную «просоветскую» позицию в 1939—1940 гг. В июле 1941 года в Ленинграде он был расстрелян. Большевистские власти прекрасно помнили «антисоветское» прошлое владыки, , и им в сложной предвоенной обстановке не нужен был «скрытый антисоветчик» в рясе, пусть даже и русофил по взглядам.
Главы Православных Церквей в государствах Балтии и Польше постепенно стали менять свою позицию в вопросе юрисдикционной принадлежности. Митрополиту Варшавскому и Волынскому Дионисию (Валединскому) в 1940—1941 гг. не надо было делать выбор относительно необходимости поездки в Москву: как известно, большая часть Польши была оккупирована нацистами и отношения главе Польской Православной Церкви нужно было выстраивать с гражданской администрацией Третьего Рейха (у этих взаимоотношений была тернистая, однако по форме несколько иная история, о чем можно говорить в отдельном исследовании). А вот тем церковным иерархам, которые оказались на постепенно советизирующейся территории, необходимо было отправиться на встречу с руководством Московской Патриархии.
Что ими руководило в процессе воссоединения с Московской Патриархией? Вполне возможно, что часть из них искренне раскаивалась в содеянной смене юрисдикции. Однако помимо этого существовали и две другие, как кажется, гораздо более веские причины. Во-первых, нужно понимать, что в сложившейся обстановке был вполне возможен вариант физического устранения неугодных иерархов органами советской государственной безопасности. Описанные выше аресты приближенных лиц являлись своего рода «маячками» данного процесса. Во-вторых, большинство из высших церковных деятелей понимали политическую ситуацию в Европе в тот момент и могли просчитать возможную дальнейшую эскалацию конфликта между воюющими сторонами. Также они могли понять и то, что путем покаяния они сохранят если не прямое руководство над православными приходами своих епархий, то хотя бы часть своего довоенного влияния.
Встретились гости из вновь присоединенных территорий Советского Союза и с таким явлением как существенная разница между практически сведенной до минимума официальной религиозной жизнью в СССР в период объявленной властями «безбожной пятилетки» с декларируемыми церковными и гражданскими властями церковной свободой и богатством руководства Православных Церквей. Московская Патриархия состояла всего лишь из четырех оставшихся на свободе церковных иерархов, не имела возможности ведения религиозной пропаганды, ограничивалась в правах во всех сферах своей деятельности. При всем этом ее руководству нужно было участвовать во внешнеполитических затеях сталинских властей, активно говоря об освобождении «угнетенного рабочего класса». Достаточно пышные обеды для прибывших гостей резко контрастировали с видами из окон поезда и машин: с одной стороны — пусть и скромный, но стол с винами, с другой — поруганные храмы и антирелигиозные музеи в кафедральных соборах крупных городов.
Был виден и конечный замысел советского руководства — дискредитировать Московский Патриархат, сделав его проводником идеи объединения угнетенного православного населения части европейских стран с дальнейшим усилением борьбы с Православной Церковью в частности, да и вообще с религией.
Некоторые иерархи, такие как архиепископ Пинский и Полесский Александр (Иноземцев) или же архиепископ Виленский и Литовский Феодосий (Феодосиев), смогли уклониться от поездки в Москву, ушли на покой и на время или навсегда оставили активное участие в делах своих епархий, в то время как другие иерархи принесли покаяние, даже сохранили свои кафедры, пусть и в достаточно урезанной форме. В итоге победила концепция Местоблюстителя Патриаршего Престола митрополита Московского Сергия (Страгородского), согласно которой в одном государстве не должно быть Православных Церквей с особыми правами и тем более с разной юрисдикционной принадлежностью.
Процесс воссоединения с Матерью-Церковью активно шел вплоть до самого начала Великой отечественной войны. Он прошел практически без видимого сопротивления со стороны духовенства и мирян. Существующие противоречия обнажила только нацистская оккупация: повсеместно на присоединенной территории, и даже на той территории, которая раньше не входила в состав независимых европейских государств, но теперь была занята Вермахтом, к примеру, в советской Белоруссии, в советской Украине, и даже на Северо-Западе России, разворачивается борьба двух направлений: первое отстаивало позицию скорейшего разрыва с церковных руководством в Москве, второе, наоборот, пыталось всяческие стоять на каноническом единстве с Русской Православной Церковью. Парадоксально, но в одном оба эти направления были едины — в своей резко отрицательной оценке идеологии большевизма, советской религиозной политики, в том числе в период «первого красного года», и готовности противостоять возвращению советских порядков на оккупированную территорию. Часто это противостояние выходило за рамки простых обличений и превращалось в борьбу за расположение нацистских властей и прихожан, которые нередко находились в растерянности в столь сложной военной обстановке. Активно вмешивались в этот процесс и местные националисты: русские, украинские, белорусские, балтийские, румынские.
Так что же было главным достижением данного «первого красного года» в среде православных верующих на присоединенных к Советскому Союзу территориях? Воссоединение с Московской Патриархией для многих просоветски настроенных православных священников и мирян, которых действительно было немало в предвоенный период, ознаменовалось радостью возможного возвращения «старых», еще дореволюционных церковных порядков. Однако, несмотря на то, что часть эти порядков действительно вернулась, тут же развернулись антирелигиозная борьба и репрессии против «неудобных» клириков и мирян. Репрессировались не только противники советской власти, но и ее сторонники, части из которых новые гражданские власти сразу напомнили об антисоветском прошлом, иногда мнимом.
Тем же, кто был против воссоединения, этот процесс продемонстрировал всю мощь машины советского принуждения и опасности иного пути. Они согласились на воссоединение, часто покривив душой и пойдя в разрез с личными воззрениями.
Можно ли сказать, что этот процесс не актуален для изучения и осмысления сегодня? Нам кажется, что нет. Нынешняя ситуация, в особенности в охваченной войной Украине, прекрасно показывает, что и по сей день множество православных приходов стран бывшего СССР стоят перед закономерным вопросом принадлежности к той или иной Церкви. Перед ними дилемма о том, что важнее: сохранить связь с той Православной Церковью, которая связана с государственным строем другого государства и активно проводит политику вне этого государства, или же, зачастую вопреки каноническим правилам, выйти из подчинения такой Церкви и попытаться найти самостоятельные пути управления. Не решена и региональная проблема: некоторые регионы настроены на построение национальной Православной Церкви любой ценой, даже если в горниле этого процесса придется пренебречь желаниями большого числа клира и мирян. Другие же не хотят и автономии, свято веря в постулаты единого мира, идеологию объединения на почве русского языка и имперского синдрома. Что нас ждет в итоге этого процесса? Ответ на этот вопрос сейчас дать сложно, можно и нужно лишь прогнозировать возможные риски от него. И помнить о событиях более чем 70-летней давности, когда любая лояльность могла с изменением гражданской власти закончиться для верующих гибелью. Будем надеяться, что самые страшные опасения не сбудутся.
