Горький смело выкупал у издателей авторские права писателей и пускал в массовый оборот наиболее кассовые произведения, снимая невиданную прибыль. Так, он дал указание своему коммерческому директору Пятницкому выкупить у издателя Маркса авторские права А. П. Чехова за 75 тысяч рублей и немедленно распродать по одному рублю всю номенклатуру чеховских произведений — разумеется, огромными тиражами. В переписке с Пятницким Горький являет свое настоящее лицо — великолепного менеджера и быстрого на учет дивидендов финансиста.

В эти счастливые годы, намыкавшись по разным приемным, Максим Горький наконец расправил крылья для свободного полета. Он занял первую строчку в негласном рейтинге издателей России, стал состоятельным человеком и успешным писателем из народа. Это последнее обстоятельство получило неожиданное подкрепление после так называемого «академического инцидента» — некрасивой истории с избранием Максима Горького почетным академиком Российской Академии наук по разряду изящной словесности. Кандидатура Горького была выдвинута тремя почетными академиками: В. Г. Короленко, В. В. Стасовым и известным юристом, сотрудником «Вестника Европы» К. К. Арсеньевым. Баллотировка проходила 21 февраля 1902 года, и почетными академиками были избраны Максим Горький и А. В. Сухово-Кобылин (автор трилогии «Отжившее время», в которую входили «Свадьба Кречинского», «Дело» и «Смерть Тарелкина»).

Избрание Горького академиком произвело шок в придворных, аристократических и окололитературных кругах. Как ни странно, наибольшее возмущение исходило от самого императора Николая II, резко отреагировавшего на казус в Академии наук в письме к министру просвещения П. С. Ванновскому. Два новых академика являли собой совершенно противоположные фигуры: один — Сухово-Кобылин — аристократ и глубокий старик, человек самых правых убеждений; другой — Горький — вчерашний бродяга, писатель-самоучка, мещанин малярного цеха. Такое избрание выглядело как глупый анекдот или издевка. После окрика императора заскрипели колеса административной машины, и вот уже 10 марта «Правительственный Вестник» опубликовал краткое сообщение: «Ввиду обстоятельств, которые не были известны соединенному собранию Отделений русского языка и словесности и Разряда изящной словесности императорской Академии наук, — выборы в почетные академики Алексея Максимовича Пешкова, псевдоним „Максим Горький“, привлеченного к дознанию в порядке ст. 1035 устава уголовного судопроизводства, объявляются недействительными». Горький на самом деле проходил по какому-то дознанию, но это мало что значило — требовался только повод.

К этому времени Горький уже получил уведомление Академии наук о своем избрании и находился в Крыму. Там его разыскали и потребовали вернуть уведомление. Максим Горький отказался вернуть документ, сославшись на то, что Академия должна непосредственно обратиться к нему с просьбой о возврате, указав причины. Вся комедия с выборами и их отменой проходила на глазах широкой общественности, обсуждалась на каждом углу и сопровождалась громким отказом от звания академиков В. Г. Короленко и А. П. Чехова. Таким образом, Николай II отметил свое царствование очередным не слишком умным решением: обеспечил publicity писателю из народа и нажил себе смертельного врага. Через некоторое время, когда повзрослевший Алексей Пешков будет делать свой политический выбор, у него не будет сомнений: он с теми, кто хочет уничтожить Романовых.

В первой книге «Сборника товарищества „Знание“» за 1903 год Горький опубликовал свою программную вещь — поэму «Человек», которая выражала амбиции писателя из народа на участие в некоем философском клубе. «Человек», написанный излюбленной ритмической прозой, содержал те же ницшеанские мотивы и рассуждения, испробованные ранее в «Песне о Соколе» и «Буревестнике». Разница была в том, что автор почувствовал себя настолько зрелым, что без всяких аллегорий решил прямо декларировать свое представление о предназначении человека.

Философские амбиции Горького встретили общую негативную реакцию литературных кругов: от явно скептической до ироничной. Резко отозвался о поэме Горького Лев Толстой: «Упадок это, самый настоящий упадок; начал учительствовать, и это смешно». В том же духе высказался А. П. Чехов: «Сегодня читал „Сборник“, изд. „Знания“, между прочим горьковского „Человека“, очень напомнившего мне проповедь молодого попа, безбородого, говорящего басом на „о“…» В критических обзорах, появившихся в газетах, звучали даже издевательские выражения в адрес автора: «Создавая свою „курьезную пииму“, Горький руководствовался „образцами словесности“, переданными ему его первым наставником в литературе — кажется, из поваров».

В советской историографии восприятие современниками литературных творений Горького трактовалось исключительно как огромный успех. Между тем, если кассовый успех был бесспорным, то только ввиду скандальности горьковских образов и жизненных тем. Как известно, в литературе подобные образы и обстоятельства — не более чем прием, действие которого проходит прямо на глазах. Проза Горького становилась темой пародий, из которых наиболее удачной считался рассказ А. И. Куприна «Дружочек», входивший даже в собрание его сочинений: «В тени городского сортирного заведения лежали мы втроем: я, Мальва и Челкаш. Длинный, худой, весь ноздреватый — Челкаш был похож на сильную хищную птицу. Мальва была прекрасна. Сквозь дыры старых лохмотьев белела ее ослепительная шкура. Правда, отсутствие носа красноречиво намекало об ее прежних маленьких заблуждениях, а густой рыбный запах, исходивший от ее одежды на тридцать пять сажен в окружности, не оставлял сомнений в ее ремесле: она занималась потрошением рыбы на заводе купца Деревякина. Но все равно я видел ее прекрасной. „Все чушь! — сказал хрипло Челкаш. — И смерть чушь, и жизнь чушь“». Говорят, Куприн читал пародию в присутствии Горького и сильно его рассмешил. Рассказ Куприна «Дружочек» — это маленький шедевр профессионального юмора. Так тонко высмеять литературные поделки писателя из народа не получалось ни у кого. Меньше всего поводов смеяться было у Горького: профессиональная литературная среда показала настоящее место его творчества — «в тени сортирного заведения». После публикации «Человека» Горький оставил попытки записаться в живые классики и занял свою нишу писателя из народа.

Начало деятельности в обществе «Знание» внесло перемены и в личную жизнь Горького: ему уже было тесно в кругу прежней семьи; письменную грамоту он освоил, и на новом издательском поприще ему была нужна другая подруга. Рядом с Горьким в 1903 году появилась Мария Андреева, актриса, красивая женщина, которая умела решать финансовые вопросы лучше, чем играть на сцене. История их знакомства и любви — такой же темный лес, как вся история РСДРП, куда оба влюбленных вступили один за другим, неизвестно в каком порядке. Маленькая партия с радикальными целями и вождем, не имевшим понятия о морали, стала их гаванью на многие годы. Мария Андреева (она же Юрковская, она же Желябужская) обладала тем редким талантом, который дается только очень красивым женщинам — нравиться всем. Именно этот ее талант оценил вождь партии В. И. Ленин и дал ей партийную кличку Феномен. Ленин, впрочем, обладал первоклассным чувством юмора и, называя таким образом столь необычно красивую женщину, имел в виду вовсе не ее красоту, а способность добывать деньги в таком количестве, что дух захватывало даже у Ильича.

Вместе с новым увлечением к Горькому пришло и осознание своей политической ориентации. Он нашел во Владимире Ленине то, что искал, и поверил в него раз и навсегда. Много образованных и умных людей приходилось встречать Алексею Пешкову, но такой тип человека встретился ему впервые: Ленин полностью соответствовал его жизненному идеалу человека-зверя, у которого в решительную минуту рука не дрогнет. Горький потом так и напишет о своем патроне: «Лично для меня Ленин — не только изумительно совершенное воплощение воли, устремленной к цели, которую до него никто из людей не решался практически поставить пред собою, — он для меня один из тех праведников, один из тех чудовищных, полусказочных и неожиданных в русской истории людей воли и таланта, какими были Петр Великий, Михаил Ломоносов, Лев Толстой и прочие этого ряда. Я думаю, что такие люди возможны только в России, история и быт которой всегда напоминают мне Содом и Гоморру».

Горький и Ленин сошлись быстро и к взаимному удовольствию. Ильич сразу оценил издательский талант писателя из народа, и кошелек Максима Горького был не лишним в тощей кассе РСДРП. Кроме материального интереса Ленину была по душе скрытая русофобия писателя из народа, особенно проявлявшаяся в отношении российского крестьянства. Горький тщательно маскировал это врожденное чувство под личиной объективности и гуманизма, но спрятать его совсем было невозможно.

Советским историкам и архивистам пришлось немало потрудиться, чтобы попрятать по разным углам высказывания основателя советской литературы в адрес русского народа. Вождь мирового пролетариата и пролетарский писатель сошлись на общей цели полного разрушения российской государственности и шли в этом деле рука об руку. Два разных типа человеческой мотивации образовали союз на долгие годы, не афишируя своей связи и взаимной поддержки. Историей отношений Ленина и Горького только начали заниматься, и нет сомнений, что процесс изучения растянется на годы. Тема при этом представляется настолько благодарной, что только финансовые контакты контрагентов могут перевернуть многие представления о революции в России 1917 года.

Первая проба сил возникшего альянса состоялась уже в январе 1905 года, когда на глазах ближайшего окружения императора Николая II в Петербурге была подготовлена грандиозная провокация с организацией шествия к Зимнему дворцу рабочего населения столицы. Участие в этом деле Максима Горького, хотя и не в деталях, известно. Известно также, что проект шествия с петицией к царю широко обсуждался и при известной политической воле правительства мог быть своевременно нейтрализован. Все дело в том, что в этот период император Николай II практически потерял ориентиры в управлении страной. В обстановке неразберихи и безответственности несколько политиканов разной «революционной направленности», в том числе и Максим Горький, принялись подталкивать легально существующую в Петербурге организацию «Собрание русских фабрично-заводских рабочих» к массовой протестной акции.

«Собрание» было настолько легальным, что его руководитель, священник Г. А. Гапон, состоял агентом полиции с твердым окладом. Революционеры вместе с Горьким увеличили официальный оклад Гапона со 100 рублей в месяц до более внушительной цифры и убедили тщеславного священника в необходимости усилить борьбу рабочих за свои права. В этой ситуации народный писатель Горький сыграл роль поджигателя страстей, сохраняя при этом дистанцию с «вождем» рабочих Гапоном и его «революционным окружением», в основном из социалистов-революционеров. С помощью риторики в духе «Буревестника» и финансовых вливаний Горький сумел настроить Гапона на необходимость организации массового шествия к царю с мирными требованиями.

Буквально за несколько дней удалось так наэлектризовать обстановку в городе, что рядовое увольнение нескольких рабочих на Путиловском заводе вызвало протест всенародного масштаба. Упустив ситуацию при его зарождении, власти судорожно пытались остановить развитие событий, но, кроме силового решения, уже ничего не оставалось. Массовое шествие народа в Петербурге к Зимнему дворцу собрало 9 января 1905 года 300 тысяч участников. Растерянность властей вылилась в стрельбу по толпе и многочисленные жертвы (до 1000 человек только убитыми). Провокация удалась. В один день богобоязненный и недалекий царь превратился в кровавого убийцу собственного народа.

Показательно, что уже вечером 9 января в Доме Вольного экономического общества собралась разношерстная публика, перед которой выступил переодетый и изменивший свой облик «вождь рабочих» Гапон, которого представил сам Горький. Гапон зачитал собравшимся свое послание к рабочим: «Разорвем… все портреты кровопийцы-царя и скажем ему: да будь ты проклят со всем своим августейшим змеиным отродьем». После этого эмоционального выступления Гапон и Максим Горький разбежались в разные стороны: поп Гапон через Финляндию в Швейцарию, а писатель Горький в Ригу. В Риге Горького быстро нашли, арестовали и уже 11 января переправили в Петропавловскую крепость.

Общественность в Европе широко откликнулась на арест «известного писателя» и потребовала его немедленного освобождения. Полиции, собственно, нечего было ему предъявить: воззваний он не писал, в шествии участия не принимал, Гапона знал, но кто ж его не знал… Горького месяц продержали в Петропавловке и выпустили под денежный залог. Невозможно подсчитать дивиденды, собранные писателем из народа в результате успешной провокации, которую они с Гапоном сотворили в кровавый день 9 января: это и громкое publicity, и тиражи издательства «Знание» и, главное, — образ борца за свободу в глазах европейской общественности. «Вождь» рабочих Георгий Аполлонович Гапон поначалу тоже купался в лучах славы, но потом совсем потерял голову от свалившихся на него денег и пустился во все тяжкие. Товарищам по борьбе пришлось принимать срочные меры, и, по неписаному закону «концы в воду», его тихо удавили «обманутые рабочие» на какой-то заброшенной даче.

Писатель Горький после истории с Гапоном хорошо усвоил формулу успеха на новом для него поприще подрывной деятельности — «делать грязную работу чужими руками». В декабрьские события в Москве он внес свою посильную финансовую лепту, сохранив при этом позу стороннего, сочувствовавшего наблюдателя. В красочном описании уличных беспорядков в Москве писатель не скрывал своего восторга: «Публика настроена удивительно! Ей-богу — ничего подобного не ожидал! Деловито, серьезно — в деле — при стычках с конниками и постройкой баррикад, весело и шутливо — в безделье. Превосходное настроение!.. Все как-то сразу привыкли к выстрелам, ранам, трупам. Чуть начинается перестрелка — тотчас же отовсюду валит публика, беззаботно, весело».

Между тем, только сейчас становится ясным масштаб разыгравшейся в Москве в декабрьские дни 1905 года кровавой драмы. Внешне все происходило стихийно, но быстрое наращивание числа участников и массовый приток оружия заставляет думать о наличии в Москве некоего организационного центра. Руководящая роль в развернувшихся военных действиях вокруг рабочих кварталов Пресни принадлежала эсерам. Именно их представители занимались координацией действий «рабочих дружин», их вооружением и пополнением. В короткий срок на Пресне были сформированы отряды до зубов вооруженных боевиков, которые устроили беспощадную резню представителей всех существовавших властных структур, начиная с полиции. Боевики располагали обширным арсеналом: у них были револьверы, винтовки, включая снайперские, пулеметы; не было только орудий. Для поддержания дисциплины в собственных рядах существовала даже группа головорезов, по типу ЧК, без суда расправлявшаяся с дезертирами и предателями.

Такое массовое действо требовало серьезного финансирования, и оно было обеспечено. Не последнюю роль в московских событиях сыграл писатель из народа Максим Горький. Вспышку вооруженного террора в Москве удалось быстро подавить решительными действиями гвардейских полков с применением артиллерии. Как только результат событий стал очевидным, Горький предпочел покинуть Россию, что называется, «до лучших времен». Вместе с Марией Андреевой они уехали в Америку, имея партийное поручение по сбору средств на революцию.

В Америке Горький вернулся к своей основной профессии и взялся за перо. Пережитые им приключения отразились в очерке «Гапон» и романе «Мать», который Ленин оценил как «очень своевременную книгу». Не останавливаясь подробно на художественных достоинствах его произведений, следует отметить, что Горький как писатель обрел новое качество: его литературная продукция теперь имела политическую составляющую и все больше принимала вид серой, навязчивой и умозрительной беллетристики.

В октябре 1906 года Горький и Андреева вернулись из Америки в Европу и выбрали для проживания итальянский остров Капри. Волшебный остров на семь лет приютил пролетарского писателя. Горький и его небольшой «двор», состоявший из разных приживалов и приживалок, разместились на вилле «Беринг». Здесь, на Капри, его дважды навещал В. И. Ленин и еще много разных людей, занимавшихся политикой, а также писатели и представители деловых кругов. Отсюда он продолжал руководить издательством «Знание», писал пьесы и повести. Каприйский период в жизни Горького, пожалуй, самый безмятежный и комфортный.

Возвращение Горького в Россию в 1913 году было связано, скорее всего, с проблемами издательского бизнеса, возникшими у пролетарского писателя. В марте 1914 года Горький окончательно останавливается в большой квартире на Кронверкском проспекте в Петербурге. Он начинает создавать новое издательство «Парус» и редактировать журнал «Летопись». В декабре 1915 года на страницах «Летописи» появилась программная статья Максима Горького «Две души», где писатель, собрав всю накопленную эрудицию, объяснил России, вступившей в войну с Германией, безнадежность ее положения, вытекающего из самой природы русского народа: «В конце XV века вся Европа была покрыта типографиями, везде печатались книги. Москва приступила к этому великому делу в 1563 г., но после того, как были напечатаны две книги, „Апостол“ и „Часослов“, дом, где помещалась типография, ночью подожгли, станок и шрифты погибли в огне, а типографы со страха бежали в Литву. Естественно, что при таких условиях русский народ должен был отстать от Запада в своем духовном росте, и естественно, что в нем должны были укрепиться начала Востока, обезличивающие душу. Эти начала вызвали развитие жестокости, изуверства, мистико-анархических сект скопчества, хлыстовства, бегунства, странничества, и вообще стремление к „уходу из жизни“, а также развитие пьянства до чудовищных размеров». Картина всеобщего российского маразма, нарисованная столь убедительно, произвела сильное впечатление на окружение Максима Горького и, прежде всего, на литературные круги. Алексей Пешков заболел самой опасной писательской болезнью — ощущением собственного величия.

Признаки этой болезни проявлялись у него и раньше, но тогда отрезвляющее слово Льва Толстого восстанавливало равновесие. Теперь Толстого не было, и Пешков почувствовал распирающее его желание философствовать. Вышло совсем иначе — от Горького стали отворачиваться даже близкие ему люди. Однако слово не воробей… Статья «Две души» была совершенно неизвестна советскому читателю; о ней и сегодня мало кто знает, но сейчас и о Горьком как о писателе вспоминают все реже.

Неизбежно наступил 1917 год. В России произошла почти бескровная революция, самодержавие было свергнуто. В октябре в Петрограде к власти пришли большевики. Казалось, для Горького, человека близкого к Ленину, наступил звездный час. Поначалу так оно и было: открывшиеся властные возможности позволили пролетарскому писателю немедленно перейти к широкому издательскому доминированию. Горький договорился с большевиками о создании издательства «Всемирная литература», его избрали в Исполком Петроградского Совета и широко отметили его пятидесятилетний юбилей.

Казалось, все развивалось в правильном направлении, но новая власть стала демонстрировать такие формы управления, каких не знала средневековая инквизиция: бессудные аресты и расправы становились нормой жизни. Стало возникать новое советское чиновничество — безграмотное, злобное и не знающее пощады. Жалкие горьковские статьи в газете «Новая жизнь» под общим заголовком «Несвоевременные мысли» не имели никакого влияния на развернувшийся беспредел.

Певец революции все же не терял оптимизма и как мог бодрился. В письме Ленину от 19 ноября 1918 года Горький сохраняет тон и лексику товарища по борьбе: «Дорогой Владимир Ильич! Сделайте маленькое, но умное дело, — распорядитесь, чтоб выпустили из тюрьмы бывшего Великого князя Гавриила Константиновича Романова! Это очень хороший человек, во-первых, и опасно больной, во-вторых, зачем фабриковать мучеников? Это вреднейший род занятий вообще, а для людей, желающих построить свободное государство — в особенности. К тому же немножко романтизма никогда не портит политика. Вам, вероятно, известно, что я с А. В. Луначарским договорился о книгоиздательстве. С этим делом нужно торопиться, и я надеюсь, что Вы сделаете все зависящее от Вас для того, чтобы скорее поставить это громоздкое дело на рельсы. Выпустите же Романова и будьте здоровы! А. Пешков». Великого князя, хотя и полуживого, все же выпустили. С книгоиздательством все оказалось сложнее.

Постановлением ВЦИК от 20 мая 1919 года был учрежден Госиздат. Создание этого ведомства подразумевало ликвидацию всех других издательств и кооперативов. Горький заключил с Госиздатом договор на печатание книг русских авторов за границей и ожидал под это государственные субсидии. Денег ему не дали, и 16 сентября 1920 года он отправил Ленину ультимативное письмо, в котором возмущался постановкой дела в Госиздате: «В сущности, меня водили за нос даже не три недели, а несколько месяцев, в продолжение коих мною все-таки была сделана огромная работа: привлечено к делу популяризации научных знаний около 300 человек лучших ученых России, заказаны, написаны и сданы в печать за границей десятки книг и т. д. Теперь вся моя работа идет прахом. Пусть так. Но я имею перед родиной и революцией некоторые заслуги и достаточно стар для того, чтобы позволить и дальше издеваться надо мной, относясь к моей работе так небрежно и глупо. И вообще я отказываюсь работать как в учреждениях, созданных моим трудом — во „Всемирной литературе“, Издательстве Гржебина, „Экспертной комиссии“, в „Комиссии по улучшению быта ученых“, так и во всех других учреждениях, где работал до сего дня».

Приведенная переписка говорит о нарастающем взаимном непонимании между вождем революции и долговременным ее агитатором. Новым советским функционерам не нравились буржуазные замашки Горького. Со своей стороны, пролетарский писатель никак не мог осознать, что времена свободного издательского бизнеса при невыносимом самодержавном режиме закончились. Взаимное раздражение нарастало, и неизвестно, к чему бы это привело, если бы А. В. Луначарскому и другим партийным коллегам не удалось уговорить Горького на время уехать из страны. К этому времени рядом с Горьким была уже другая женщина — Мария Игнатьевна Закревская (она же графиня Бенкендорф, она же баронесса Будберг). С Марией Андреевой пришлось расстаться еще на Капри ввиду того, что писатель позволил себе по отношению к ней «нетоварищеское» поведение.

Отъезд Горького в Европу на лечение состоялся глубокой осенью 1921 года. Времена, между тем, изменились: в мире устали от революционной риторики, литературные вкусы быстро менялись, издательский бизнес Горького, вращавшийся вокруг его собственных произведений, быстро терял доходность. Соответственно, оскудел и финансовый ручеек, притекавший в дом писателя Горького. Эмигрантское литературное сообщество отгородилось от Горького непроницаемой стеной, и только переписка с Роменом Ролланом составляла украшение его заграничной жизни. После курортов в Германии Горький снова предпочел Италию, только на этот раз Сорренто.

В январе 1924 года умер В. И. Ленин. Горький послал в Москву венок с надписью: «Прощай, друг». Это не было формальным жестом, как сейчас полагают некоторые исследователи в России. Двух деятелей объединяло полное единомыслие на протяжении многих лет — это и было самым высшим проявлением дружбы. После ухода Ленина и быстрого формирования сталинского режима положение Горького за границей стало приобретать все более двусмысленный характер. Пролетарский писатель и сам понимал, что пришла пора делать окончательный выбор.

Вряд ли он дожидался решения Нобелевского Комитета относительно премии по литературе. Он всегда был реалистом и не мог заблуждаться в столь очевидном вопросе. Его литературный багаж явно не тянул на награду мирового уровня. Присуждение литературной премии Нобеля в 1933 году И. А. Бунину было не просто справедливым, но скорее отрадным в той тяжелой обстановке. Какие чувства испытал при этом писатель Горький? Все, что угодно, только не обиду. По большому счету, писателю Горькому просто нечего было выставить против россыпи совершенной по качеству бунинской прозы, не говоря уже о непостижимой поэзии «последнего дворянина».

Подводя итоги своего пребывания за границей, пролетарский писатель сделал один любопытный, беспроигрышный ход. В начале 1932 года Горький получил предложение от англо-американских издателей Р. Лонга и Р. Смита написать очерк о Сталине для книги «Россия сегодня». Горький с энтузиазмом воспринял проект и немедленно направил в Москву своего секретаря П. П. Крючкова с подробным письмом к Сталину: «Дорогой Иосиф Виссарионович! Крючков передаст Вам три документа: 1. Соображения американца Рея Лонга о книге, которая должна быть написана как бы в форме предисловия к целому ряду книг о Союзе Советов, которые он хотел бы издать. 2. Письмо Лонга ко мне. 3. Проект договора, составленный им. Рой — человек вполне „приличный“, насколько вообще может быть приличен американец-буржуа… Он был компаньоном крупной издательской фирмы „Ричард Смит и Рей Лонг“, но теперь вышел и организует свое дело на „русском материале“. Из Нью-Йорка в Сорренто он приехал специально для переговоров об этом „предприятии“ — я думаю, что для небольшого и личного дела это слишком большой „накладной расход“. Характер вопросов, которые он предлагает осветить, тоже воспринимается мною как инициатива группы, настроенной в пользу признания Союза. Лично мне это дело кажется серьезным и заслуживающим того, чтобы оно было сделано хорошо. Крепко жму руку, дорогой товарищ. А. Пешков».

Вопрос признания СССР Соединенными Штатами Америки был действительно в повестке дня. Однако предложение пролетарского писателя по его ускорению смутило подозрительного вождя, прежде всего, тем, что исходило от какой-то мифической «группы». Понятие «группа» прочно ассоциировалось в мозгу вождя с понятием «фракция». Так или иначе, издаваться в Америке Сталин не стал. Это отнюдь не помешало приезду в СССР самого Горького.

Прославленный писатель, много сделавший для становления социалистического государства, заслужил почет и комфорт на своей покинутой Родине. Один из титанов русской революции смог в конце своих дней воочию убедиться в созидательной способности Челкашей, вместе с Соколами и Буревестниками. В фуражках с синими околышами часовые Страны Советов провезли пролетарского писателя по комфортабельному исправительному лагерю на Соловецких островах, по Беломорско-Балтийскому каналу — инженерному шедевру ручной работы, по счастливым колхозам и пионерским лагерям, где дети с интересом рассматривали пышные ницшеанские усы «дедушки Горького». Оценив все это великолепие, Максим Горький сделал какие-то записи в своем дневнике. Говорят, что руководитель ОГПУ Генрих Ягода, разбирая посмертные бумаги Горького, наткнулся на его записи и не удержался от замечания: «Как волка ни корми, а он все одно в лес смотрит».

Писатель Горький тихо скончался от болезни, полученной им еще в молодые годы. Враги народа никакого отношения к его смерти не имели.

Список использованных источников.

1. Революция 1905—1907 гг. в России: Документы и материалы. М., 1955

2. Литературное наследство. Горький и русская журналистика. Неизданная переписка. М., 1988

3. А. М. Горький и М. И. Будберг. Переписка (1920—1936). М., 2001

4. Н. Примочкина. Писатель и власть. М., 1996