Жизнь и деятельность М. Олбрайт, политика и дипломата, проходила перед нашими глазами, да и написано о ней немало. Жизнь и судьба М. Олбрайт-женщины с ее воспоминаниями о детстве, мыслями о трагической истории семьи, чувствами к чешской родине и ее судьбе, с ее женственностью и элегантностью, остроумно призванными на службу профессии, часто отходят на второй план, упоминаются вскользь. Но картина остается наброском, эскизом без этих человеческих черт. Так попробуем же отдать им должное.
«ГДЕ ДОМ МОЙ?»
Малышка Мадлен — правда, в то время еще Мария Яна (Marie Jana Korbelová) — появилась на свет в Праге 15 мая 1937 года. В семье Йозефа Корбела (Josef Korbel) и его жены Анны Спигловой (Anna Spieglová) она стала первой дочкой и первой, но не последней радостью. Вместе с младшей сестрой Катериной, будущей учительницей, и братом Джоном, ученым-экономистом, они останутся для родителей на всю жизнь и радостью, и поводом для гордости.
Мадлен Олбрайт, уже взрослой и известной даме, не раз приходилось отвечать на вопрос, какую страну она считает своей родиной, где дом ее детства, какие детские воспоминания пронесла она через годы, моря, границы? Возможно, именно желание разобраться в этом самой подтолкнуло ее написать о том далеком времени книгу «Пражская зима. Личная история памяти и войны, 1937—1948», которую Вацлав Гавел назвал «замечательным рассказом о приключении и увлеченности, о трагедии и мужестве, разворачивающимся на фоне оккупированной Чехословакии и Второй мировой войны». Биографы и энтузиасты-поклонники Маделен Олбрайт вряд ли смогли бы рассказать о ее детстве лучше и полнее, чем сделала она сама.
Помнит ли она Прагу и себя в ней с самого раннего детства? Увы, нет. Как не помнит своих бабушек и дедушек. Даже назвать кого-то этими теплыми, уютными словами ей так и не довелось: когда бабушки держали малышку на руках, она еще не умела говорить, а ушли из жизни они раньше, чем она смогла их узнать и полюбить. Из-за работы отца несколько предвоенных лет семья жила Белграде, там же ее застало известие о захвате гитлеровцами родной страны. Возвращение в Прагу оказалось вынужденным — оккупационные власти предписали отозвать Йозефа Корбела с дипломатической службы. Отец Мадлен был верным соратником Томаша Масарика и сделал немало для становления независимой Чехословакии. К моменту рождения дочери он, уже опытный дипломат, служил пресс-атташе при чехословацком посольстве в Белграде, ему прочили блестящее дипломатическое будущее и даже, возможно, пост министра иностранных дел, но Вторая мировая война и оккупация Чехословакии превратили эти планы и мечты в дым. Оказавшись под германским контролем, иностранный отдел — аналог МИДа при Протекторате Богемии и Моравии — получил указание из Берлина: разобраться со штатом сотрудников и предоставить списки евреев, находящихся на службе в дипломатическим корпусе. И тут еврейское происхождение Й. Корбела, никогда ранее никого не интересовавшее, стало угрожать не только его карьере, но и жизни его самого и членов семьи. К счастью, некоторый жизненный опыт и политическое чутье подсказали ему правильный путь: немедленно покинуть страну, благо, как написала несколько лет спустя его жена, «с помощью хороших друзей, огромной удачи и небольших взяток... нам удалось получить необходимое разрешение гестапо». 15 марта 1939 года гитлеровские части входили в Прагу, а десять дней спустя с двумя маленькими собранными в спешке чемоданами семья уезжала в Белград, а оттуда в Англию. И вплоть до конца войны Лондон, а затем маленький городок Уолтон-он-Темз становятся для Мадлен ее миром и домом.
Маленькая улыбающаяся девочка в куцем пальтишке с куклой в руках на суперобложке «Пражской зимы» — это сама Мадлен. Правда, сделано фото не в Праге, а у подъезда огромного жилого дома в лондонском районе Ноттинг-Хилл Гейт, ставшем на время войны прибежищем для эмигрантов из самых разных стран. Семья жила в крохотной квартирке, но сложно назвать такое существование жизнью. Это было время, когда гитлеровцы испытывали на Британии уже проверенную тактику блицкрига: Лондон бомбили, и семья больше времени проводила в подвале, в бомбоубежище. Пережидать там долгими часами авианалеты стало рутиной, превратилось в обыденность и, по признанию самой Олбрайт, ее вовсе не пугало. Под вой сирен и грохот разрывов четырехлетняя кроха напевала песенки и слушала чешские сказки, которых ее мама знала множество. Не там ли она впервые услышала пересказ «Бабушки» Божены Немцовой, не тогда ли решила для себя, что домашнее прозвище Мадленка будет ее новым именем?
А еще в ее британском детстве было появление маленькой сестрички и игры с нею; оставшийся в памяти навсегда тяжелый металлический стол на кухне их уолтоновского дома — под ним детей прятали во время бомбежек. Была любимая школа, куда ее провожал отец — Мадлен в бело-коричневой форме, галстуке и соломенной шляпке ехала на велосипеде, а он с неизменной трубкой в зубах шел рядом, быстро прощался у дверей и отправлялся в Лондон, где работал на радио, сотрудничал с Э. Бенешем, был вовлечен в деятельность чехословацкого правительства в изгнании... Был в ее детстве даже единственный актерский опыт: в фильме о судьбе беженцев, снятом международным Красным Крестом, Мадлен сыграла саму себя и получила первый гонорар — розового плюшевого зайца, верного друга ее раннего детства.
Первые запомнившиеся ей картинки родного города и связанные с ним воспоминания появились лишь по приезде семьи в освобожденную Прагу весной 1945 года. Для Йозефа Корбела, прилетевшего с Э. Бенешем и еще несколькими членами его правительства первым же самолетом, это было практически триумфальным возвращением в политическую жизнь. Для его жены и дочерей — просто возвращением домой, к комфортной, так похожей на довоенную жизни. В почти не пострадавшей от бомбежек Праге, в доме на Градчанской площади семья поселилась в огромной светлой квартире с видом на Град и на череду уходящих вдаль городских черепичных крыш. Правда, что-то было не так... На улицах, по дороге в школу, куда Мадленку снова отводил отец, им встречались патрули советских солдат, а школьные учителя, уже отвыкшие от межвоенной демократической вольницы, считали поведение маленькой «англичанки» неприемлемо дерзким — она, о ужас, осмелилась похвалить понравившееся платье учительницы! Но стоять в углу за надуманные шалости девочке пришлось всего несколько месяцев. Уже осенью 1945 года ее отец получает свое второе назначение в Белград, на сей раз в ранге посла. И семья снова покидает Чехословакию...
Несмотря на то, что условия жизни в югославской столице оказались роскошными не только по сравнению Англией, но и с Прагой — посольский особняк с садом, повар, шофер, гувернантка... — белградский дом так и не стал для маленькой Мадлен родным, а страна — новой родиной. Тем более что настал момент, когда родители сочли домашнее обучение старшей дочери завершенным, но для поступления в гимназию в Праге время еще не пришло. Местная школа? Нет, этот вариант господин посол и его жена для нее даже не рассматривали: не доставало только добровольно отдать дочь в плен коммунистической идеологии, уже вовсю процветавшей в титовской системе образования! Тогда и было принято решение отправить Мадлен в швейцарский пансион для девочек.
Когда-то такой же шаг предприняли родители ее матери, правда Анна была старше, да и причина была иной: молодой Йозеф Корбел виделся им мало подходящей партией, и разлучить молодых людей Швейцарией показалось им идеальным решением. Цель родителей Мадлен состояла в другом — французский язык в совершенстве, навыки самостоятельной жизни и подальше от социалистических идей. Как любой десятилетний ребенок, она не хотела уезжать из дома, от маминой заботы и папиных «дипломатических поручений» — ей, одетой в национальный костюм с пышной юбкой и множеством лент и снабженной огромным букетом, так нравилось встречать официальные делегации прямо у самолетного трапа! Но ни слезы, ни вымышленные болезни ей не помогли: в сентябре 1947 года Мадлен оказалась в стенах престижной школы на берегу Женевского озера, в комнате на четверых. А уже через год она покидала школу со свободным французским, умением кататься на лыжах и коньках, обретенной первой подругой-американкой и уверенностью, что отныне ее следует называть только Мадлен (Madelеine).
АМЕРИКА: НАЧАЛО И ЦЕЛАЯ ЖИЗНЬ
Родители забрали Мадлен из швейцарского интерната, но вовсе не для того, чтобы обрадовать ее возвращением в Белград или любимую Прагу. Тучи сгустились над карьерой Й. Корбела во второй раз. 1948 год принес Чехословакии новый режим, а ему — отзыв с поста посла в Югославии. В «обновленном» коммунистами МИДе решили, что не пристало дипломату с чуждыми новой власти политическими взглядами занимать столь высокий пост в социалистической стране. Но и на родине, где бывшие соратники и коллеги уже подвергались гонениям и арестам, ничего хорошего его не ожидало. И тогда, не желая испытывать судьбу и подвергать опасности семью, Йозеф Корбел второй раз в жизни принял решение об эмиграции, на сей раз в США. Вместе со всей семьей приехал за дочерью в Швейцарию и внешне спокойно объявил, что они больше никогда не вернутся в Чехословакию... Потом были британский Саутгемптон, пять дней пути через Атлантику на одном из самых фешенебельных и элегантных океанских лайнеров тех лет SS America и, наконец, 11 ноября 1948 года, когда одиннадцатилетней девочкой она ступила на американскую землю, которая дала ей дом, образование, семью, работу и профессиональный успех.
Американская жизнь и карьера Мадлен Олбрайт, путь ее к посту госсекретаря США и служба в этом качестве описаны многократно и подробно, как детально описаны коллекция и символика более чем двухсот брошей — нового дипломатического «диалекта», ею изобретенного и не раз успешно примененного в переговорной практике. Поэтому остановимся на событиях этого времени кратко.
Получив политическое убежище в Америке, семья Корбел поселилась в Денвере, Колорадо. Мадлен Олбрайт училась в престижном колледже Уэллсли, получила стипендию по политологии, продолжила образование в Джонс Хопкинс и в Колумбийском университетах, много писала для университетских и других газет. Чешская проблематика постоянно оставалась в сфере ее интересов: темой ее дипломной работы по окончании учебы в Уэллсли стала деятельность лидера социал-демократов Чехословакии Зденека Фирлингера, помогавшего коммунистам прийти в 1948 году к власти; темой докторской диссертации — роль прессы в освещении Пражской весны. На почве журналистики она познакомилась со своим будущим мужем — «наследным принцем» медиа-империи Newsday Джозефом Олбрайтом. Это был брак по большой взаимной любви, в нем у Мадлен родилось трое дочерей, но в 1981 году, после двадцати трех лет безоблачного семейного счастья, последовал развод. Недоброжелатели Олбрайт поговаривали, что не случись его, не было бы и ее блестящей дипломатической карьеры. Стабильный и счастливый брак и вполне успешная научная и преподавательская деятельность в Международном центре поддержки ученых и Джорджтаунском университете — об этом можно только мечтать! Или искать другие пути для самореализации, раз семейная идиллия закончилась крахом.
Злые языки могли сколько угодно смаковать пикантные подробности развода и строить догадки о причинах карьерного роста Олбрайт. Но Збигнев Бжезинский, бывший преподаватель Мадлен в Колумбийском университете, вряд ли пригласил бы ее на работу в Белый дом только из сочувствия к ее семейным неурядицам. Не будь она действительно специалистом высочайшего уровня, досконально вникающим в международные политические проблемы и говорящим со многими государственными лидерами на их родном языке — помимо чешского и французского, она владеет русским и польским — Билл Клинтон не назначил бы ее в 1992 году послом США при ООН и не предложил бы ей пост госсекретаря США в 1997-м. И, конечно же, она бы не стала в 2012 году лауреатом высшей награды США, присуждаемой гражданским лицам — президентской Медали Свободы.
Карьера Мадлен Олбрайт — это результат ее труда, ее заслуга. Хотя сама она смотрит на это чуть иначе. В октябре 2015 года в своем Твиттере она написала: «Я благодарна Америке, пробудившей во мне желание служить другим и моей стране».
СЕМЕЙНЫЕ ТАЙНЫ, СЕМЕЙНЫЕ ЖЕРТВЫ
На пути к вершинам международного политического Олимпа перед Мадлен Олбрайт открылась новая страница, ранее скрытая в глубокой тени семейного заговора молчания. Помимо самого отъезда из Чехословакии, еще одним серьезным решением, принятым семьей в начале войны, стала смена вероисповедания. В 1941 году родители Мадлен перешли из иудаизма в католицизм и далее воспитывали ее как католичку. Было ли решение о смене веры продиктовано соображениями безопасности? Отец Мадлен, с его знаниями реального положения дел и вовлеченностью в политику, не мог не знать о репрессиях против евреев. Или кто-то выдвинул ему такое условие? Этого мы никогда не узнаем. Но факт остается фактом — в семье свою национальность не обсуждали и о вероятных жертвах среди родных, оставшихся в оккупированной Чехословакии, не говорили десятилетиями. По собственным словам Олбрайт, о своем еврейском происхождении она узнала лишь много лет спустя из газет, опубликовавших материал о ее родственниках, ставших жертвами Холокоста. Перед назначением ее на высокую государственную должность спецслужбы, как это принято во всем мире, подняли пласты истории семьи, но, что не так уж редко случается, журналисты успели первыми.
Мадлен Олбрайт не раз говорила, что не знает истинных причин молчания родителей — они оба ушли из жизни до того, как она сама узнала о трагической судьбе многих членов своей семьи. Возможно, Йозефа и Анну не оставляла непреходящая боль от осознания, что их не было рядом, когда погибали их родители и другие родственники. Или они не хотели перекладывать даже часть этой горечи и боли на плечи детей. Не потому ли, решив начать новую жизнь в Америке, они не сочли нужным посвящать Мадлен, ее сестру и брата в подробности трагедии, хотя с удовольствием рассказывали другие семейные истории о дедушках и бабушках, о том, чем они занимались и какой Чехословакия была в период между войнами.
Одна из кузин Мадлен — Дагмар, Даша была спасена благодаря Николасу Уинтону и его судьбоносным поездам. Наверное, что-то можно было узнать от нее. Но она молчала и когда жила с семьей Мадлен в Лондоне, и когда вернулась с ними в Прагу, и когда гостила у них в Белграде, и годы спустя. Хотя в ее памяти одиннадцатилетней девочки навсегда осталось трагическое упрямство родителей, их нежелание отправлять вместе с ней, как им казалось, в неизвестность, младшую сестру Милену. Та была маленькой, и они хотели проследить, чтобы с ней все было в порядке… А в итоге она оказалась среди первых, кого отправили в Терезин и Освенцим. Та же судьба постигла дедушку, бабушек, дядюшек и тетушек, других двоюродных сестер и братьев Мадлен. Их было больше двадцати, родственников будущего государственного секретаря США, погибших в концентрационном лагере и в газовых камерах. Она нашла их имена среди десятков тысяч других, написанных на стенах Пинкасовой синагоги, она не раз побывала в Терезине, где в местном музее «Хрустальное прикосновение» (Krištálový dotek) теперь есть отпечаток и ее ладони, как рук Вацлава Гавела и Арношта Лустига. А в июне 2015 года она приехала уже с частным визитом, чтобы открыть в Терезине доску в память о жертвах Холокоста и тех двадцати шести членах своей семьи, которые так и не дожили до краха нацизма.
Я ЛЮБЛЮ ЭТУ СТРАНУ!
Каково это — в качестве высокопоставленного представителя другого государства приезжать с официальным визитом в страну, где родилась сама, откуда родом родители? Большинство задавали этот вопрос в своих мыслях, зато журналисты спрашивали Мадлен Олбрайт об этом прямо. К чести госпожи госсекретаря, она никогда не уходила от ответов на этот не слишком дипломатичный вопрос. Да, ей было не слишком уютно приезжать в страну в коммунистический период, хотя как сотруднику Associated Press приходилось делать это довольно часто. Косые взгляды и непонимание были делом обычным. Все изменилось после Пражской весны. «Впервые я ощутила себя как дома, когда приехала в 1990 году и первый раз встретилась с президентом Гавелом. И я почувствовала гордость, поняв, что люди помнят то хорошее, что дала стране Первая республика, и прилагают колоссальные усилия для построения демократии». Гордость М. Олбрайт можно понять — она увидела, что в стране возрождается то, что так ценил ее отец. «Мои родители принадлежали к поколению, которое считало себя детьми свободной Чехословакии, единственной демократии в Центральной Европе. Этим они гордились, с этим я выросла», — сказала она в одном из интервью. И, конечно, нельзя не согласиться с ее оценкой Вацлава Гавела — политического единомышленника, ставшего близким другом. Выступая в Праге в ноябре 2002 года, она сказала: «Президент Гавел дал чешскому народу повод для гордости и, разумеется, дал мне возможность гордиться тем, что я рождена чешкой... Его будет очень не хватать на международной арене. Для многих людей слова Гавел и Чехия — синонимы. Он действительно прославил Чешскую Республику и Прагу после окончания холодной войны».
«Мадам госсекретарь» действительно дружила со многими мировыми лидерами, а для журналистов всегда была обаятельным собеседником, дамой, которая легко подхватывала любой разговор, с удовольствием давала интервью, никогда не лезла за словом в карман для ответов журналистам, при этом в средствах массовой информации «железной леди» ее никто не называл. На переговорах же она умела быть жесткой, твердо отстаивала позицию своей страны и делала это грамотно и профессионально, но никто не решился бы отказать ей в умении и готовности слушать аргументы другой стороны. Был ли интерес Мадлен Олбрайт к проблемам Центральной и Восточной Европы частью ее профессиональных задач либо глубинным личным зовом? Быть может, так проявилась привязанность к родителям и память о погибших родственниках, о своих детских годах, пусть недолго, но все же связанных с Прагой? Наверное, чешские корни М. Олбрайт частично могут объяснить ее интерес к отношениям с Чехией. Коллеги-политики, знавшие о ее происхождении, порой чувствовали связь, но она сама, дипломат до мозга костей, никогда не позволяла себе открыто ее показать.
И все же на исторической родине, в Праге, Мадлен Олбрайт воспринимали не только как очередного высокого гостя, но и как своеобразный тотем, символ перехода страны в иную политическую ипостась, который произошел очень быстро и почти безболезненно. Страна сделала очень четкий выбор, который полностью соответствовал западной модели демократического развития и отождествлялся с политикой, которую в то время проводила и администрация Билла Клинтона, и лично Мадлен Олбрайт. Признанием ее заслуг стало награждение в 1997 году высшей государственной наградой Чешской Республики — Большим крестом Ордена Белого льва. Когда бы она ни приезжала в Прагу, ее встречали толпы ликующих чехов, ей везде оказывали грандиозный прием. Когда в магазинах появлялись переводы ее книг, сотни людей часами выстаивали в очередях, чтобы получить ее автограф. Было видно, что Мадлен действительно любят и гордятся, что она, чешка по крови, заняла такие позиции в администрации США.
Не потому ли незадолго до окончания своего второго президентского срока Вацлав Гавел то ли в шутку, то ли всерьез заговорил о том, что М. Олбрайт могла бы стать его преемником на посту президента страны? Чешское законодательство этого не позволяет, но как знать, не нашелся ли бы способ элегантно обойти его, прояви потенциальный кандидат серьезную заинтересованность? Все шансы были, Мадлен пользовалась огромной популярностью, но... Ответ госсекретаря на предложение стал образцом одновременно и гордости за оказанную честь, и чувства собственного достоинства, и дипломатического такта. Выступая на презентации своей книги «Госпожа госсекретарь», она с улыбкой сказала: «Трудно не воспринимать такое предложение всерьез, когда оно поступает от того, кем восхищаешься столь глубоко, как я восхищаюсь президентом Гавелом. Но... я очень горжусь тем, что я американка, и я останусь там, где я есть... Другая часть меня считает, что человеку, не жившему здесь в самые тяжелые времена, было бы недостойно воспринимать такое предложение всерьез. И неважно, как хорошо я знаю эту страну и насколько хорошо владею чешским языком. Я чувствую, я действительно думаю, что президентом этой страны должен быть тот, кто пережил те страшные коммунистические времена; и недоверие, и ужас, и нищету, и ограничение интеллектуальной свободы, которые здесь существовали».
Отвечая на частые вопросы о своих чешских корнях, М. Олбрайт вспоминает, что не раз спрашивала родителей, чешка она или словачка. Они говорили: «Ты — чехословачка», — что было самым правильным ответом с точки зрения тех, кто в молодости был патриотом Чехословакии и считал то время золотым веком страны. И по собственному признанию Мадлен Олбрайт, она ощущает себя чешкой..., но чешкой, родившейся в Европе и воспитанной как американка. Ей нравится и это ощущение, и ее историческая родина, и родной язык. Она читает внукам по-чешски сказки и истории о Водяном, а из каждой поездки в Чехию привозит новую куклу-марионетку. Они помнят, что их бабуля Мадлен была госсекретарем, хотя и не видят в этом ничего особенного. Настоящие современные американцы, они считают, что только девочки бывают такими хорошими государственными секретарями.
