Не грех напомнить читателям о деяниях этого «мастера», описанных в книге Евгении Альбац «Мина замедленного действия. Политический портрет КГБ»¹, в главе с говорящим названием «Отрицательная селекция».

Итак, знакомьтесь: Владимир Ананьевич Боярский (1915—2007), кандидат исторических и доктор технических наук, профессор — преподаватель Московского горного института и завлабораторией истории горного дела ИПКОН АН СССР, член Союза журналистов CCСP, старший научный редактор издательства Академии наук СССР, «жуир и покоритель женских сердец, желанный гость самых престижных столичных творческих домов и задушевных интеллигентских компаний».

Он же, как выяснилось в конце 80-х, — подполковник госбезопасности в запасе, специалист по научной и творческой интеллигенции, обладатель знака «Почетный чекист», бывший следователь НКВД, на совести которого как минимум 117 человеческих жизней: 57 расстреляны, четверо умерли от пыток в процессе следствия, остальные отправлены в лагеря, где многие и погибли; палач, которому инкриминируется «убийство способом особо мучительным для убитой, с использованием ее беспомощного состояния».

Юность чекиста

Владимир Боярский родился и вырос во Владикавказе. Служил с юных лет в местном НКВД, долго скрывая от властей пагубную для себя информацию: его отец был преподавателем Высшего Духовного училища, а крестная мать — дочерью полковника царской армии. Начинал как негласный осведомитель и резидент по заводу «Севкавцинк». Вербовал агентов и участвовал в агентурной разработке. «При непосредственном участии т. Боярского возникли и успешно доведены до конца агентурные дела на антисоветские троцкистские группы из числа профессорско-преподавательского и студенческого состава вузов г. Орджоникидзе. В качестве прикрытия т. Боярский был устроен на учебу в Институт цветных металлов».

В 1936-м он стал оперуполномоченным 4-го отдела УГБ НКВД Северо-Осетинской АССР и вел агентурную группу «Учебные заведения, профессура и интеллигенция». Особым усердием отличался сержант ГБ в годы «ежовщины», жестоко выбивая из сотен арестованных признания, несмотря на абсурдность обвинений. Его начальство считало, что «т. Боярский обладает живым, комбинационным умом».

Молодой следователь писал в рапорте на имя замглавы североосетинского НКВД: «С конца 1936 года я начал ставить вопрос, что мы работаем не так, как нужно, что необходимо внести рационализацию, применять стахановские методы». В 1937—1938 гг. местной «тройкой» НКВД было рассмотрено 2313 дел: 1032 человека приговорены к высшей мере наказания, 1281 — к лишению свободы от 8 до 10 лет.

В архивно-уголовных делах хранятся жуткие свидетельства того, какие именно «стахановские методы» применялись тогда при допросах. Попутно за счет «врагов народа» решался и квартирный вопрос. Надумав жениться, Боярский «арестовал супругов Цуровых, их 12-летнюю девочку выгнал на улицу, сам поселился в этой квартире — мебель в ней ему тоже приглянулась, не сменил».

В 1939-м «мальчишка-комсомолец», уже начальник секретно-политического отдела, счастливо избежал чистки ежовских кадров: на него завели уголовное дело, однако он был срочно переведен в Москву, в центральный аппарат НКВД, во 2-й главк (контрразведка), где мигом вырос до старшего лейтенанта госбезопасности. Помог его резкому взлету приезжавший с инспекцией в Орджоникидзе будущий комиссар госбезопасности Виктор Ильин — впоследствии бессменный секретарь по оргвопросам Московского отделения Союза писателей СССР (тоже крупный «спец» по творческой интеллигенции).

Годы спустя Ильин, защищая своего подопечного, вспомнил о той поездке: ему понравилось «знание т. Боярским (несмотря на молодость) специфики агентурной работы в условиях национальной республики, знание характера и природы различных националистических формирований и их исторического прошлого, а также умелое обращение с агентурой».

Суровый куратор

Во время войны Боярский служил старшим уполномоченным и затем начальником отдела в управлении контрразведки НКВД—НКГБ СССР. В 1943-м он уже майор ГБ и начальник опергруппы УКР СМЕРШ Северо-Кавказского фронта (главным армейским смершевцем страны был Виктор Абакумов, замнаркома обороны). Закончил войну полковником ГБ и начальником ОКР СМЕРШ 5-й армии Дальневосточного фронта.

В Маньчжурии наш чекист арестовал и ограбил владелицу парфюмерной фабрики Эльзу Аркус. Вот отрывок из его личного дела: «Летом 1945 года <...> полковник Боярский, находясь в Харбине, совершил крупное ограбление жительницы г. Харбин гражданки Аркус. Боярский произвел незаконный арест Аркус, а все ее имущество — золото, бриллианты, серебро, меха, фарфор, одежду, мебель — было тщательно упаковано и вывезено в гор. Спасск-Дальний, где проживал постоянно Боярский. <...> В июне 1946 года [он] погрузил все в 50-тонный пульмановский вагон и отправил в Москву. <...> Аркус содержалась незаконно под стражей до трех месяцев без санкции прокурора. <...> Боярский увез из квартиры Аркус имущество на сумму до одного миллиона рублей».

Старший следователь Военной прокуратуры 5-й армии З. С. Волынский позже вспоминал: «Этим делом занималась следственная бригада, в которую я входил. Это была чистая „уголовка“: по всем параметрам Боярского надо было сажать за ограбление. Но материалы забрали в Москву, и дело заглохло» (хотя служебное расследование тянулось аж до весны 1950 года).

В 1946-м на базе НКГБ и СМЕРШ было создано министерство государственной безопасности СССР, которое возглавил Абакумов. Как раз под его крыло и вернулся в столицу полковник Боярский, став замначальника управления МГБ по Москве и Московской области — куратором следственного отдела. Тогда, во второй половине 40-х, по стране прокатилась новая волна репрессий, и хваткий полковник курировал следствие, по словам подчиненных и обвиняемых, крайне сурово.

Лейтенант госбезопасности Г. Чернов: «Боярский давал указания следователям о том, что они недостаточно работают по ночам с подследственными, и требовал, чтобы следственные работники усилили свою работу с арестованными в целях получения от них признательных показаний».

Следователь управления Геннадий Колесов: «Тот, у кого было мало ночных допросов, кто допрашивал меньше 10 часов в сутки, кто не умел „мотать“ арестованного и не получал от него признательных показаний, считался руководством неугодным и неспособным работником».

Журналист Ефим Долицкий, арестованный в 1948 году и «познакомившийся» с куратором в застенках Бутырки: «Боярский — кровавый жандарм, потерявший человеческий облик, провокатор по своему нутру, профессиональный палач, ни перед чем не останавливающийся карьерист — насадил и показывал образцы ведения следствия, которые могли заставить „сознаваться“ в том, чего не было совершено, и помочь тем, кто совершил преступления, спрятать концы».

В 1949 году замначальника УМГБ Боярский, не имея ни исторического, ни иного высшего образования (кроме липового диплома об окончании Цветмета), умудрился сдать кандидатские экзамены, необходимые для получения допуска к защите диссертации по истории. Как же ему это удалось?

Альбац: «В следственных изоляторах УМГБ тогда сидела половина московской интеллигенции. Догадываюсь, что побывали там и преподаватели Московского областного педагогического института, где полковник Боярский сдал на „отлично“ все шесть кандидатских экзаменов». Анонимка за подписью «чекист», подшитая к личному делу Боярского Особой инспекции МГБ, сообщала, что экзаменов этих гэбист не сдавал, а «использовал свое служебное положение: директор [института] — резидент, профессора́ — осведомители; экзамены принимали в здании УМГБ».

Миссия в Праге

На рубеже 1940—1950-х гг. Сталин проводил в своих новых послевоенных колониях громкие судебные процессы, наподобие тех, что уже двадцать лет сотрясали СССР. Вот и в социалистической Чехословакии после расправы над Миладой Гораковой и другими оппонентами режима настал черед партийно-государственной верхушки.

Очередной монстр-процесс готовила группа советников МГБ СССР при министерстве национальной безопасности Чехословакии. Старшим советником — руководителем группы был назначен полковник Владимир Боярский. В этом ему помог близкий кореш еще по службе в СМЕРШе — генерал Михаил Белкин, замглавы управления внешней контрразведки МГБ. Он дал Боярскому рекомендательное письмо к самому Абакумову. И по представлению министра 14 июля 1950 года кандидатуру старшего советника утвердило Политбюро ЦК ВКП(б).

В конце июля Боярский с женой Ириной Ахматовой прибыл в Прагу. И жил здесь целый год на широкую ногу: занимал прекрасный особняк, имел четыре человека прислуги, охрану, пять собак... Он получал заоблачную министерскую зарплату, по сути и являясь министром госбезопасности страны. Тогдашний глава МНБ Ладислав Копршива потом напишет: «Я не принимал никаких серьезных решений без консультации со старшим советником. <...> В глазах партийного руководства старший советник обладал бóльшим весом, чем министр»².

О том, что босс был невоздержан в еде, допускал «большие излишества в быту и злоупотреблял служебным положением» (прикарманивал деньги, отпущенные для агентуры), естественно, «стучали» в Москву коллеги: как-никак под началом будущего профессора трудились с полсотни советских советников³.

Именно Боярский стоял у истоков дела генерального секретаря ЦК КПЧ Рудольфа Сланского, хотя мишенью того выбрали не сразу. Сначала роль главы мнимого заговора отвели другу генсека, первому секретарю Брненского крайкома КПЧ Отто Шлингу, бросив его 6 октября 1950 года в подвалы чехословацкой Лубянки. Заодно старший советник «дожал» уже сидящего замминистра внешней торговли Эжена Лебла, выбив показания на министра иностранных дел Владо Клементиса и двух его заместителей. Их взяли в январе 1951-го. А 4 февраля Шлинг «признался» Боярскому, что имел душевное намерение ликвидировать генсека КПЧ⁴.

Прошли аресты «сообщников», не менее ярых сталинистов: 8 февраля угодил за решетку замминистра обороны генерал Бедржих Райцин, 16 февраля — замглавы МНБ Карел Шваб, 21 февраля — замгенсека ЦК КПЧ Мария Швермова, гражданская жена Шлинга и старшая сестра Шваба. После «недопустимого воздействия» (читай: пытки) она была психологически сломлена и весной подписала все требуемые показания, в том числе на Шлинга и Шваба.

Фиктивным заговорщикам «шили» подготовку свержения президента страны Готвальда и генсека КПЧ Сланского. Боярский выполнял сталинское задание весьма рьяно: только за семь месяцев работы он арестовал более 50 высших чехословацких функционеров⁵. И методично выбивал компромат на… Сланского: «придерживая протоколы до поры до времени у себя в столе, а потом, козыряя ими, убеждал чехословацких лидеров, что над Шлингом стоит кое-кто повыше».

Кстати, с приездом в Прагу Боярского аресты приобрели откровенно антисемитский характер: судилище замышлялось как мощный удар по «мировому сионизму». Евреями были не только Сланский и Шлинг, но и еще девять из четырнадцати подсудимых по этому делу. Да и в СССР тогда вовсю боролись с «космополитами», готовя их депортацию в Сибирь... Вполне в духе эпохи полковник во всеуслышание заявлял, что «наш главный враг — международный сионизм, который везде разослал своих агентов»⁶.

Но, как ни странно, Боярский плохо «слепил» свое дело. Он привык, что кроме насильно выбитых признаний особых доказательств не требуется. «Не учел: Чехословакия — это все-таки не Союз, все-таки центр Европы, да и Сланский как-никак генсек, — пишет Евгения Альбац. — Сталин любил, чтобы подобные процессы обставлялись хорошо — хотя бы с неким внешним оттенком достоверности. <...> Короче, Сталин оказался недоволен. Прочитав отчет Боярского, присланный из Праги, осердился: в материалах „нет никаких оснований для обвинения“, чтобы начать процесс против Сланского приличествующим тому образом».

О чем «вождь народов» и уведомил президента ЧСР Клемента Готвальда в письме от 21 июля 1951 года, закончив словами: «Из этого вытекает недостаточно серьезное отношение Боярского к работе, и поэтому мы решили отозвать его в Москву». В ответ Готвальд попросил оставить Боярского в Праге, ибо он «оказывает чрезвычайно ценную помощь в работе министерства национальной безопасности». Но 23 июля Сталин вынес окончательный вердикт: «Результаты работы Боярского в ЧСР продемонстрировали, что он недостаточно квалифицирован для выполнения обязанностей советника. В связи с этим мы решили отозвать его из Чехословакии»⁷.

Арестовывал Сланского в ноябре 1951 года, готовил и проводил процесс уже другой старший советник МГБ — Алексей Бесчастнов, будущий генерал-лейтенант и многолетний начальник 7-го управления КГБ СССР.

Неподсуден

Так у полковника Боярского буквально из-под носа уплыли генеральские погоны. Мало того — он лишился и полковничьих! Коллеги заподозрили его в еврействе, о чем тут же донесли наверх, но слухи не подтвердились. А едва Боярский покинул Прагу (Альбац: «Полагаю, тоже не с одним чемоданом»), вдогонку «стукнули», что он изъял и уничтожил книгу выдачи продуктов советской военной миссии. «За допущенные ошибки в работе и недостойное поведение снизить в воинском звании до подполковника», — гласил приказ МГБ СССР № 5522 от 13 декабря 1951 года.

Почему после выговора от Сталина его не пустили в расход? Ведь министр Абакумов был уже в тюрьме, под следствием: его арестовали 12 июля, обвинив в государственной измене и сионистском заговоре в МГБ. По всем «законам», пишет Альбац, близкостоящих должны были «убрать», но, видно, заступники разжалованного полковника сидели очень высоко, не в МГБ — в Центральном комитете ВКП(б).

Боярский был рекомендован к использованию только на периферии страны и сослан в Литву — на должность начальника отдела «конторы» в Шяуляйской области. Там он служил до конца ноября 1953 года, борясь с «лесными братьями» (отрядами, воевавшими против советской власти в странах Балтии). И остался верен себе: Витаутас Волотко, которым «занимался» Боярский, подписывал протоколы «собственноручных показаний», ставя в углу латинские буквы ZP — «зверски принужден».

Из автобиографии чекиста, написанной в 1979 (!) году: «В 1950—1951 г. был в Чехословакии, работал советником и одновременно собирал материалы для диссертации, что послужило одной из основных причин отзыва меня в июле 1951 г. в Москву. <...> В 1951—1953 гг. работал в Литовской ССР, где закончил диссертацию. <...> В 1953 г. откомандирован в Москву и в связи с поступлением в аспирантуру был уволен в запас...»

Но, по данным Альбац, уволен в запас Боярский был в связи с арестом Берии, чисткой центрального аппарата МГБ и большим количеством скопившегося на него «компрометирующего материала». Разумеется, он не порвал с органами, а был переведен в так называемый «действующий резерв» и остался на оперативной работе.

«В 1954 г. защитил диссертацию, — вещает о себе подполковник, — и окончательно перешел на научную работу, к которой всегда стремился». В личном деле диссертанта, в забавной справке, датированной 1954 годом, указано: «Научно-практический стаж Боярского В. А. насчитывает 23 года. <...> Во время службы в НКВД—МГБ СССР им велась в том числе педагогическая работа».

Это как же он исхитрился, всю жизнь прослужив в карательных органах, всего через год после увольнения защитить диссертацию на соискание степени кандидата исторических наук?! Ее тема — «Разгром интервентов и белогвардейцев на Восточном фронте (лето 1918 — начало 1919 г.)». Альбац: «Наверное, посадил кого-то из ученых, при обыске нашел готовую рукопись, по привычке брать чужое — положил в карман. <...> Дальше — при его связях — дело простое: защитил. <...> Кто написал Боярскому диссертацию — достоверно мне выяснить так и не удалось. Думаю, что имя автора навсегда уже сокрыто в расстрельных списках МГБ».

В 1956 году, после XX съезда КПСС, Комитет партийного контроля исключил подполковника Боярского из партии «за грубые нарушения социалистической законности в 1937—1939 годах» (Альбац: «Как будто в 40-х и начале 50-х он цветочками торговал!»). Тогда же военный прокурор Северо-Кавказского военного округа возбудил уголовное дело против целого ряда бывших следователей НКВД, включая Боярского. Однако на прокуратуру оказывалось сильное давление, и дело закрыли — «по истечении срока давности совершения преступления».

Правда, в 1958-м по просьбе первого секретаря Северо-Осетинского обкома КПСС и личному указанию Хрущева Главная военная прокуратура СССР вновь завела дело на Боярского — он даже был арестован и просидел месяц в Бутырской тюрьме. Увы, из этого уголовного дела выделили в отдельное производство, то есть попросту вынули том с материалами о деятельности будущего профессора в 40—50-х годах. А довоенными «подвигами» Боярского и его североосетинского шефа Городниченко занялась группа следователей под руководством подполковника юстиции Дмитрия Каширина.

Как узнала Альбац, группе Каширина удалось найти несколько десятков живых свидетелей и подобрать около 300, выражаясь юридическим языком, эпизодов на Боярского — то есть фактов, свидетельствующих, что он лично арестовывал, лично пытал, лично подводил людей под расстрел. «Это был истинный виртуоз, — говорил Каширин, — настоящий виртуоз, мастер пыточного дела».

Но виртуоза выпустили на свободу «в связи с болезнью», и в феврале 1959 года заместитель главного военного прокурора Борис Викторов подписал постановление о прекращении уголовного дела — опять же «за истечением давностного срока с момента совершения преступления». Через тридцать лет генерал Викторов скажет: «Принял грех на душу… На Боярском пробы ставить негде. Мучил людей, а осудить мы его не смогли — не дали».

Защита докторской

После тюремных передряг кандидат исторических наук Владимир Боярский вернулся на место своей оперативной работы, под «крышу» Академии наук СССР. Его дальнейшая научная и педагогическая карьера шла в гору так же споро, как и карьера чекиста. Уже в 1962-м он соавтор учебника, который потом ляжет в основу его докторской диссертации: «Разработка рудных и россыпных месторождений», затем — старший научный сотрудник по специальности «История науки и техники», доцент, автор 53 научных работ…

Наконец, в 1978 году Боярский изловчился защитить вторую диссертацию, уже на соискание степени доктора технических наук. Тема — «Развитие научно-технических основ открытой разработки рудных месторождений СССР. Опыт исторического исследования». Кто же ее написал? Прозрачный намек дает вторая фамилия на обложке упомянутого учебника — Михаил Агошков, тогда член-корреспондент АН СССР, а позже полный академик и Герой Соцтруда.

С 1933 года доцент Агошков был завкафедрой и замдекана горного факультета Института цветных металлов г. Орджоникидзе, а Боярский числился у него в студентах, будучи резидентом НКВД по тому же институту. В пору «ежовщины» в Цветмете и других вузах десятками арестовывались студенты, преподаватели, профессора́. Агошков был среди тех немногих, кто уцелел. В 1938-м он, специалист в области горного дела, выступил экспертом по совсем другому делу — о контрреволюционной организации на руднике, а вел следствие Боярский.

Годом раньше, в 1937-м, Агошков поставил свою подпись на дипломе первой степени № 8707 об окончании Боярским В. А. горного факультета Северо-Кавказского Института цветных металлов — тот защитил дипломный проект на «отлично» и получил квалификацию «горного инженера горнорудной промышленности». Между тем материалами спецпроверки МГБ СССР в 1950 году установлено: «Данных об окончании института и выдаче диплома Боярскому В. А. не имеется. Диплом Боярскому выдан незаконно». «Среди лиц, закончивших институт, Боярский не значится», — подтвердило расследование Главной военной прокуратуры в 1990 году.

Когда подполковник защищал докторскую, на него пришла очередная анонимка: «Я не знаю, каковы научные достоинства диссертации, хотя Боярский никогда горняком не был, но его моральный облик мне хорошо известен. Боярский повинен в клевете и истреблении партийных работников в нашей стране и в Чехословакии. <...> Он скрыл от Ученого совета, что исключен из рядов партии». Спасать коллегу-соавтора бросился тот же Агошков: «Как человек хорошо — около 50 лет — знающий В. А. Боярского…»

Альбац: «Что ж, по сравнению с ценой жизни эта цена — вовсе не велика».

Прощению не подлежит

В 80-е годы моя семья каждое лето снимала дачу в подмосковной Здравнице. У нас были милые пожилые соседи — профессор Владимир Ананьевич Боярский и его жена Мария Николаевна. С ними приятельствовал мой тесть, фронтовик и юрист. Днем они частенько прогуливались, а вечером все пили чай на нашей веранде. Боярский был неизменно любезен и учтив, но порой настораживал жесткий, холодный взгляд его черных глаз.

В 1987-м Мария Николаевна умерла, и мы выразили соседу свои соболезнования. Однако со следующего лета тесть прекратил с ним всякое общение: 8 мая 1988 года культовая перестроечная газета «Московские новости» напечатала очерк Евгении Альбац «Прощению не подлежат» с первым, еще далеко не полным рассказом о темном прошлом подполковника-гэбиста Боярского.

Эта публикация открыла журналистке доступ к его уголовному делу, хранившемуся в архиве Главной военной прокуратуры СССР, и ее потрясли прочитанные там восемнадцать томов архивно-уголовного дела № 06-58 на Боярского В. А. Вскоре Альбац поведала людям о необычном собрании в Академии наук, состоявшемся 5 сентября 1988 года:

«Народу набилось — полный зал. <...> В этот день происходило событие, не имевшее прецедента в советской истории. Подонку и убийце, чекисту с полувековым стажем, в этот день публично, с документами на руках, люди, выросшие в смертельном страхе перед такими, как он (а кое-кто и перед ним лично), в глаза сказали: подонок и убийца. Хотя, конечно, в интеллигентном ученом собрании употреблялись выражения помягче. Ну что ж, пусть будет так: ему было выражено общественное презрение. <...> Боярский услышал то, что, был убежден, похоронено навсегда».

Собравшимся зачитали фрагменты его личного дела ОИ-4630 из архива КГБ и предъявили убийственные протоколы допросов с подписью Боярского на каждом листе. Информация о двойной жизни профессора произвела эффект разорвавшейся бомбы…

После серии очерков Альбац о нашем дачном соседе Высшая аттестационная комиссия СССР лишила Боярского В. А. ученых степеней кандидата исторических и доктора технических наук, как водится, «за поступки, несовместимые со званием советского ученого». Государственный комитет СССР по народному образованию на основании ходатайства Московского горного института и ИПКОНа лишил его званий профессора и доцента. Президиум АН СССР — звания старшего научного сотрудника. Московская организация Союза журналистов СССР исключила Боярского из своих рядов.

И только Комитет государственной безопасности СССР сохранил статус-кво: как был Боярский подполковником, заслуженным работником органов и почетным чекистом — так и остался.