Вацлав Данек родился в Праге в 1929 году в семье учителей. После окончания гимназии три года играл в пражском Театре на Фидловачке. В 1950—1954 гг. учился на Театральном факультете Академии искусств в Праге, после чего устроился на Чехословацкое радио в качестве литературного редактора зарубежной поэзии. Здесь он проработает 40 лет. Данек переводил стихи со многих языков: русского, украинского, венгерского, персидского, монгольского и других. Он был лично знаком с Анной Ахматовой, Иосифом Бродским, Андреем Вознесенским, Евгением Евтушенко, Беллой Ахмадулиной, Булатом Окуджавой… На сегодняшний день у Вацлава Данека вышло 17 сборников собственной поэзии и более 50 переводной. На протяжении многих лет он участвует в организации культурных и литературных мероприятий, является членом чешского ПЭН-клуба и объединения Художественная беседа (Umělecká beseda).

— В июле 2024-го года вы отпраздновали 95-летие. Пять лет назад, к предыдущему вашему юбилею, в нашем журнале был опубликован небольшой материал о вас[1]. Изменилось ли в чем-то ваше мироощущение за прошедшие годы? Или, может быть, изменились вы сами?

— Я бы не сказал… Разве что колени иногда подводят, а в остальном все в порядке. Иногда я шучу, что чувствую себя хорошо исключительно благодаря своей привычной порции белого вина — особенно моего любимого Грюнер Вельтлинера (Veltlínské zelené). Оно в некотором роде держит меня на плаву.

— А насколько радикально, по вашему мнению, изменился мир за последние годы?

— Думаю, что мир никогда не изменится — меняются, скорее, люди. Хотелось бы верить, что такие перемены произойдут в пользу всеобщего блага, а не одичания. Подобные мысли звучат и во многих стихотворениях, которые я когда-то переводил. Мне кажется, что наш мир всегда будет находиться в борьбе за свое существование. И люди его в этом должны поддерживать — с помощью настолько желанной, но все еще слабой демократии, которая больше сочувствует нашему миру, нежели укрепляет в нем свои позиции.

— Давайте вернемся в прошлое… Сколько вам было лет, когда вы осознали, что хотите связать свою жизнь с литературной деятельностью? Сначала вы писали стихи и лишь потом занялись переводами?

— Да. К словесности меня изначально привело радио, по которому я вместе с папой любил слушать комментатора футбольных матчей Йозефа Лауфера. Тогда, в детстве, я хотел стать именно им, тоже комментировать футбольные матчи. Возможно, это и привело меня к дальнейшей работе на радио. Помню, мой папа частенько любил сочинять сатирические стишки, вдохновленные именно радио. Ну, а я, конечно же, подражал ему, и мои самые первые стихи были тоже сатирические. Лишь позже я перешел к лирике. Однако искренние, личные переживания тогда часто запрещались в поэзии и воспринимались как антирежимные… В итоге вскоре я занялся переводами зарубежной поэзии. Моя собственная книга стихотворений появилась, когда мне уже было за сорок.

— Тем не менее самые первые ваши стихотворения были напечатаны, когда вы еще учились в гимназии…

— В 1945 году, когда мы вернулись в Судеты, откуда нас выгнали немцы, я написал стихотворение, воспевающее освобождение пограничной области. Помню, упоминал я в нем Масарика и Бенеша, а заканчивалось оно словами «Этот сброд иноземный сокрушен». Стихотворение напечатали в первом чешском послевоенном журнале «Жатецкий край».

К моему первому поэтическому переводу меня, по сути, подтолкнула наша учительница английского языка в 1947-м. Она дала нам задание перевести стихотворение Генри Лонгфелло «The Rainy Day» («Дождливый день»). Я это сделал, и она сказала, что мой перевод настолько хорош, что когда-нибудь я мог бы этим заниматься профессионально… Это мне, разумеется, очень сильно помогло при выборе профессии.

В школе я писал сатирические стишки, в основном для себя и своих одноклассников, и даже «издал», если так можно сказать, небольшой сборник тиражом в один экземпляр, который назвал «Из блокнота гимназиста».

— Поэзию вы переводили со многих языков, в том числе и по подстрочнику. С какого языка было проще всего переводить и какие авторы вам были ближе по духу?

— С этим непосредственно связана моя личная история, поскольку мой дядя, Анатолий Гончаров, был казацким офицером, позже эмигрантом. В Праге, где он устроился работать секретарем в русской гимназии на Панкраце, он познакомился с моей тетей, и вскоре они поженились. Уже с детства он мне декламировал стихи Пушкина и Лермонтова, пел русские песни, что, конечно же, не могло не повлиять на мое положительное отношение к языку. Немецкий я знал еще лучше, но не переводил немецкую поэзию, разве что некоторые песни. Дело в том, что меня не очень привлекает перевод верлибра, я люблю форму, а она присутствует прежде всего в русской, украинской, хорватской и другой славянской поэзии. Что касается авторов, наиболее мне близких, то это, конечно же, Андрей Вознесенский, которого я считаю самым значимым поэтом второй половины XX века. Безусловно, это и Иосиф Бродский, чью поэзию я переводил, когда это было запрещено. Он, как мы знаем, эмигрировал, позже стал лауреатом Нобелевской премии… Далее хотелось бы упомянуть Беллу Ахмадулину и Булата Окуджаву, а также представителей русской классики ХХ века: символистов Иннокентия Анненского и Александра Блока, акмеиста Осипа Мандельштама, имажиниста Сергея Есенина…. На чешский я также перевел один сборник Арсения Тарковского. Сейчас, когда вышло полное собрание его сочинений, я с удовольствием переводил бы его снова, но, к сожалению, нет уже той заинтересованности в русской поэзии… В любом случае, этим теперь должна заниматься в первую очередь молодежь. Думаю, что мое поколение (рожденные в 1920—1930-е гг.) успело перевести больше всего русских авторов.

— Кто еще, помимо русских поэтов, произвел на вас большое впечатление?

— Возможно, так же, как и Вознесенский, по своей метафоричности мне близок венгерский поэт Шандор Вёрёш. Его я переводил при помощи подстрочника моего знакомого венгра, который владел чешским практически как своим родным языком, писал сонеты по-чешски. Думаю, у нас с ним в итоге получился очень неплохой перевод. Вёрёша «открыли» французы, издали его, и лишь потом он стал первым венгерским поэтом…

— А в настоящий момент вы работаете над каким-нибудь переводом?

— Да, буквально недавно я его доделал. Никогда еще я не переводил такое длинное поэтическое произведение — где-то 1500 строк, целая книга… Это поэма Александра Солженицына «Прусские ночи», возникшая на основе дневниковых записей. Возможно, именно эта поэма и ускорила его попадание в лагеря… Это некая исповедь в стихах капитана русской моторизованной пехоты, которая от польско-прусской границы пошла на Берлин. Во время этого похода Солженицын был награжден, а вскоре после этого его арестовали, поскольку в руки КГБ попало его письмо, в котором он критикует тезис Сталина о том, что каждый военнопленный является предателем. Помимо того, в своем письме он пишет о стремлении русских солдат к наживе, частых изнасилованиях, что Солженицын считал колоссальным моральным падением, чем-то низким и неприемлемым — всякое насилие в принципе он строго осуждал. Для меня поэма стала открытием, чем-то уникальным. По сути, это было одно из его первых литературных произведений. Здесь же он вспоминает легендарный русский эпос «Слово о полку Игореве» (отрывок из него представлен в качестве мотто ко всей поэме). Благодаря этому автор показывает героизм советского солдата в некоем сатирическом свете, говорит о том, что это всего лишь обычный человек, грешная душа. Наверное, ни один русский писатель не описывал данную тему настолько аутентично, ведь у большинства авторов советский солдат являлся примером героизма, имел качества сверхчеловека, а отнюдь не грешника… Солженицын же, наоборот, встает на путь покаяния. Поэтому я и взялся за перевод «Прусских ночей», являющихся крайне ценным с точки зрения истории поэтическим произведением. Здесь, в Чехии, даже те, кто переводил «Архипелаг ГУЛАГ», не знали о существовании этой поэмы. Впервые «Прусские ночи» вышли во Франции лишь в 1970-е гг. Можно сказать, что свое произведение Солженицын написал сызнова, по памяти, после чего уже занимался редактированием.

— Насколько сложной задачей был для вас перевод поэмы?

— Не всегда это было просто, ведь здесь можно найти очень много сленговых и различных экспрессивных выражений — особенно в диалогах, прямой речи. В любом случае, результат должны будут оценить читатели…

— Давайте теперь обратимся к вашей собственной поэзии. Работаете ли вы сейчас над новым сборником?

— В 2022 году вышла вторая книга моих избранных произведений Z rozbásněných nocí, а в настоящий момент я готовлю новый «старческий» сборник.

— Наблюдаете ли вы какие-нибудь изменения в том, как вам писалось раньше и как сейчас? Сложнее ли стало работать?

— Думаю, что одинаково — по крайней мере мне… Как и всегда, мне комфортнее всего пишется по ночам, при свете настольной лампы. Так же рифмы часто приходят сами собой, когда я уже засыпаю, и даже во сне… По-прежнему мне интересно, когда в поэзии присутствуют конкретные ритмы, самые разнообразные рифмы и формы, которыми, в частности, была богата классическая поэзия. Это и сонеты, и баллады, и октавы… В целом, чешскому стихосложению ближе всего хорей, дактиль. В случае Солженицына это скорее четырехстопный хорей.

— Мы помним, что в 2013 году у вас вышли мемуары Kam utek Stolkolet («Куда убежал Стольколет»). Размышляли ли вы над продолжением, ведь за такую долгую жизнь вы успели познакомиться и подружиться со многими интересными, талантливыми людьми?.. Наверняка вы упомянули не всех в первой книге.

— Да, вы правы. Второй том, продолжение, уже почти готов. Здесь у меня будут представлены, если можно так выразиться, словесные портреты моих самых близких друзей. Многие из них уже, к сожалению, не с нами… Хотелось бы надеяться, что до конца года книга будет готова.

— Какой ваш сборник вам больше всего дорог, больше всего нравится по той или иной причине?

— Очень сложно сказать... Разве что особое отношение у меня к самому первому сборнику Jak jsme lili zvon («Как мы отливали колокол»), вышедшему в 1978 году. В настоящий момент самое главное — писать в свободном мире, писать открыто и искренне, отобразить свою душу и время, в котором мы живем.

[1] «Я верю в солнечное завтра!» // Русское слово № 7/2019.