«С этой набережной осенью 1922 года отправились в вынужденную эмиграцию выдающиеся деятели отечественной философии, культуры и науки», — гласит надпись на гранитном монументе, установленном 15 ноября 2003 года на набережной Лейтенанта Шмидта попечением Санкт-Петербургского философского общества. Это событие с легкой руки С. С. Хоружего получило название «философский пароход» — статью с таким заглавием этот видный физик и знаток русской религиозной философии опубликовал в «Литературной газете» в 1990 году.

Еще весной 1917 года будущий «пассажир» «философского парохода» философ С. Л. Франк писал, что главный нравственный водораздел в современном русском обществе проходит «между сторонниками права, свободы и достоинства личности, культуры, мирного политического развития, основанного на взаимном уважении, чувства ответственности перед Родиной как великим целым, с одной стороны, — и сторонниками насилия, произвола, разнуздания классового эгоизма, захвата власти чернью, презрения к культуре, равнодушия к общенациональному благу — с другой. В одном лагере хотят свободы для всех, надеются, что отныне не будет политических преследований, относятся с великодушием к побежденным и униженным представителям старой власти; в другом — пытаются завести цензуру, хотят арестовывать всякого инакомыслящего и дают побежденным чувствовать силу кулака победителя».

Неприятие «кулака» советской власти вынуждало многих представителей русской культуры Серебряного века покидать родину, и этот процесс начался уже с конца 1917 года. Эмигрировали всеми правдами и неправдами: уезжали на гастроли или в командировки, из которых не возвращались, эвакуировались с частями Белой армии, оформляли документы на репатриацию (в большинстве — фиктивные), нелегально переходили границу и т. п. Стать эмигрантом было очень непросто, а в последнем случае — и смертельно опасно. Тем поразительнее была акция большевистского правительства по высылке за границу крупнейших русских мыслителей, а наряду с ними и десятков виднейших отечественных ученых. Большинство этих людей было если не аполитично, то по меньшей мере не занималось активной политической деятельностью¹.

Но смириться с диктатурой, которая попирала все Божеские и человеческие законы, они не могли уже просто как порядочные и уважающие себя люди. И преступные вожди большевиков это прекрасно осознавали. Вынужденный переход от военного коммунизма к НЭПу оживил у интеллигенции надежды не только на коренные изменения в экономике, но и на послабления в области идеологии. Оживление культурных инициатив и общественного движения в среде интеллигенции вызвало у большевистских руководителей крайнее раздражение, поскольку объективно посягало на их монополию на власть.

Разразившийся в 1921 году в Поволжье и Украине голод своим масштабом и жестокостью не только ужаснул российскую и западную общественность, но и заставил задуматься далекое от какого-либо гуманизма советское руководство. Трагедия вынудила власть привлечь к решению проблемы продовольствия как международные организации, так и представителей интеллигенции: в июле 1921 года был организован Всероссийский комитет помощи голодающим (Помгол). Большинство исследователей полагает, что именно история этого Комитета предопределила судьбу «пассажиров» «философского парохода».

Трудно сказать, что реально было сделано Комитетом за недолгое время его работы. По словам философа Н. А. Дмитриевой, складывается впечатление, что большая часть усилий его членов ушла на решение организационных вопросов. «Между тем сам факт его существования получил значительный резонанс в западной и, прежде всего, в эмигрантской прессе. Известный лозунг „Заграница нам поможет!“ <…> в отношении к Помголу реализовался двояким образом: с одной стороны, западная общественность осознала всю бедственность положения российской провинции и, в свою очередь, инициировала ряд благотворительных организаций, вроде АРА (American Relief Administration), а также денежную и продовольственную помощь от своих правительств. С другой стороны, эмигранты и близкие к ним по интересам и целям западные круги увидели в этом чуть ли не начало падения советского режима и безо всякого стеснения и оглядки на бывших своих соотечественников рассуждали в прессе о роли Комитета в расшатывании советских устоев, о тех условиях, которые должны предъявить европейские правительства советскому, чтобы не только добиться контроля над распределением поступающих средств, но и заставить советскую власть пойти на изменение государственного строя». Все это послужило причиной ликвидации Помгола уже в конце августа 1921 года и ареста наиболее активных его членов из числа общественных деятелей. Напомним, что в это же время была расстреляна часть приговоренных к высшей мере наказания за участие в подпольной антибольшевистской Петроградской боевой организации («Заговоре Таганцева»).

Вскоре постановлением ВЦИК сосланным в небольшие города России членам Помгола было разрешено переехать в губернские города, за исключением Петрограда, Москвы, Киева, Одессы и Харькова, или выехать «на собственный счет» за границу. Из них правом выезда воспользовались только Е. Д. Кускова и С. Н. Прокопович. Таким образом, эта супружеская пара стала первой в списке высланных за границу еще в июне 1922 года, т. е. до окончательного решения властями вопроса о механизме и идеологическом обосновании этой процедуры.

С кампанией помощи голодающим, но уже средствами одной только власти связана другая акция, получившая резонанс во всех слоях российского общества, — изъятие церковных ценностей. По свидетельству Б. Н. Лосского, сына философа, одного из пассажиров «философского парохода», «образованным людям эта правительственная мера представлялась не только как кощунство и антиклерикальная провокация, но и как пагубный вандализм».

Значительный вклад в формирование образа «антисоветской интеллигенции» был внесен забастовкой профессоров и преподавателей московских вузов в феврале 1922 года. Бастующие добивались «автономии высшей школы» и «улучшения материального положения профессуры и студенчества», что власти оценили как политическую акцию, направленную против влияния в высшей школе коммунистической партии и классового принципа.

НЭП послужил мощным стимулом к созданию новых частных издательств и возобновлению работы прежних. Правда, еще в 1920 году в издательстве «Колос» вышел двухтомник будущего отца американской социологии П. А. Сорокина «Система социологии». Сам автор «всю жизнь потом удивлялся», как ему удалось опубликовать эту работу. А его друг проф. Э. Л. Радлов при встрече заметил Сорокину: «…За несколько страниц вашей книги <…> вы заслужили у нашего правительства расстрел, и даже не один. Никто, кроме вас, не публиковал такую резкую критику существующего режима». На что автор ответил: «Раз все равно казнят, предпочитаю, чтобы расстреляли за дело, а не просто так».

Очень характерна судьба вышедшего в 1922 году в московском частном издательстве сборника «Освальд Шпенглер и „Закат Европы“» и его авторов. Несмотря на свой отнюдь не научно-популярный характер, он имел такой успех, что за две недели разошелся весь десятитысячный тираж. Ленин назвал эту книгу «литературным прикрытием белогвардейской организации», после чего три ее автора (философы Степун, Бердяев и Франк) были арестованы и высланы, а оставшийся на родине экономист Букшпан спустя некоторое время был расстрелян.

Идея выслать за рубеж идейных противников новой власти, не желающих покинуть родину по своей воле, несомненно, принадлежит Ленину, хотя некоторые из высланных были уверены, что их судьбу решила инициатива Троцкого. Конечно, Ленин действовал не один, опирался на мощный партийно-государственный аппарат и прежде всего — на своих ближайших сподвижников. В партийных и чекистских кругах высылка фигурировала под кодовым названием «Операция».

Идею высылки из страны Советов «старой» интеллигенции Ленин вынашивал задолго до событий 1922 года. В апреле 1919 года его интервьюировал американский журналист Линкольн Стеффенс. На вопрос о красном терроре Ленин ответил, что террор «причиняет вред революции и внутри, и за пределами [страны], и мы должны понять, как избегать его или контролировать, или управлять им. Но нам следует знать о психологии больше, чем мы знаем сейчас, когда идем сквозь это безумие. Ведь он [террор] служит цели, которая этого заслуживает. <…> Нам следует выдумать какой-нибудь способ избавиться от буржуазии, аристократии. В процессе революции они не дадут нам совершить никакие экономические изменения, на которые они не пошли бы до ее начала; следовательно, от них надо избавиться. Я лично не понимаю, почему мы не можем напугать их, не прибегая к убийствам. Конечно, они опасны вне [России] так же, как и в пределах [ее], но эмигранты не так вредны. Единственное решение, которое я вижу, — это, имея угрозу красного террора, сеять страх и позволять им бежать. <…> Абсолютную, инстинктивную оппозицию старых консерваторов и даже твердых либералов следует подавить, если собираетесь привести революцию к ее цели».

Обосновывая необходимость высылки, Ленин в статье «О значении воинствующего материализма», опубликованной в № 3 журнала «Под знаменем марксизма» за 1922 год, призвал к борьбе против «натиска буржуазных идей» и предложил «вежливенько препроводить» из страны «кое-кого» из «духовной элиты». 19 мая 1922 года он направил секретное письмо Ф.  Э. Дзержинскому с инструкцией по подготовке к высылке «контрреволюционных» писателей и ученых и предложил обязать всех членов Политбюро ЦК РКП(б) два-три часа в день уделять просмотру книг и периодики в поисках инакомыслящих авторов. Этой инструкцией Ленина Дзержинскому, собственно, и было положено начало операции по высылке интеллигенции.

21 мая нарком здравоохранения РСФСР Н. А. Семашко информировал Ленина и Политбюро об оппозиционных настроениях (стремлении сохранить независимую земскую и страховую медицину), проявившихся в ходе 2-го Всероссийского съезда врачебных секций Всероссийского медико-санитарного общества, и предложил «изъять» с помощью Государственного политического управления (ГПУ) руководителей съезда. В записке ГПУ от 3 июня, которая была подготовлена для Политбюро ЦК РКП(б) одним из главных «специалистов по интеллигенции» Я. С. Аграновым, говорилось о «контрреволюционной работе» антисоветской интеллигенции в различных научных обществах, частных издательствах, вузах (имелись в виду упомянутые выше забастовки в Московском университете, Высшем техническом училище и других учебных). Постановлением Политбюро ЦК РКП(б) «Об антисоветских группировках среди интеллигенции» от 8 июня образована комиссия (зам. председателя ГПУ И. С. Уншлихт, заместитель председателя Совета Народных Комиссаров Л. Б. Каменев, народный комиссар юстиции РСФСР Д. И. Курский, позднее вошли Г. Г. Ягода, тогда член коллегии ГПУ, и Агранов) для подготовки списков инакомыслящих, проживавших в Москве, Петрограде, Орле, Вологде и ряде других городов РСФСР, а также в Украине. В списки, которые окончательно утверждались Политбюро, были включены свыше 200 человек. При составлении этих списков использовались, в частности, агентурные данные ГПУ по ряду политических дел («Заговор Таганцева», «Тактический центр» и др.). 10 августа 1922 года была образована Особая комиссия по высылке при НКВД РСФСР, которая получила право административной высылки за пределы РСФСР и ссылки вглубь страны сроком до трех лет лиц, обвиненных в контрреволюционной антисоветской деятельности. В ночь с 16 на 17 августа в городах РСФСР (в Украине в ночь с 17 на 18 августа) начались массовые аресты представителей интеллигенции.

В опубликованной 31 августа 1922 года в «Правде» статье «Первое предостережение» писалось, что «кадетствующие и эсерствующие круги интеллигенции, вообразив, что НЭП дает им новую опору для контрреволюционной работы, усиленно повели таковую, поддерживая тесную связь с заграничными белогвардейцами. Советская власть, обнаружившая слишком много терпения, дала, наконец, первое предостережение: наиболее активные контрреволюционные элементы из профессоров, врачей, агрономов и пр. высылаются частью за границу, частью в северные губернии. Для рабочих и крестьян все это служит напоминанием о том, что им скорее нужно иметь свою рабоче-крестьянскую интеллигенцию».

А днем раньше в том же главном печатном органе РКП(б) появилось интервью Троцкого, данное американской журналистке Луизе Брайант-Рид, в котором он заявил: «Те элементы, которые мы высылаем или будем высылать, сами по себе политически ничтожны. Но они — потенциальное оружие в руках наших возможных врагов. В случае новых военных осложнений, — а они, несмотря на все наше миролюбие, не исключены, — все эти наши непримиримые и неисправимые элементы окажутся военно-политической агентурой врага. И мы будем вынуждены расстреливать их по законам войны. Вот почему мы предпочитаем сейчас в спокойный период выслать их заблаговременно. И я выражаю надежду, что вы не откажетесь признать нашу предусмотрительную гуманность и возьмете на себя ее защиту пред общественным мнением».

Последняя фраза Троцкого свидетельствует о том, что большевистские вожди своей акцией стремились «убить двух зайцев»: избавиться от идейных противников и продемонстрировать свой «гуманизм». Последнее было особенно важно в той исторической ситуации, когда советское руководство рассчитывало на выход из международной изоляции.

Судя по всему, эта операция задумывалась изначально как вариант ссылки, хотя и в непривычном формате. Об этом свидетельствует, в частности, тот факт, что советское правительство вначале обратилось к Германии с просьбой о предоставлении виз коллективно всем депортируемым. Комментируя это ходатайство, Н. О. Лосский пишет: «Канцлер Вирт ответил, что Германия не Сибирь и ссылать в нее русских граждан нельзя, но если русские ученые и писатели сами обратятся с просьбой дать им визу, Германия охотно окажет им гостеприимство». По словам Л. А. Когана, «еще нагляднее выступает перед нами истинный характер „Операции“, если учесть, что высылка за границу меньшей, элитной части репрессированных прикрывала привычное заточение большинства их в тюрьмах, лагерях и других „зонах“».

Опальных представителей интеллигенции высылали партиями вместе с семьями железнодорожным транспортом из Москвы в Ригу (23 сентября) и Берлин (конец сентября) и германскими пароходами «Обербургомистр Хакен» (29—30 сентября 1922 года) и «Пруссия» (16—17 ноября 1922 года). Эти корабли доставили высланных из Петрограда в Штеттин (Германия; ныне Щецин, Польша). Кроме того, несколько человек было отправлено из Севастополя в Константинополь 18 декабря; еще ряд лиц был депортирован в начале 1923 года. Всего в списках ГПУ числится 81 имя, но общее число высланных из страны точно неизвестно: по разным данным, оно составляет (вместе с членами семей) 228 или 272 человека. Среди отправленных за границу были такие виднейшие представители интеллектуальной элиты, как философы Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, И. А. Ильин, Л. П. Карсавин, И. И. Лапшин, Н. О. Лосский, Ф. А. Степун, С. Л. Франк; социолог П. А. Сорокин, историк А. А. Кизеветтер, литературовед Ю. И. Айхенвальд, писатель М. А. Осоргин (Ильин), ученый-механик В. В. Зворыкин; деятель российского кооперативного движения, агроном И. П. Матвеев и его коллега А. И. Угримов; зоолог, профессор и ректор Московского университета (в 1919—1920 гг.). М. М. Новиков; экономист-статистик А. В. Пешехонов. Многие из них внесли существенный вклад в мировую культуру и развитие науки. Часть представителей интеллигенции (около 50 человек) была сослана в отдаленные районы страны; нескольких врачей отправили в губернии, где в это время свирепствовал голод.

Отнюдь не исключено, что у «Операции» была еще одна, тайная цель. Один из высланных, философ С. Е. Трубецкой, вспоминал: «Зная методы ГПУ, невольно напрашивалась мысль, не пытается ли оно, пользуясь случаем высылки, ввести в среду нашей эмиграции еще новых своих агентов, примешанных к составу высылаемых и получающих тем самым ярлык патентованных „контрреволюционеров“?» Поэтому неудивительно, что консервативная часть эмиграции встретила высланных с недоверием.

«Философскому пароходу» посвящено довольно много публикаций и одна небольшая монография. Ее автор, М. Е. Главацкий, полагает, что «особого насилия» к высылаемым применено не было. По его мнению, «в этом событии (высылке. — И. Ш.) можно найти редкий случай совпадения интересов власти и высылаемой интеллигенции: каждая сторона хотела, чтобы это осуществилось, причем как можно скорее. Из воспоминаний экспатриантов видно, что властями поощрялось создание общественных групп по выезду. Их представителям выделялся государственный транспорт, выдавались различные справки для получения виз и иностранных паспортов, обмена рублей на валюту и т. д.» Отдавая должное своим предшественникам, благодаря которым был «накоплен значительный научный материал» по этой акции, Главацкий констатирует, что «все же остаются вопросы, на которые пока нет ответов или по которым высказаны полярные точки зрения. Мы до сих пор не знаем ни численности, ни состава включенных в списки кандидатов на изгнание и лиц, оказавшихся на чужбине. Мы так и не можем решить, считать ли депортацию самым позорным деянием большевиков или ее следует рассматривать как „предусмотрительную гуманность“. Почему не состоялся диалог между интеллигенцией и большевистской властью в 1922 г.? Каковы истинные причины экспатриации? Можно ли считать, что идея высылки за границу принадлежала лично B. И. Ленину? Есть ли доказательства того, что высланные действительно были „пособниками Антанты“ и идеологическими „врангелевцами“ и „колчаковцами“? Можно ли согласиться с выводом одного из исследователей: „Горе той власти, которая не может позволить себе "роскошь" иметь оппозицию, но горе той оппозиции, которая не хочет понять власть“? Какие уроки можно извлечь из высылки инакомыслящих?»

Все эти вопросы слишком наивны, чтобы воспринимать их всерьез. Однако задает их ученый-историк, имеющий степень доктора наук! В хвалебной рецензии на книгу своего коллеги другой доктор исторических наук среди прочих несуразностей (к примеру: «среди высланных было от силы с десяток действительно „выдающихся деятелей науки и культуры России“») рассказывает, что большевики не были изобретателями высылки представителей интеллектуальной элиты, но следовали древней традиции, самой знаменитой жертвой которой стал Сократ (и этот вздор преспокойно публикуется в «Вестнике РАН»!). А доктор философских наук (у которого явные нелады с синтаксисом родного языка) пишет следующее: «Вопрос значимости высланных мыслителей для европейской философской традиции всегда звучит очень пафосно, но большинство исследователей ограничиваются восклицаниями и славословиями, ничего не предлагая в качестве доказательства. Я готова представить аргумент в защиту мнения М. А. Колерова, согласно которому большинство высланных из России мыслителей на Западе ничего принципиально нового не создали, будучи выброшены из культурного и социального контекста, и, добавлю, фактически не повлияли на развитие европейской мысли…»

Это утверждение, мягко говоря, не соответствует действительности. Достаточно привести пример Бердяева, после высылки опубликовавшего порядка 500 работ, многие из которых были переведены на 20 языков и оказали существенное влияние на развитие французского экзистенциализма и персонализма (Ж. Маритен, Э. Мунье и др.). По авторитетному мнению В. Б. Сербиненко, «в эмиграции Бердяев стал активным участником европейского философского процесса, поддерживая отношения со многими западными мыслителями».

Аргумент вышеупомянутой ученой дамы в защиту тезиса о бесплодности творчества большинства высланных из России мыслителей на Западе — это ссылка на авторитет немецкого философа Х.-Г. Гадамера, который, за редким исключением, даже не слышал имен высланных русских философов. При этом она так препарирует его отзыв о Ф. Степуне: ««Это был актер по призванию. Поэтому у него даже кафедра по социологии была. Ему удалось убедить окружающих, что то, чем он занимается — социология…». Цитата оборвана, но далее Гадамер сообщил, что «в Дрездене он (Степун. — И. Ш.) имел большой успех». Добавим: в 1947 году специально для него в Мюнхенском университете была создана кафедра истории русской культуры. О восторженных отзывах Гадамера о его друге Степуне исследовательница также умолчала. Зато после приведенного выше пассажа она пишет следующее: «И это — все, что есть у Гадамера «на слуху» — ни Бердяева, ни Лосского, ни Карсавина, ни Вышеславцева² он не знает». После этой фразы следует типично пропагандистская инсинуация: «Что касается Вышеславцева, то он так отличился во время оккупации Франции, что после разгрома фашизма вынужден был, спасаясь от суда, бежать в Швейцарию». И, наконец, несколько двусмысленный, но совершенно «советский» вывод: «Негативное влияние оказала высылка, эмиграция и до того — революция на саму суть философских и, как следствие, политических взглядов изгнанных мыслителей. Большинство из них резко „поправело“, что означало окончательный переход на мистико-религиозные и подчас националистические позиции».

Все это лишь характерные образцы размышлений некоторых отечественных ученых по поводу интересующей нас темы. Но и этих примеров вполне достаточно для того, чтобы понять: высылка инакомыслящих, получившая название «философского парохода», стала не только печальной вехой, но и важным фактором в процессе культурного одичания России, начало которому положил захват власти большевиками.

«Одним из пагубных последствий „операции“ стал разрыв преемственности в развитии отечественной культуры, особенно философии, — пишет Л. А. Коган. — Изгнание русских мыслителей повлекло за собою их более чем полувековое замалчивание (вперемешку с охаиванием), исключение их трудов из культурного оборота. Многие достижения русской мысли, высоко оцененные на Западе и Востоке, вошедшие в сокровищницу мировой культуры, оказались надолго утрачены, не востребованы в собственной стране. Это вписывается в исторический контекст таких событий, как глобальное обескровливание России в мировой и гражданской войнах, ликвидация дворянства и купечества, вынужденная массовая белая эмиграция, выплеснувшая за наши рубежи значительную часть интеллигенции. В итоге национальному духовному генофонду был нанесен огромный качественный урон, содействовавший люмпенизации и конформизации общества, распространению догматизма и примитивизма в общественном сознании. Не случайно многие яростные гонители русских идеалистов тогда же, в 1922 г., стали активными недругами философии вообще, проводниками философского нигилизма (И. Боричевский, С. Минин, В. Рожицин и др.); характерно, что их геростратовский девиз „философию за борт“ нашел отклик и в таком оплоте официальной идеологии, как Комуниверситет им. Свердлова <…>. Так изгнание философов обернулось отречением от философии». Добавим: из трех оставшихся на родине выдающихся философов два были расстреляны (о. П. Флоренский и Г. Г. Шпет), а один (А. Ф. Лосев) репрессирован.

И под конец — непосредственно связанная с нашей темой малоизвестная история, которую рассказал поэт В. Ф. Ходасевич, в свое время близкий к Горькому: «Горький однажды сказал мне, что в сентябре этого года (1925) истекает трехлетний срок, на который была условно выслана из России известная группа писателей, ученых и общественных деятелей, — и что в сентябре же некоторые из них будут проситься обратно и поведут агитацию за возвращение. <…> Горький настаивал на достоверности своих сведений и в точности назвал мне четыре имени: Е. Д. Кусковой, С. Н. Прокоповича, А. В. Пешехонова и М. А. Осоргина. <…> Именно в назначенный Горьким срок разразилась кампания, получившая название „возвращенческой“ и поднятая именно теми лицами, которых назвал мне Горький. <…> тут стало для меня ясно, что Кускова, Прокопович, Пешехонов и Осоргин сделались жертвами провокации». В организации провокации Ходасевич обвинил Е. П. Пешкову. Но за женой Горького, возглавлявшей Политический Красный Крест, конечно, стояло ГПУ, что не оставляет и тени сомнения в чисто прагматических намерениях организаторов «философского парохода».

Что же касается проблемы возвращения для высланных, то здесь снова процитируем Ходасевича, который писал размышлявшему о репатриации знакомому: «Вы говорите: я бы вернулся, „если б была хоть малейшая возможность жить там, не ставши подлецом“. В этом „если бы“ — самая святая простота, ибо ни малейшей, ни самомалейшей, никакой, никакейшей такой возможности не имеется. Подлецом Вы станете в тот день, когда пойдете в советское консульство и заполните ихнюю анкету, в которой отречетесь от всего, от себя самого».

Литература

Артизов А. Н. «Очистим Россию надолго» // Отечественные архивы. 2003. № 1.

Высылка вместо расстрела. Депортация интеллигенции в 1921—1923 гг. М., 2005.

Геллер М. «Первое предостережение» — удар хлыстом. (К истории высылки из Советского Союза деятелей культуры в 1922 г.) // Вестник русского христианского движения. № 127. IV. 1978.

Главацкий М. Е. «Философский пароход»: год 1922-й: Историографические этюды. Екатеринбург, 2002.

Дмитриева Н. А. «Летучий голландец» российской интеллигенции (очерки истории «Философского парохода») // Скепсис. № 3/4, 2005.

Дмитриева Н. А. «Ой ты, участь корабля…», или Снова о «Философском пароходе» // Пушкин. № 4, 2009.

Коган Л. А. «Выслать за границу безжалостно». (Новое об изгнании духовной элиты) // Вопросы философии. 1993. № 9.

Лосский Б. Н. К «изгнанию людей мысли» в 1922 году // Ступени. Философский журнал. СПб., 1992. № 1 (4).

Макаров В. Г. «Власть ваша, а правда наша» (к 80-летию высылки интеллигенции из Советской России в 1922 г.) // Вопросы философии. 2002. № 10.

Макаров В. Г. Историко-философский анализ внутриполитической борьбы начала 1920-х годов и депортация инакомыслящих из Советской России. М., 2010.

Макаров В. Г., Христофоров В. С. Пассажиры «философского парохода» (судьбы интеллигенции, репрессированной летом — осенью 1922 г.) // Вопросы философии. 2003. № 7.

Осоргин М. А. Времена. Париж, 1955.

Остракизм по-большевистски: Преследования политических оппонентов в 1921—1924 гг. М., 2010.

«Очистим Россию надолго…». М., 2008.

Рокитянский Г. Без историографии нет исторической науки// Вестник РАН. 2003. №9.

Сорокин П. А. Дальняя дорога: Автобиография. М., 1992.

Степун Ф. А. Бывшее и несбывшееся. СПб., 2000.

Трубецкой С. Е. Минувшее. М., 1991.

Ходасевич В. Ф. Собр. соч. в 4 т. Т. IV. М., 1997.

Chamberlain L. Lenin’s private war: the voyage of the philosophy steamer and the exile of the intelligentsia. N. Y., 2007.