Все они друг за другом упомянуты в стихотворении «19 октября» 1825 года, посвященном очередной годовщине открытия Царскосельского Лицея:
И ныне здесь, в забытой сей глуши,
В обители пустынных вьюг и хлада,
Мне сладкая готовилась отрада:
Троих из вас, друзей моей души,
Здесь обнял я. Поэта дом опальный,
О Пущин мой, ты первый посетил;
Ты усладил изгнанья день печальный,
Ты в день его Лицея превратил.
Ты, Горчаков, счастливец с первых дней,
Хвала тебе — фортуны блеск холодный
Не изменил души твоей свободной:
Все тот же ты для чести и друзей.
Нам разный путь судьбой назначен строгой;
Ступая в жизнь, мы быстро разошлись:
Но невзначай проселочной дорогой
Мы встретились и братски обнялись.
Когда постиг меня судьбины гнев,
Для всех чужой, как сирота бездомный,
Под бурею главой поник я томной
И ждал тебя, вещун пермесских дев,
И ты пришел, сын лени вдохновенный,
О Дельвиг мой: твой голос пробудил
Сердечный жар, так долго усыпленный,
И бодро я судьбу благословил.
Как известно, судьбы их сложились очень по-разному: Пущин после окончания Лицея — офицер лейб-гвардии, затем судья Московского надворного суда, декабрист, отбыл 20 лет каторги за участие в восстании на Сенатской площади в Петербурге 14 декабря 1825 года; Горчаков — камер-юнкер при дворе Александра I, избрал дипломатическое поприще, впоследствии министр иностранных дел, канцлер Российской империи с 1867 года; Дельвиг — поэт, издатель альманаха «Северные цветы», «Литературной газеты», продолжившейся и после его безвременной смерти.
И все они посетили опального Пушкина в 1825 году: Пущин приехал в Михайловское 11 января, Дельвиг — в апреле, Горчаков принимал поэта в имении своих родственников, расположенном недалеко от Михайловского, в августе.
Товарищ юности удалой
Из воспоминаний И. И. Пущина: «...вдруг крутой поворот, и как будто неожиданно вломились с маху в притворенные ворота, при громе колокольчика. Не было силы остановить лошадей у крыльца, протащили мимо и засели в снегу нерасчищенного двора...
Я оглядываюсь: вижу на крыльце Пушкина, босиком, в одной рубашке, с поднятыми вверх руками. Не нужно говорить, что тогда во мне происходило. Выскакиваю из саней, беру его в охапку и тащу в комнату...».
Встреча с лицейским другом вызовет затем поэтический отклик Пушкина, который Пущин прочтет уже находясь на каторге:
Мой первый друг, мой друг бесценный!
И я судьбу благословил,
Когда мой двор уединенный,
Печальным снегом занесенный,
Твой колокольчик огласил...
Напоминанием о ней звучит и несколько строчек в «Графе Нулине»:
Кто долго жил в глуши печальной,
Друзья, тот верно знает сам,
Как сильно колокольчик дальный
Порой волнует сердце нам.
Не друг ли едет запоздалый,
Товарищ юности удалой?..
Последняя строчка — напоминание, в частности, о наделавшей много шума лицейской пирушке 5 сентября 1814 года с «гогель-могелем» на основе рома, участниками которой были лицеисты Пушкин, Пущин (Большой Жанно) и Малиновский.
Этому происшествию Пушкин посвятил год спустя стихотворение «Воспоминание» (К Пущину):
Помнишь ли, мой брат по чаше,
Как в отрадной тишине
Мы топили горе наше
В чистом, пенистом вине?
А возвращаясь в 1825 год, заметим, что между 5 и 13 декабря, то есть незадолго до восстания декабристов, Пушкин получил от Пущина, участвовавшего в заговоре, письмо с призывом ехать в Петербург. Письмо не сохранилось, мы знаем о нем лишь по заметке декабриста Н. И. Лорера в его «Записках». Трудно сказать, какой мыслью руководствовался Иван Пущин в эти роковые дни: то ли рассчитывал приездом Пушкина воодушевить восставших, то ли слишком оптимистически оценивал перспективы готовящегося восстания и собирался превратить возвращение опального поэта в революционную столицу в триумфальное событие.
На миг оставь своих вельмож
С Горчаковым ссыльный Пушкин встретился в селе Лямоново в 69 верстах от Михайловского, в имении А. Н. Пещурова, дяди Горчакова. Александр Горчаков ехал в отпуск из Лондона, где служил первым секретарем посольства России. К этому времени социальные статусы бывших однокашников резко различались: блестящий дипломат высокого ранга и опальный поэт без должности и службы. Однако, узнав, что Горчаков находится так близко, Пушкин немедленно отправился в Лямоново. Они встретились на проселочной дороге и по-дружески обнялись. Пушкин читал Горчакову отдельные сцены из создаваемого в это время «Бориса Годунова».
В письме П.А. Вяземскому от 13 и 15 сентября 1825 года Пушкин коснулся вскользь этой встречи: «Горчаков мне живо напомнил Лицей, кажется, он не переменился во многом — хоть и созрел и следств. подсох. Ты вбил ему в голову, что я объедаюсь гонением...». А в следующем письме тому же Вяземскому (вторая половина сентября, не позднее 24-го) продолжил предыдущее сообщение: «Горчаков доставит тебе мое письмо. Мы встретились и расстались довольно холодно — по крайней мере с моей стороны. Он ужасно высох — впрочем, так и должно: зрелости нет у нас на севере, мы или сохнем, или гнием; первое все-таки лучше. От нечего делать я прочел ему несколько сцен из моей комедии, попроси его не говорить об них, не то об ней заговорят, а она мне опротивит...»
Да и в лицейские годы отношения между Французом (Пушкиным) и Франтом (Горчаковым) нельзя было назвать дружескими, но они живо интересовались друг другом, чувствовали между собой некое духовное родство, основанное на высоко развитом у обоих чувстве собственного достоинства: оба они происходили из обедневшей аристократии. Пушкин охотно избирал Горчакова слушателем и критиком своих стихов. Не случайно именно Горчакову посвящено такое количество стихотворных посланий юного Пушкина.
...Что должен я, скажи, в сей час
Желать от чиста сердца другу?
Глубоку ль старость, милый князь,
Детей, любезную супругу,
Или богатства, громких дней,
Крестов, алмазных звезд, честей?..
Пускай, не знаясь с Аполлоном... 1814
...Моя стезя печальна и темна;
И нежная краса тебе дана,
Блестящий дар природы,
И быстрый ум, и верный, милый нрав;
Ты сотворен для сладостной свободы,
Для радости, для славы, для забав.
Они пришли, твои златые годы...
Встречаюсь я с осьмнадцатой весной... 1817
И ты на миг оставь своих вельмож
И тесный круг друзей моих умножь,
О ты, харит любовник своевольный,
Приятный льстец, язвительный болтун,
По-прежнему остряк небогомольный,
По-прежнему философ и шалун...
Питомец мод, большого света друг... 1819
Ему же посвящены строфы в стихотворении «Пирующие студенты» (1814) и уже приведенная нами вначале строфа из стихотворения «19 октября» 1825 года.
В 1870—1880 гг. А. М. Горчаков трижды свидетельствовал, что уговорил Пушкина уничтожить лицейское стихотворение «довольно скабрезного свойства»; в другом месте он называл его «дурной поэмой» и «Монахом». Автограф «Монаха», однако, сохранился, причем в архиве самого же Горчакова, где был обнаружен пушкинистами в 1928 году.
«Пел для муз и для души»
Дельвиг навестил Пушкина в Михайловском в апреле 1825 года, точная дата его приезда неизвестна, она укладывается в промежуток между 8 и18 числами месяца. Отъезд Дельвига в Петербург датируется 24—25 апреля. Даже такими скудными подробностями, какие нам известны о встрече с Пущиным и Горчаковым, о моменте встречи с Дельвигом мы не располагаем.
Во время пребывания Дельвига в Михайловском Пушкин читал ему написанные сцены «Бориса Годунова», обсуждал с другом, мнением которого дорожил, предполагаемое издание собрания своих стихотворений, играл с ним на бильярде, ездил в соседнее Тригорское.
«Как я был рад баронову приезду. Он очень мил! Наши барышни все в него влюбились — а он равнодушен, как колода, любит лежать на постеле... Приказывает тебе кланяться, мысленно тебя целуя 100 раз, желает тебе 1000 хороших вещей (например, устриц)», — сообщает Пушкин брату в письме от 22 апреля 1825 года.
В Михайловском Пушкин при участии Дельвига сочиняет шуточную элегию на смерть тетки по отцу Анны Львовны Пушкиной:
Ох, тетенька! ох, Анна Львовна,
Василья Львовича сестра!
Была ты к маменьке любовна,
Была ты к папеньке добра…
К смерти Пушкин всегда относился без должного пиетета. Элегию эту он сообщил Вяземскому письмом от конца апреля 1825 года, которое доставил адресату возвратившийся от Пушкина Дельвиг вместе с главой второй «Евгения Онегина». Вяземский же, ознакомившись с элегией и зная чрезвычайную сентиментальность дяди Пушкина, писал в ответном письме от 7 июня: «Если: Ах, тетушка! ах, Анна Львовна! попадется на глаза Василию Львовичу, то заготовь другую песню, потому что он верно не перенесет удара».
В стихотворении «19 октября» 1825 года Дельвигу посвящена еще одна строфа, кроме процитированной нами в начале:
С младенчества дух песен в нас горел,
И дивное волненье мы познали;
С младенчества две музы к нам летали,
И сладок был их лаской наш удел:
Но я любил уже рукоплесканья,
Ты, гордый, пел для муз и для души;
Свой дар, как жизнь, я тратил без вниманья,
Ты гений свой воспитывал в тиши.
В лицейские годы и сразу после Лицея Дельвигу посвящены стихи «Послушай, муз невинных...» (1815), «Блажен, кто с юных лет увидел пред собою...» (1817), «Любовью, дружеством и ленью...» (1817), «Се самый Дельвиг тот, что нам всегда твердил...» (1818).
А Дельвиг, один из первых почувствовавший масштаб пушкинского дарования, не остался в долгу, провозгласив в стихотворении 1815 года:
Пушкин! Он и в лесах не укроется:
Лира выдаст его громким пением,
И от смертных восхитит бессмертного
Аполлон на Олимп торжествующий.
К 1827—1836 годам относятся пушкинские стихотворения «Прими сей череп, Дельвиг...» (1827), «Кто на снегах возрастил Феокритовы нежные розы?..» (1829), «Мы рождены, мой брат названный...» (1830). Строки, связанные с Дельвигом, есть в «Сонете» (1830), в стихотворении «Чем чаще празднует лицей...» (1831), в «Евгении Онегине» (строфа ХХ главы шестой). Кроме того, Дельвигу посвящены прозаические тексты: неоконченная статья о нем (не позднее 1834 года), а также «Отрывок из воспоминаний о Дельвиге», датирующийся предположительно 1834—1836 гг.
А в стихотворении «Художнику» (1836), написанном меньше чем за год до смерти Пушкина и посвященном скульптору Б. И. Орловскому, поэт в заключительных строчках снова поминает друга:
...Грустен гуляю: со мной доброго Дельвига нет;
В темной могиле почил художников друг и советник.
Как бы он обнял тебя! как бы гордился тобой!
