Наш сегодняшний собеседник — историк Вратислав Доубек, удостоенный этой награды «за многолетние исследования чешско-российских взаимоотношений и их интерпретацию, в том числе изучение чешского взгляда на российскую действительность, а также за популяризацию тем, связанных с возникновением самостоятельного чехословацкого государства в 1918 году».

Профессор Вратислав Доубек

Историк и политолог. Основное направление научной работы — история развития чешского и центральноевропейского политического мышления, взаимоотношения стран Центральной Европы (в частности, Чехословакии) и России, история эмиграции. Много лет преподает на Философском факультете Карлова университета (кафедра политологии, кафедра чешской истории, кафедра центральноевропейских исследований), член научного совета факультета. Параллельно с этим занимается научной работой в Масариковом институте и Архиве АН ЧР. Руководил грантовыми научно-исследовательскими проектами «Образ России в чешской политике 1848—1914» (2001—2003), «Корреспонденция М. Ф. Раевского с Чехией» (2005), «Эмиграция в Россию и чешская политика» (2009—2011).

В студенческие годы один семестр учился в Волгоградском педагогическом институте (1988), за это время самостоятельно съездил в Среднюю Азию (Узбекистан, Казахстан, Кыргызстан) и в Москву, в составе группы посетил Грузию. В ходе научной и преподавательской работы совершил поездки в Киев, Москву, Санкт-Петербург, а также в европейские научно-исследовательские центры (Вена, Констанц, Марбург, Краков). Сотрудничал с Институтом славяноведения Российской АН. С 2004 года входил в Чешско-российскую комиссию историков и архивистов, после вторжения российских войск в Украину в 2022 году прекратил свое членство в комиссии. В 2022 году сотрудничал с чешским Мемориалом. В 2022—2023 гг. вместе с Институтом восточноевропейских исследований Карлова Университета и Фондом Бориса Немцова готовил учебную программу для студентов — представителей демократической эмиграции из России.

— Вы много лет изучали чешско-российские отношения в историческом аспекте. Чем вас привлекла эта тема?

— К выбору специальности история и русистика меня подвигло восхищение русской культурой, литературой, кино, театром, но после окончания учебы, определяя сферу своей научной деятельности, я оказался далеко за пределами круга истории культуры. Мой профессиональный интерес привлекли история взаимосвязей, исследование форм восприятия России, мотивов и целей создания ее образа в общественном сознании, додумывания политических проекций потенциального союзничества, которые часто оказывались безосновательными, поскольку исходили из поверхностного знания России и ее интересов, однако в чешской среде с ее ментальностью малого народа, живущего в самом центре Европы, были весьма важными и вдохновляющими. Это была своего рода увлеченность величием и силой, которые должны были компенсировать недостатки, действительные или мнимые, собственного положения и политики. То есть я исследовал Россию скорее как объект, оказывающий влияние на развитие событий в Чехии и в Центральной Европе, чем как субъект и самостоятельное действующее лицо.

— Многие ваши научные работы посвящены личности и взглядам Т. Г. Масарика[1]. Как вы оцениваете его деятельность и, в частности, Русскую акцию помощи?

— Масарик, бесспорно, представляет собой исключительную личность в истории чешской политической мысли. Однако и он был подвержен, я бы сказал, традиционным представлениям о «полезности» России для центральноевропейского (и в целом европейского) контекста чешской политики. Этим устойчивым представлениям нанес серьезный удар большевистский переворот и последовавшая за ним Гражданская война, Россия стала для чехов непонятной и необъяснимой. Но и в этой ситуации он проявился как выдающийся мыслитель и государственный деятель, сумевший гибко и быстро сориентироваться в новой ситуации. Масариковский проект Русская акция помощи явился доказательством концептуального государственного мышления, несмотря на то, что в ключевом пункте оказался ошибочным. Президент Масарик при поддержке и сотрудничестве министра иностранных дел Бенеша в 1922 году разработал к международной конференции в Генуе план по координации европейской и мировой помощи беженцам с востока. Отдельные страны должны были внести свой специфический вклад и сосредоточиться на конкретной цели, не конкурируя друг с другом. Характерно, что для Чехословакии он выделил тему поддержки и развития программ обучения, предназначенных для иммигрантов. В Чехословакии должны были собраться молодые люди, желающие получить образование, и опытные русские и украинские преподаватели; для них здесь планировалось создать комплексную систему образования: от детсадов, начальных и средних школ до высших учебных заведений разного профиля. Предполагалось, что проект будет финансироваться при поддержке донаторов из других стран, менее отягощенных потоком беженцев. А когда этого не случилось, Чехословакия реализовала этот грандиозный проект самостоятельно, за счет собственного государственного бюджета. Этот план базировался на представлении, что рано или поздно большевистское правительство осознает невосполнимую утрату, которую нанесла обществу потеря его элиты, ситуация стабилизируется, большевики придут к компромиссному решению и предоставят изгнанникам возможность возвращения без каких-либо политических и идеологических условий. А молодое поколение русских и украинцев, получивших образование за границей, никогда не забудет, что сделала для них Чехословакия, и, достигнув достаточно высоких позиций в новой России, станет гарантом новой эры во взаимоотношениях с этим центральноевропейским государством. Этому не суждено было осуществиться: многие изгнанники оказались на родине лишь тогда, когда были насильно туда вывезены НКВД после Второй мировой войны. Но Русской акцией помощи, проектом позитивным и конструктивным, мы и сегодня можем гордиться.

— Еще одно направление вашей исследовательской деятельности — история эмиграции, в том числе и переселения чехов на восток, в Россию. Этой теме был посвящен научный проект «Эмиграция в Россию и чешская политика», осуществлявшийся в 2009—2011 гг., который вы возглавляли, и ряд ваших публикаций[2]. Чем привлекала Россия чехов? Как складывалась их жизнь в чужой стране?

— Обычная трудовая миграция, распространявшаяся обычно на ближайшие соседние области и страны, благодаря развитию транспорта с начала XIX века расширяла свою географию. Для Центральной Европы это были уже не только немецкие и балканские земли, но и заокеанские территории. Побуждения к массовой миграции на восток имели несколько иной характер, ее стимулировали как разнообразные коммерческие субъекты, так называемые бюро путешествий, так и политики, целью которых было укрепление чешско-русских славянских связей — культурных, экономических и, разумеется, политических. Это представлялось как более выгодная альтернатива переселению за океан. Подчеркивалась языковая близость, возможность остаться частью «славянского мира», относительная территориальная близость нового места жительства, где к тому же после подавления Польского восстания 1863—1864 гг. и последующих рестрикций и конфискаций имущества предоставлялось множество освободившихся участков с качественной землей и налаженным хозяйством за хорошую цену.

Если рассматривать истории отдельных переселенцев, представляющих, как это обычно бывает, пеструю картину судеб: от полного погружения в нищету и забвение до значительных успехов и закрепления в российском обществе — можно выделить два типа чешских землячеств в России. Первый формировался под влиянием перечисленных выше факторов во второй половине XIX века, в результате образовалась община т. н. волынских чехов в Украине. Она должна была по образцу более старых немецких общин (поволжских немцев) представлять собой социально компактное общество, куда целенаправленно приглашались чешские учителя, ремесленники, священники, и в таком виде и должна была развиваться. Другой тип был представлен организованными группами идеологически мотивированных эмигрантов, которые под влиянием коммунистических идеалов во второй половине ХХ века ехали помогать строить идеальное советское государство, когда уже стало ясно, что идея мировой революции неосуществима.

Волынские чехи, в большинстве своем хозяйственные и предприимчивые, еще до Первой мировой войны активно развивали свою общину и были весьма успешны. Однако Волынь в последующих десятилетиях стала центром нескончаемых войн, Голодомора и экономической нестабильности, что в существенной мере отразилось и на чешском землячестве. Строителей советского государства, приезжавших после войны из Чехословакии, ждала еще более сложная судьба, в том числе и потому, что они были отправлены на работы, совершенно не соответствующие их квалификации и опыту (в частности, на выращивание хлопчатника на территории сегодняшних Кыргызстана и Казахстана). Некоторым посчастливилось вернуться, другие закончили свой путь в исправительно-трудовых лагерях как неблагонадежные, и лишь немногие сумели обосноваться на новом месте. В общем, судьба и того, и другого типа общин оказалась весьма печальной.

— Тема эмиграции и беженства сегодня снова приобрела актуальность. Развязанная Россией агрессивная война вызвала поток украинских беженцев в Европу. И если в первые недели и месяцы войны они вызывали всеобщее сочувствие, то со временем (не без влияния российской пропаганды) стали слышны и другие разговоры: дескать, они отягощают социальную систему, а то и криминализируют обстановку в стране и т. п. Оставив в стороне морально-этический аспект проблемы, задам вам как специалисту чисто практический вопрос: чего больше приносят с собой эмигранты — пользы или проблем для принявшей их страны?

— По сути, способность и желание принять большое число переселенцев зависит от ответов на два взаимосвязанных вопроса: откуда они едут и куда (в какую страну, в какую ситуацию)? Решающим оказывается контекст данной беженской волны, который связан в первую очередь с отношением принимающей стороны к региону, являющемуся источником иммиграции, сформировавшимся еще в прошлом: каков исторический опыт, как воспринимается их культура — все это создает код рефлексии, который формирует настроение рецептора. Большое влияние оказывает также отношение к конкретной ситуации, приведшей к миграции, этическая сторона процесса. Но не менее важным оказывается положение, в котором находятся принимающая страна и ее общество: насколько стабильна система, чувствуют ли себя в ней люди безопасно и уверенно, как воспринимают общую ситуацию в соседних странах и глобально в мире. Это создает условия и влияет на отношение общества к данной волне переселенцев. И в связи с этой внутренней подготовленностью, с состоянием общественного сознания проявляется эффект непосредственного опыта, которые общество и каждый отдельный его член расценивает как подтверждение своих ожиданий. В принципе, я думаю, ответ на вопрос позитивной или негативной оценки иммиграции люди для себя решают еще до того, как получают реальный личный опыт общения с иммигрантами, или до того, как им будут представлены доказательства позитивного или негативного влияния, которое оказывают переселенцы на жизнь в их стране.

Говоря о ситуации в Украине и связанной с этим миграционной волне, необходимо учитывать два специфических обстоятельства. Важным фактором является наличие трудовой миграции из Украины, начавшейся еще до российской агрессии, и положительный опыт работы украинцев в строительстве и других сферах. Этот опыт был настолько существенным, причем в основном в положительном смысле, что чуть ли не всех иностранных работников со славянского востока чехи называли украинцами. А другой фактор, звучащий почти как антитеза к первому, заключается в том, что чехи за долгое время так и не смогли полностью разделить образ Украины и России — с точки зрения культуры, языка и истории в чешском сознании они сливались воедино, и можно сказать, что война ускорила в чешском обществе процесс дифференциации отношения к восточному зарубежью.

— В книге «Чешская политика и Россия 1848—1914»[3] вы пишете о том, как перед Первой мировой войной воспринималась Россия в славянской Европе и, в частности, в чешской политической элите, какие надежды на нее возлагали. Сегодняшняя Россия не может вызывать ничего, кроме отторжения. Как вам кажется, дело в том, что Россия стала другой? Или, напротив, Россия осталась прежней, сохранив свои имперские амбиции, а мир стал другим?

— Боюсь, что даже прямая военная агрессия и ее бесчеловечные проявления не вызывают во всех полного отторжения. Было бы ошибочным и небезопасным закрывать глаза на существование людей, которым по каким-либо причинам подобная ситуация кажется допустимой, а то и импонирует. Зло, дремлющее в глубине сознания каждого общества, готово активизироваться в любой момент, едва почувствует шаткость, неуверенность, нервозность общества и системы.

Экспансия России нового времени демонстрирует одну из фаз движения ее маятника с востока на запад. Свои неудачи на западном направлении (а как «неудачу» Россия воспринимает и обозначение границ возможного расширения) она компенсирует переключением внимания на восток — и наоборот. Российская историография и официальная доктрина используют термин «отечественная» применительно к двум войнам — наполеоновской и Второй мировой. В обоих случаях они интерпретируются как русское самопожертвование во имя сохранения европейской цивилизации и порядка. На этом основании Россия требовала адекватного вознаграждения в форме расширения сферы своего влияния в Европе. Когда же оказывалось, что «вознаграждение» недостаточно (нереализованные надежды, связанные с Венским конгрессом после наполеоновских войн) или его спустя некоторое время не удавалось удержать (распад восточного блока, сложившегося после Второй мировой войны), Россия расходилась с Европой, перемещалась на «азиатские позиции», а с европейскими державами рано или поздно вступала в конфликт. И так круг за кругом. После поражения в Крымской войне 1853—1856 гг. Россия тотчас стремится компенсировать свои потери (влияния и престижа, не только территориальные) путем заключения Айгунского договора (1858), благодаря чему получает обширные территории в Маньчжурии; «возвращается» в Европу русско-турецкой войной на Балканах, но теряет свои военные завоевания дипломатическим путем в ходе Берлинского конгресса (1878) и снова оборачивается на восток — далее следует неудачная русско-японская война (1904—1905). Это движение отражает перманентно присущие России имперские амбиции, которые она долго старалась прикрыть, хотя бы формально, стремлением к сохранению мирового порядка.

В нынешней ситуации мы наблюдаем небывалую смену риторики кремлевских лидеров. Хотя и эта агрессия сопровождается словами о сохранении, а то и спасении цивилизации, но совершенно в ином смысле. В глазах собственного общества и руководства нового типа своих союзников (Ирана, Северной Кореи) Россия выстраивает доктрину, основанную на отходе от Европы в смысле отрицания и принижения ее цивилизационных корней. С этим связано воскрешение идеи Третьего Рима: европейское христианство, якобы опорочившее себя связью с материалистическим и демократизированным либерализмом, признается недостойным своей исторической роли, которая тем самым переходит к России. Теперь, по мысли российских интерпретаторов, единственно и только российская империя способна передать будущим поколениям истинную христианскую цивилизационную миссию. Если раньше Россия стремилась синхронизироваться с Европой и усиливать в ней свое влияние, то теперь она хочет Европу захватить и уничтожить. На эту цель направлена программа осознанного и концептуального развала существующего мирового порядка и создания нового. Это отражается и в том, что Россия, хотя бы внешне, пытается развеять опасения Азии, что следующая российская экспансия может быть направлена на восток с целью расширения влияния и на других континентах, не только в Европе. Боюсь, многие в Европе и Соединенных Штатах не хотят осознать, за что именно идет сейчас бой в Украине.

В этом смысле Россия только конкретизирует и заостряет свою стандартную стратегию. Но что действительно изменилось за недолгий период прошедшего столетия, так это состав и связанный с этим ментальный настрой российского общества. Все это время систематически истреблялась интеллигенция, из среды которой выходит и прогрессивная предпринимательская, и образованная академическая элита. В обоих случаях речь идет о социальных группах, в которых можно ожидать развитие критического мышления, отказ от официально навязываемого образа реальности и появление импульсов для ее альтернативного восприятия. Со времен большевистского переворота, Гражданской войны, неустанной борьбы с так называемым внутренним врагом с систематизированным использованием исправительных лагерей, а также, разумеется, в ходе войны образованные прогрессивные слои российского общества целенаправленно истреблялись в первую очередь — как путем физической ликвидации, так и принуждением к эмиграции (в том числе и внутренней), ограничением и запрещением деятельности этих групп под страхом рестрикций и общественной дискредитации. В этом смысле российское общество за последние сто лет существенно изменило свой культурный и политический геном в направлении большей управляемости и подчиняемости.

— Еще не так давно ваши научные работы выходили и в Москве, и в Киеве. Что изменилось после начала российской агрессии против Украины? Сохранились ли какие-то научные и человеческие контакты с коллегами?

— Научные контакты однозначно распались на неопределенный период. Из Чешско-российской комиссии историков и архивистов я вышел сразу после нападения на Украину в феврале 2022 года, и задним числом упрекаю себя, что так поздно: аннексия Крыма была вполне ясным сигналом, отчетливо указывающим, в каком направлении движется Россия. Человеческие контакты тоже были прерваны: честно говоря, я не готов переписываться о погоде, хотя и понимаю, что опасения моих знакомых по поводу государственного надзора могут быть оправданы. Вот один пример. Ко мне обратился коллега из парижской Сорбонны с тем, что наш общий знакомый из Москвы, историк и славист, не откликается на его предложение поддержки, возможности предоставить стипендию и т. п. Не мог бы ему написать и я? Я с готовностью это сделал, но в ответ снова получил учтивое сообщение о погоде. Я не в той ситуации, что мои друзья и знакомые в России, я не имею права оценивать такое их поведение, а тем более осуждать. То, что мы теперь не можем видеться, меня лично очень огорчает.

— И в завершение традиционный вопрос, который мы задаем всем лауреатам премии Рудольфа Медека. Как вы восприняли известие о своей номинации?

— Сначала я несколько растерялся. Круг своих научных интересов я уже давно расширил в направлении чешско-немецких отношений с целью создать более рельефную картину развития чешского политического мышления в связях с Россией и Германией, двумя державами, которые в прошлом оказывали на него наибольшее влияние. От русской темы я поэтому отдалился. С другой стороны, предложение о номинации, которое я очень ценю, привело меня к осознанию изменения моей собственной деятельности в связи с Россией: от прямых контактов с Россией я в последние годы перешел к сотрудничеству с русской эмиграцией, и в этом смысле мой интерес не угас, просто с учетом современной ситуации изменил направление.

[1] Doubek V., Kautman F. (ed.). T. G. Masaryk: Rusko a Evropa III. Praha, 1996; Доубек В. Т. Г. Масарик і університети України та Росії. In: Віднянський С. В. (ред.) Т. Г. Масарик і нова Європа. Київ, 1998; Doubek V. Masaryk et la question slave pendant la Premiére Guerre mondiale. In: Tomáš G. Masaryk – un intellectuel européen en politique: 1850—1937. Paris, 2007 и др.

[2] Doubek V. Česká politika a (východní) vystěhovalectví 1848—1922. Praha, 2012; Doubek V. Česká emigrace do Ruska v druhé polovině 19. století. Dobové interpretace. In: Veber V. (red.). 150 let Slovanského sjezdu (1848). Historie a současnost. Praha, 2002; Доубек В. Региональные и церковные аспекты эмиграции на восток Европы // Межконфессиональные, культурные и общественные связи России с зарубежными странами: к 200-летию со дня рождения М. Ф. Раевского. М.; СПб., 2013 и др.

[3] Doubek V. Česká politika a Rusko 1848—1914. Praha, 2004.