Еще больше вопросов возникает при знакомстве с судьбой Эссад Бея, одного из самых загадочных европейских писателей прошлого века. Дискуссии вокруг его имени разгорелись в связи с планетарным успехом книги «Али и Нино», переведенной на полсотни языков и вышедшей миллионными тиражами (недавно англичане сделали ее экранизацию). Может, преувеличенно, но роман называют кавказским «Доктором Живаго».
Книга вышла в 1937 году в Вене на немецком под псевдонимом Курбан Саид, и Эссад Бей, вне сомнения, был к ней причастен. Идут жаркие споры — в какой степени: можно ли поставить знак равенства, как это сделано на мемориальной доске в Берлине? Или же Эссад Бей умело воспользовался чужой рукописью? Не вдаваясь в эту увлекательную полемику, раскроем его настоящее имя.
Это Лев Абрамович Нусенбаум, иначе Нуссимбаум, родившийся в 1905 году в Баку и увезенный семьей в эмиграцию, первоначально в Турцию. Позднее он обосновался в Германии, принял мусульманство как Эссад Бей (собственно, это перевод имени Лев на турецкий), стал много и успешно писать на немецком. С приходом Гитлера к власти бежал в Австрию из-за своего еврейского происхождения. После аншлюса пришлось уехать и из Вены, найдя ненадежное убежище в муссолиниевской Италии.
О прибытии беженца в Позитано немецкая писательница Э. Кастоньер рассказывала следующее: «Однажды откуда-то вынырнул русский турок по имени Эссад Бей в сопровождении одной дряхлой дамы, говорившей исключительно по-русски и некогда бывшей, по уверению Эссад Бея, его няней. В качестве документа он предъявлял посадочный билет Norddeutschen Lloyd, в глазах почтительных карабинеров являвшийся дипломатическим паспортом».
Когда же Нусенбаума как подозрительного иностранца все-таки решили выселить из Позитано, считавшегося стратегическим местом, он, как и некоторые другие эмигранты, воспользовался помощью знакомых медиков и предоставил справку о болезни. Однако в его случае заболевание оказалось настоящим, и в 1942 году литератор скончался в результате гангрены. Ему было 36 лет. В метриках местного муниципалитета после его кончины появилась запись: «американский гражданин арийской расы» — небывалый пример посмертной мистификации. На кладбище Позитано над его могилой было водружено традиционное мусульманское надгробие, что породило в среде местных жителей мнение, что покойный был арабом...
Эссад Бей на рубеже 1920—1930-х гг. был звездой немецкой прессы и издательств. Под этим псевдонимом вышло с десяток популярных книг: биографии Ленина, Сталина, Николая II, аналитические эссе о Кавказе и его главном богатстве — нефти. Многое связывало Эссад Бея и с Чехией: он печатался в местных изданиях, его жена Эрика Левендаль (брак оказался неудачным) позиционировала себя как «чешская поэтесса» (отец Эрики, немецкий еврей, был консулом Чехословакии в Берлине и совладельцем обувной фабрики Bat’a). Свою литературную карьеру Лев начал в берлинском журнале Die literarische Welt, основанном Вилли Хаасом, уроженцем Праги. В чешской столице у Эссад Бея был свой литературный агент, Вернер Шендель.
В 1932 году 27-летний писатель опубликовал в Берлине книгу «Белая Россия». По сути, он первым попытался дать комплексную панораму русского зарубежья, с блеском сочетая ностальгию, эпос и иронию. В том же году, продвигая новую публикацию, он побывал в Праге, где читал (по-немецки) лекцию в клубе «Урания» — она называлась «Дух и душа современной России».
Предлагаем читателям главы из этой книги, переведенные нами преимущественно по ее итальянскому изданию при тщательной сверке с немецким оригиналом.
Эссад Бей
Белая Россия
Перевод и подготовка публикации Михаила Талалая
Бегство из сумасшедшего дома
В период с 1917 по 1920 гг. три миллиона русских покинули свою отчизну. Часто спрашивают: что именно подвигло такую людскую массу на исход? Изменившийся строй жизни, тяжкие экономические условия не могут быть единственной причиной. Ведь эмигранты — это не только офицеры, коммерсанты, промышленники и помещики: среди них были студенты, скромные ремесленники, революционеры всех небольшевистких мастей и даже радикалы-анархисты. Можно во многом упрекать революционеров-эмигрантов, но подозревать их в бегстве от материальных тягот невозможно.
Ненависть к большевизму — вот что сплачивает русских самых разных политических убеждений. В итоге эсеры, программа которых мало чем отличается от большевистской, идут рука об руку с матерыми монархистами, а либеральные профессора входят в правительства вместе с ультраконсервативными генералами. Опасность большевизма заставляет преодолевать не только политические разногласия, но и даже и национальные.
Что же заставляет три миллиона русских так ненавидеть большевизм?
В начале 1917 года основная часть просвещенных классов, в том числе и многие высокопоставленные военные, выступила за идеалы свободы. В некотором смысле Февральская революция была революцией сверху: в ней участвовал и русский нобилитет, и даже придворные круги. Революция имела ясно предначертанный путь: гражданские свободы, либеральная демократия, ассимиляция с европейскими системами. Такая программа казалась либеральной буржуазии и большинству партий гигантским и радикальным шагом по сравнению с царским режимом последних лет. За такие идеалы дворяне готовы были отказаться от ряда своих привилегий, буржуазия смирялась с перспективой ссылки в Сибирь, а социалисты собирались жертвовать свои пламенные жизни.
Сто лет готовилась Русская революция. К ней примкнули даже близкие к трону люди, обладатели наивысших привилегий — великие князья из династии Романовых. Армия, студенчество, интеллигенция, женское движение — все это создало один революционный фронт. Революция, казалось, вела Россию к светлым временам. Она должна была созвать Учредительное собрание, на котором представители всего русского народа смогли бы свободно выразить свое мнение. Для лучших культурных и политических кругов страны эта программа стала путеводной звездой — они и помыслить не могли о другом варианте развития событий. Им, познавшим брутальный пресс царизма, мечталось о заре либерального правления.
Разрушить царский строй было непросто. С ним бесполезно боролись революционные силы сто лет. Понадобились четыре года войны и уход верной царской гвардии, дабы через жесточайшее напряжение взорвалась Февральская революция. Когда чаемое действо случилось и царь был свергнут, для интеллектуальной России более врагов вроде бы не существовало. Ей были открыты, казалось, все пути-дороги. Никогда на Руси не видели столько радости, столько восторга, столько упоения, столько веры в родину как тогда, в первые дни Февраля.
В тот момент и объявился незнакомый и недооцененный враг либеральной России — большевизм. Для Февральской революции вселенское обличие большевизма было непостижимым. Все, что он пропагандировал — цели, идеалы, фразеология — ей представлялось неким фантастическим четвертым измерением, говоря словами Троцкого. Революционеры Февраля колебались, объявить ли большевиков безумцами или же преступниками, но потом сошлись на том, что они немецкие шпионы. Блистательная панорама революции несколько потускнела от атаки неожиданного врага. Однако в возможность победы большевиков никто не верил — даже они сами. В эту победу не поверили, даже когда она случилась в действительности.
Здесь и заключается главная причина бездеятельности Февральской революции перед лицом Октябрьской. Казалось само собою разумеющимся, что пройдет несколько дней и эти безумцы исчезнут сами по себе.
Временное правительство, возникшее после Февраля, являлось легитимным наследником царского режима. Проблемы преемственности между старой и новой Россией не существовало. Армия, университетское образование, политические договоры, государственный бюджет оставались такими же. Традиции старой России Февраль вовсе не отменил. Большевизм, напротив, положил конец старой России, конец ее управленческим механизмам, всем прежде выданным векселям. Никто не мог чувствовать себя уютно при сумасшедшей большевистской программе. Никто бы тогда не удивился, если бы Ленин в один прекрасный день скомандовал питаться человечиной. От большевиков, отменивших деньги, суды, границы, частную собственность, можно было ожидать всего. Царизм и правая диктатура пали, и на их место пришла диктатура левая — большевизм. И эта диктатура была безжалостней всех предыдущих. Она разрушила государство, тот фундамент, на котором должна была зиждиться новая Россия. Она разрушила все традиции и все идеалы русской либеральной интеллигенции. На место Учредительного собрания она привела лихорадочный фанатизм, с сумасбродными прожектами и с их зверским воплощением.
Таким предстал большевизм перед всей интеллектуальной Россией. Казалось, что и самой России больше нет. На ее месте возник сумасшедший дом, и из него следовало бежать. Спасение было только в бегстве. Других путей не существовало. К такому итогу пришли все партии, все организации и все круги старой России. Впрочем, резюме это сочеталось с убеждением, что большевистский сумасшедший дом вскоре развалится.
Люди бросали свои дома, села, поместья, поля, магазины, университетские кафедры. Офицеры переодевались в торговцев скотом, евреи — в офицеров, а министры и помещики — в бездомных бродяг. Европейские государства-лимитрофы, Китай и Турция враз наводнились беженцами из России самых разных убеждений, религий и языков. По большей части их помещали в особые лагеря и даже в кутузки, однако беженцы чувствовали себя там счастливыми. Для них, сбежавших из сумасшедшего дома, где царствовала смерть и голод, тюрьма в буржуазном государстве казалась сказочным идеалом.
Три миллиона русских покинули свою отчизну. Три миллиона! В добровольное изгнание двинулись также и интеллектуалы, умственная элита народа. Это был не исход, а переселение народа. Того народа, что унес с собою веру, обычаи, идеалы, надежду на устойчивый мир. После окончания войны белая эмиграция из России стала самым значительным международным явлением, и в Европе его не могли не заметить. Эти три миллиона людей были сливками государства, что веками строили цари и что в 1917 году правительство Керенского должно было повести к новому величию. Можно сказать, что эмигрировало само государство, рассеявшись по всему свету.
Армия в изгнании
Мечтой царей, мечтой Февральской революции было русское войско у врат Константинополя, близ Проливов. В 1920 году этот сон стал явью — но трагическим образом. Целая русская армия, со своими генералами и штабами, с сотней кораблей появилась в Босфоре. Впереди плыла яхта главнокомандующего, за ней остатки боевого флота, затем растянулись грузовые корабли.
В 1920 году столица императора Константина пребывала в оккупации войсками Антанты. Старая Россия входила в Антанту и, следовательно, союзники должны были ей помочь. Однако «русское войско у врат Константинополя» было не только мечтой царей, но и кошмаром англичан. Даже это разбитое и оголодавшее войско страшно тревожило союзную с ним Британию, и первым делом она постаралась обезопасить себя от пришлых русских. Англичане, отняв все оружие и корабли, не смогли, к их сожалению, конфисковать и самих людей: они с поразительной предприимчивостью расселились по окрестностям Константинополя, объявив своей главой барона Врангеля. Тогда союзники дали им мудрый совет вернуться безоружными домой и даже предложили любезное посредничество в переговорах с большевиками. Однако ни один военный почему-то не захотел внять этому совету. Врангелю предложили, более твердым тоном, распустить его армию. Он также твердо воззвал к остаткам боевой чести, которую он считал еще наличествующей у союзников.
Разговоры о репатриации в Россию прекратились, и всю рать попросту интернировали. Добровольческую армию отправили в Галлиполи под Стамбулом, казаков — на эгейский остров Лемнос, а флот — в африканскую Бизерту. Союзники дали понять, что лучших мест для русской армии и не придумать. Вольнолюбивые казаки, к примеру, обрели каменистый риф в море, покрытый песком, весьма схожий с родными степями. Это ли не награда за казачью удаль во время мировой войны?
Морской конвой доставил казаков на остров. Отряду негров поручили их стеречь, один французский генерал объявил, какой рацион мяса и воды великая Франция выделяет своим обнищавшим союзникам. Казаки рассеяно внимали речам генерала, их занимали другие думы. Во время исхода они остались без атамана, а без него жить нельзя. Согласно древним законам, им полагалось срочно выбрать нового атамана. Перед глазами удивленного генерала и его негров разыгралась курьезная сцена.
Казаки, еще не осмотрев остров и не поставив шатров, сбились в один большой круг и принялись за выборы. На песчаном острове Лемнос, как будто в своих станицах, они горячо обсуждали кандидатуру нового атамана вольного кубанского казачества. Согласия не было: социалисты хотели радикала, а другие не менее напористо предлагали казака старой складки. Есаулы выходили в центр круга и, употребляя самые красочные казачьи идиомы, произносили предвыборные речи. Генералу все это решительно не понравилось и показалось большевизмом чистой воды, так не подходящим репутации казачества. Когда же орда разгоряченных воинов предложила в атаманы какого-то юнца, француз обратился к присутствовавшим белым офицерам положить конец выборам. Напрасно. Он с великим удивлением обнаружил, что даже офицеры поддерживают солдатские выборы. В тот момент он решил, что наконец-то понял, почему в загадочной России победил в итоге большевизм.
Высадка в Галлиполи добровольцев, составлявших костяк Белой армии, прошла более гладко и без демократических ритуалов. В их рядах было множество образованных людей с университетскими дипломами. Погоны носили даже известные литераторы. Подобный состав имел натуральный уклон к демократии, но ее сумел подавить генерал Кутепов1, назначенный комендантом лагеря. Он принадлежал к последним верным слугам династии, чуть ли не единственным, кто в дни Февральской революции пытался противостоять восставшим петроградцам. Командуя обезоруженной армией, он посчитал необходимым возродить в лагере дух порядка и дисциплины. Каждый день голодные беженцы занимались воинской муштрой. Солдаты в бараках воспряли, вновь почувствовав себя в деле. Люди, прошедшие горнило Гражданской войны, получали нахлобучку за небрежно отданную честь. Весь лагерь представлял собой армию, в условиях перемирия готовую к первой же битве. Нельзя сказать, что всем нравился подобный режим, но Кутепов не любил шутить: наказывал непокорных, а особых упрямцев выгонял из своей армии, и тем приходилось побираться на стамбульских базарах. Те, что оставались в Галлиполи, хорошо научились маршировать. Кутеповский режим был отнюдь не райским, но многие эмигранты вспоминают о нем с теплотой и поныне. Слово Галлиполи произносится с пиететом, как знак принадлежности к Белой армии.
Этот печальный полуостров был уже знаком русским. Здесь когда-то турки казнили пленных казаков, а еще позднее они погребли тут тела русских солдат, павших на очередной войне2. Теперь на эту землю, политую русской кровью, высадились остатки той армии, которая под водительством царей веками угрожала Стамбулу. Суровый «Кутеп-паша» снискал уважение даже у турок: именно так они представляли себе истинного генерала. Однако и от турок, и от союзников укрылось то обстоятельство, что Кутепов при враждебности местного населения и недоверчивости союзников сумел создать из толпы утомленных людей новую армию. Этой армии не суждено было воевать, чего Кутепов тогда, естественно, не знал.
Русские провели в Галлиполи год, маршируя, упражняясь и получая милостыню от союзников. Со своей яхты Врангель руководил остатками войска, писал письма французским генералам, пытаясь улучшить судьбу белых. Союзникам русское войско, пусть оно и внесло огромный вклад в победу Антанты, было теперь совсем ни к чему. Неясно, куда в итоге замаршируют эти отряды. Они попросили Врангеля сдать командование, но войско по-прежнему считало его своим главнокомандующим. Союзники поехали в лагеря с призывом вернуться в Россию. Да, белые воины хотели вернуться, но с оружием в руках. Они пошли на крайние меры — пригрозили лишить солдат провианта, но и это не подействовало. Возникла даже идея продать русское войско правительству Бразилии, которое собиралось осушать у себя болота, но для перевозки этого войска понадобилось бы еще одно войско…
В итоге Врангель нашел выход. Он обратился к правительствам балканских славянских стран, к Болгарии и Сербии, призывая их принять остатки русской армии. И сербы, и болгары были старыми должниками русских, которые десятилетиями прежде перевалили через балканские горы и, освободив славян, помогли им создать независимые государства из прежних под-турецких провинций.
Россия даже вступила в Мировую войну, чтобы помочь сестре-Сербии. Из войны Сербия вышла могучей победительницей, в то время как некогда великая русская армия стояла теперь под стенами Константинополя, вымирая от голода.
Барон Врангель при подведении исторических итогов выдвинул на первый план именно этот счет: следовало вспомнить и признать это прошлое. Его воззвание возымело действие — Сербия и Болгария согласились принять основную часть русской армии. Перемещение длилось месяцами. По его завершении русские отряды начали странную, призрачную жизнь, которая длится и поныне. Официально никакой русской армии больше не существует. Генерал Врангель командование оставил. Яхту, где находился его штаб, взорвали. Из войска возникло несколько десятков тысяч рабочих, которые трудились в Сербии и Болгарии и лишь частным образом вступали в ряды Русского Обще-Воинского союза. Рабочие трудились на полях, на шахтах и на фабриках. Против таких занятий никто ничего не мог возразить.
И все-таки понятие «русская армия» осталось. Остались полки, штабы, журналы, даже военные академии, которые подобны схожим учреждениям в других странах. Идет повышение званий и назначение должностей, отдаются приказы. Есть свои генералы и главнокомандующий, которому все беспрекословно повинуются. Эта небывалая армия, существующая вот уже десять лет, каждую весну ждет от него приказа: «На войну!»
Каждый солдат, попавший в Сербию и Болгарию, приписан к своему полку, в котором проводит свободные дни. Состарившегося или непригодного к службе воина замещает его сын, прошедший соответствующую подготовку в русской военной школе. Молодежь, успешно проходящая обучение, торжественно получает дипломы от командующего о воинском звании. Желающие могут продолжить обучение при военной академии генштаба. Для поддержания боевого духа действуют газеты, собрания, строгая дисциплина и даже суровые наказания.
Большой парад русской армии прошел в Париже, у Триумфальной арки и у могилы неизвестного солдата. В красивых мундирах стройными рядами шагали по Елисейским полям воины армии, официально исчезнувшей. На следующее утро Министерство иностранных дел Франции получило ноту с энергичным протестом от советского посольства.
Центр Белой армии оставался в Сербии и Болгарии. Однако во всех европейских столицах разместились ее отряды. Важная часть армии осела в Париже, где большинство офицеров стало таксистами. Офицеры же составили гвардию главнокомандующего. Врангель, верховный главнокомандующий, умер, по общему убеждению, отравленный большевиками. Новым главнокомандующим стал «хозяин Галлиполии» Кутепов. Среди белого дня его похитили из Парижа большевики. Третьим главнокомандующим избрали Миллера, которого охраняют денно и нощно офицеры-галлиполийцы3. Он живет в Париже, в столице всех эмигрантов. Приказы из Парижа распространяются по всем европейским городам: генералы их передают далее своим офицерам. Несколько раз в году Кутепов проводил смотр остаткам армии. Возвращаясь в Париж, он докладывал штабу, что армия полностью готова к войне.
Десять лет прошло со времени прибытия армии на Балканы. Десять лет офицеры трудятся в городах, на шахтах и фабриках, в полях. Иногда они надевают свои мундиры, наведываются в штаб и нетерпеливо ждут, когда же их пошлют гнать большевиков, когда же вновь они с оружием в руках помчатся на конях по русским степям и деревням, ведя Белую Россию к победе.
Двое с Востока
В период Гражданской войны на Дальнем Востоке, в сибирской тайге и на русско-японской границе гремели два имени. Их обладатели перебывали во всех передрягах тех лет. Это генерал Гайда4 и атаман Семенов.
Генерал Гайда попал в Белую Россию по случайности. Он был чех, родившийся в Австрийской империи, в Которе5. В юности он был революционером, а затем разбогател на торговле чаем. В первые дни Мировой войны он перебежал из австрийской армии в черногорскую, а впоследствии попал в Россию, где возглавил поначалу чехословацкую роту.
Слава пришла к нему после революции, когда стотысячная армия чешских легионеров6 под его предводительством присоединилась к Белой России и пошла походом против большевиков. Тогда сто тысяч чехов пересекли всю Россию под начальством Гайды, достигшего чина генерала. Возвращаясь на родину, они везли с собой бесчисленное добро.
Веками у чехов был ненавистный враг — венгры. И вот теперь они столкнулись с ними лицом к лицу в русских степях и сибирской тайге. В старой Австрии взаимная вражда этих народов удерживалась в рамках приличия — с помощью жандармерии. В России, Сибири и Туркестане эта ненависть сбросила с себя оковы.
Венгры приняли сторону большевиков, чехи — сторону белых. Русская земля стала их полем боя. Здесь зазвучали чешские и венгерские боевые гимны. Терявшие человеческий облик, страдавшие от голода и жажды, чехи гибли под беспощадным степным солнцем. Но когда на их пути встречались не менее страждущие венгры, они начинали с ними биться. Местные жители утром, находя трупы погибших, забирали их оружие, удивляясь безумству, с которым европейцы, возвращавшиеся на родину, затевали баталии в далеких пустынях.
На востоке России имя Гайды гремело наряду с именем казачьего атамана Семенова7. Когда Белая Россия потерпела поражение, оба они переправили остатки своих армий за границу.
Гайда вместе со своими легионерами вернулся на родину, став одним из начальников генштаба. Семенов, не будучи чехом, не мог сделать такую удобную карьеру. Но незадолго до окончательной победы большевиков он присвоил себе казну белых и отправился в Японию, дабы спокойно доживать там свой век как обеспеченный рантье.
Так разошлись восточные пути этих двух людей. Казалось, весь земной шар заснул мирным сном, стихла жажда приключений. Гайда и Семенов были вынуждены удовлетвориться нудным образом жизни, соответственно, чешского генштабиста и японского пенсионера. Однако им не суждено было жить спокойно.
Пришел несчастный день, когда чешский прокурор вынес приговор генералу, борцу за свободу, увешанному воинскими крестами: его осудили за выдачу стратегических тайн своей Родины за весьма внушительную сумму какой-то другой стране8. После этого Гайда потерял свое положение, но его не казнили. Чехословакия, не будучи Сибирью, не может освоить тамошние эффективные методы.
Однако и бывшему соратнику Гайды атаману Семенову тоже не повезло. Он не выдавал никому военные тайны, а лишь мечтал о покое. Однако японские власти не исполнили его желания: в один столь же несчастный день они конфисковали белогвардейские деньги, которые неосторожный атаман положил в банк. Подобно Гайде, ему пришлось начинать жизнь сначала. Исходив русские колонии на Дальнем Востоке, Семенов собрал вокруг себя единомышленников. Теперь его действия были по душе японцам, намекнувшим о возможности создания эмигрантского государства. Для его управления Семенов стал готовить партию русских фашистов, куда с энтузиазмом стекались бывшие генералы и офицеры, оставшиеся без работы. Программа партии атамана была проста, но многообещающа. Она начиналась и кончалась словами «Стереть с лица земли!». В подобном отношении нуждались коммунисты, евреи, социалисты, интеллигенты, ученые, литераторы, пролетарии, артисты. После их сокрушения ничто не могло бы помешать возрождению Святой Руси.
Лидер партии был найден в Чехословакии9. Однопартийцы на Востоке произносили имя Гайды с трепетом и волнением. Его прошлое, нашумевшее в сибиро-монгольских степях и лесах, гарантировало стойкость. Правда, сей великий человек в настоящее время находился в тюрьме. Но кто осудил его? Социалисты, интеллигенты, республиканцы! Это обстоятельство служило лишь в его пользу. Гайда заявил, что встречает партийный проект с одобрением, и восточные эмигранты отправили ему в тюрьму ответную телеграмму с выражением признательности.
Одновременно атаман Семенов заявил, что намерен занять половину Сибири и прогонит на западную сторону Байкала тех, кто включен в его программу по сокрушению. Однако это великое время еще не наступило. Генерал Гайда все еще сидит под замком, хотя члены новой партии уверены в том, что великий герой вот-вот выйдет из заключения ради освобождения Сибири, по крайней мере, ее забайкальской половины.
В ожидании свободы — и Гайды, и Сибири — собираются подписи и печатаются воззвания. Распространяются и тут же опровергаются слухи. Должность Гайды на время занял генерал Косьмин10, сообщивший соратникам, что для открытой военной борьбы ему нужно дождаться посланных кем-то откуда-то ста миллионов долларов.
Эмигранты стекаются со всего мира на Дальний Восток и расселяются на берегах японских морей, с нетерпением ожидая из Чехословакии генерала Гайды…11
1 Кутепов Александр Павлович (1882—1930) в Галлиполи имел чин командира 1-го армейского корпуса, который в 1921 году он увел в Болгарию. В 1930 году был похищен в Париже агентами ОГПУ и погиб.
2 Вероятно, имеется в виду местечко Сан-Стефано (совр. тур. Ешилькей), где была устроена братская могила русских солдат, павших на войне 1877—1888 гг.
3 Е. К. Миллер был похищен агентами НКВД в Париже в 1937 г.
4 Капитан Радола Гайда в 1918 году был командиром 7-го полка на магистрали между Омском и Иркутском, в августе получил звание полковника, в сентябре произведен в генералы и назначен командиром 2-й дивизии во Владивостоке. В октябре со своей дивизией переброшен в Екатеринбург на Уральский фронт войск Директории. После провозглашения Чехословацкой республики, чехословацкие войска в декабре были отозваны с фронта приказом прибывшего в Сибирь военного министра М. Р. Штефаника. Гайда решил взять отпуск в ЧС корпусе. С 1 января 1919 года поступил на службу к А. Колчаку, командовал Сибирской армией на Урале. Уволен Колчаком 2 сентября за невыполнение приказа, приведшее к тяжелым последствиям. Вступил в войсковой резерв ЧС армии в России. Командных постов в ЧС армии на территории России больше не занимал, эвакуировался в 1920 году.
5 Его отцом был австрийский офицер Иоганн Гайдль, матерью — черногорская дворянка; вскоре после рождения сына семья перебралась из Черногории в Чехию, в город Кийов, где и вырос Гайда.
6 В действительности, по данным чешских источников, численность личного состава чехословацкого корпуса не превышала 57 тысяч человек.
7 Семенов Григорий Михайлович (1890—1946) — видный участник Белого движения в Забайкалье и на Дальнем Востоке.
8 В 1926 г. Гайда был обвинен в шпионаже в пользу СССР, однако судебный процесс не состоялся. В тюрьму Гайда был заключен в 1933 г. по обвинению в антиправительственном заговоре, но спустя полгода освобожден из-за отсутствия улик.
9 В 1927 г. Гайда был избран лидером организации «Фашистское национальное сообщество».
10 Косьмин Владимир Дмитриевич (1884—1950), в 1920 г. эмигрировал в Китай. В 1931—1932 гг. формально возглавлял Русскую фашистскую партию. Состоял в различных организациях и предприятиях монархического толка. В 1945 г., после окончания Второй мировой войны, переехал в Австралию.
11 В 1935 г. Гайда повторно стал членом парламента Чехословакии, в 1939-м восстановлен в чине генерала. Безуспешно пытался противостоять решениям Мюнхенского сговора (1938); поддерживал Сопротивление. В мае 1945 г. арестован и осужден на два года тюремного заключения как коллаборационист. Умер в 1948 г.; похоронен на Ольшанском кладбище.