В ту пору я учился в пятом классе и содержание «Червонных сабель» воспринимал, как и большинство моих сверстников, пионеров и школьников. Хотя периодически в разговорах моей бабушки я слышал имена каких-то родственников: «Юля и Наля в Париже», «Лена в Праге», «Ипполит во Франции». Последнего часто упоминала и сестра моего покойного дедушки С. А. Кудряшова (1892—1949) — «Ипполит во Франции» был их старшим братом.

Незадолго до своей кончины дедушкина сестра указала мне на маленький фотопортрет «царского белогвардейского офицера» (именно так в сознании советского школьника слились враги, против которых в Гражданскую войну воевала Красная армия) и рассказала, что Ипполит Кудряшов служил в деникинской и врангелевской армиях, а потом эмигрировал во Францию, где умер в середине шестидесятых годов. Спустя несколько лет родственники случайно обнаружили Послужные списки И. А. Кудряшова (1886—1965), один составленный осенью 1917 года в Румынии, второй — летом 1921 года в Галлиполи. При них были и другие документы, в частности удостоверение на право ношения медали дроздовцев за поход Яссы — Дон и Галлиполийского креста.

Прошло еще лет десять, и родственники вручили эти бумаги мне. По времени это совпало с переходом горбачевской перестройки на новую, более радикальную стадию. На дворе стоял 1989 год, начинала возвращаться память о «России, которую мы потеряли». Для меня одним из самых ярких событий этого времени стала фотовыставка «1 августа 1914 года», открывшаяся в августе 1989 года в Москве.

Чуть позже, летом 1991 года, когда я гостил у нашей родственницы Нины Петровны Мейнгард (ур. Миловидова, в замужестве Гринич) в США, я не только познакомился с потомками русских беженцев, но и купил воспоминания белогвардейцев о Гражданской войне. В двух томах, написанных ветеранами Дроздовской дивизии, упоминался И. А. Кудряшов. Это и сподвигло меня к тому, чтобы написать и в 2002 году опубликовать свою первую книгу «Дроздовцы после Галлиполи», а в 2016 году продолжение — «По следам дроздовцев». В данной публикации, продолжающей тему, начатую в журнале статьями Кирилла Александрова о генерале М. Г. Дроздовском («Русское слово», 1—3/2019), приводится фрагмент из этой книги.

В рамках Русской акции Чехословакия приняла тысячи русских изгнанников, прежде всего представителей интеллигенции, включая профессуру российских университетов, а также учащуюся молодежь. Под это определение попадали молодые люди, шагнувшие на войну со студенческой или гимназической скамьи. Их отправка началась еще из Галлиполи с разрешения командования Русской армии и продолжалась после переезда на Балканы (в первую очередь из Болгарии).

О том, какими путями русские беженцы добирались в Чехословакию, сохранился целый ряд свидетельств. Например, бывший член Донского войскового правительства генерал-лейтенант Е. И. Балабин выехал вместе с женой и двумя дочерьми из Константинополя поездом. Еще в Константинополе он поступил на службу в русскую гимназию, организованную Земгором. Русские детские учреждения переехали в ЧСР также в рамках Русской акции. В составе очередной партии чинов Русской армии в Прагу прибыл из Болгарии артиллерист капитан Г. А. Орлов. Оттуда же эмигрировали в Чехословакию генерал-майор В. Г. Харжевский, штабс-капитан Г. В. Студенцов и многие другие. Ф. Г. Скворцов, вместе с женой добравшись морем до Триеста, ехал в Прагу на поезде. Вот как он об этом вспоминал.

Только в дороге мы узнали, что будем переезжать границу Италия — Югославия, Югославия — Австрия и, наконец, Австрия — Чехословакия. Итальянский город Триест был в то время спорным городом между итальянцами и югославами. Расположен он недалеко от югославской границы. И хотя нам предстоял очень дальний путь и проезжать мы должны были три государства, поезд, в который нас «погрузили», был самый обыкновенный пассажирский (вроде наших «дачных» поездов). Вагоны были, по-видимому, очень старого типа. Деревянные, сильно обшмурыгованные сидения, отсутствие специального дорожного освещения. В вагонах царила полутьма. Хорошо еще, что окна были довольно чистые, через которые было можно смотреть на пейзажи и ландшафты, которые проезжали, и наблюдать жизнь в проезжаемых областях. А было на что посмотреть и что наблюдать!

Через некоторое короткое время (1—2 часа) наш поезд загромыхал на стрелках и отправился, к великой нашей радости, в свой дальний путь. Все формальности, связанные с нашей отправкой поездом, равно как при контроле документов при переезде государственных границ, лежали на нашем уполномоченном, и мы чувствовали себя абсолютно свободными от всяких обязанностей по предъявлению каких-либо документов. Пограничники, вероятно, глядя на наши изнуренные лица и одежду, вполне доверяли нашему уполномоченному. Поезд очень часто останавливался на небольших станциях. Новые пассажиры входили и с большим удивлением смотрели на нас.

Когда через несколько часов переехали югославскую границу, мы могли свободно договориться и объяснить югославам — кто мы, откуда и куда едем. Наше объяснение обычно производило сильное впечатление. Люди охали и ахали, в особенности женщины, вспоминая своих близких во время войны.

После переезда границ Югославия — Австрия мы еще имели возможность поговорить по-русски с югославами, потому что южная область Австрии населена югославами. Но когда мы ее проехали и вступили в чисто австрийскую зону, разговор с новыми пассажирами, пришедшими в вагон, кончился, потому что никто из нас по-немецки не знал. В средней школе я хорошо учился немецкому языку и знал наизусть многие стихотворения Гете, но в таких условиях, в каких мы находились в поезде, весь запас слов, самых обыкновенных немецких слов исчез, и я не мог вспомнить ни одного немецкого слова. Нам помогали <…> сами австрийцы, бывшие пленные в России. Они кое-какие русские слова вспоминали, а с другой стороны, понимали, когда мы говорили по-русски.

Большинство ехавших с нами австрийцев были из южной Австрии, альпийского Тироля. Все они были одеты в особый тирольский костюм, состоящий из куртки с пуговицами посередине и пояса, по большей части зеленого и коричневого цвета. А на голове шляпа с короткими полями и с перьями, заткнутыми за ленту на шляпе.

Уже в Каринтии (южная часть Австрии) стали встречаться холмистые пейзажи, переходящие в горы. Но на всех нас произвели сильнейшее впечатление горы, когда мы въехали в Альпы и перед нами в окнах поезда стали мелькать вершины гор, покрытых снегом. Настоящую горную местность я увидел впервые в Альпах. На Кавказе я не был, а только в предкавказье, где горы не очень высокие. Но то, что я увидел в Альпах, высочайшие вершины в 4—5 тысяч метров высоты, покрытые снежной пеленой, по переживанию ни с чем не может сравниться, разве только с впечатлением, когда я в первый раз увидел море (в Крыму). Я чувствовал какое-то благоговение к этим величественным великанам, стоявшим неподвижно в своей первобытной красоте миллионы лет.

По Австрии мы ехали довольно долго. К вечеру того же дня мы приехали к чехословацкой границе. На границе наш уполномоченный быстро оформил наш переезд через границу. Наконец-то мы на чехословацкой земле!

Мы с большим любопытством стали смотреть в окна. Но, к сожалению, надвигались быстро сумерки и все погружалось в темноту, и только мелькали маленькие и небольшие станции, слабо освещенные и пустые. А насколько мы все были усталые, то уже никто не хотел смотреть в окна и каждый старался как-нибудь устроиться в полулежачем или только сидячем положении, чтобы хоть немного подремать. А когда стало рассветать, то мы снова теснились к окнам, чтобы посмотреть, что же это за люди — чехи и как они живут.

В вагоне появились и новые пассажиры-чехи, едущие на работу. Естественно, завязывался разговор. Но на этот раз мы кое-что понимали из того, что нам говорили, и нас понимали, что мы говорили. Поэтому скоро все встречающиеся чехи узнали, кто мы такие и куда мы едем. Это возбудило у чехов еще больший интерес к нам. Нам говорили, что у них будет «добре», и с гордостью добавляли, что они теперь самостоятельное, независимое от Австрии государство!

Вскоре мы узнали, что наш поезд едет не прямо в Прагу, а несколько сот километров от Праги в город Пардубице и что пробудем там несколько дней для проведения дезинфекции.

На другой день после бани меня посадили в скорый поезд, идущий в Прагу¹.

Те, кто не успел получить в России среднее образование, зачислялись в русскую гимназию в Моравской Тршебове. Причем в ряде случаев кое-кто из учеников, в свое время прибавлявших себе год-другой-третий, чтобы быть зачисленными на военную службу, теперь, наоборот, «отнимали» у себя годы, чтобы попасть в гимназию: так на ближайшее время проблема обустройства в чужой стране решалась сама собой.

Возвращаясь к истории дроздовцев в изгнании, можно отметить, что они отличились и на педагогическом поприще в этом учебном заведении. Например, там служил в качестве воспитателя военный инвалид подполковник В. П. Шапиловский. Признаться, трудно представить офицера-артиллериста в этой должности, памятуя словесный портрет, оставленный его сослуживцем поручиком С. Мамонтовым на страницах книги «Походы и кони»: «Шапиловский был маленький, рыжий, косой, напоминал лихого пирата, но его ценили, он был храбр, рассудителен и пользовался авторитетом».

Многие русские юноши студенческого возраста остались в Праге, чтобы получить высшее образование в чешской столице. Ф. Г. Скворцов описал, как складывалась их жизнь.

В первые же годы своего пребывания в Праге так называемая русская «молодежь» (в среднем 25-30 лет) стала делиться по своим «политическим» воззрениям на группы. А политические воззрения складывались в зависимости от того, как представляли себе те или иные группы будущее устройство России «по падении большевиков». Какой должна быть Россия — монархической, демократической (республикой) или «социалистической» (без большевиков)? Практически это проявлялось в том, что, пользуясь материальной поддержкой демократического чешского правительства, бывшие участники Добровольческой армии заложили «Союз галлиполийцев», т. е. тех, кто был в Галлиполи в Турции, где были расположены остатки Добровольческой армии после ее поражения в России. А затем руководители этого Союза из студентов-добровольцев образовали «Русский студенческий союз», во главе которого стоял некий Дорофеев, «прожженный» монархист.

«Союз галлиполийцев» в политическом отношении состоял сплошь из «махровых монархистов», и такими они остались и в «Русском студенческом союзе». Мало того, этот союз, пользуясь демократическими принципами, положенными в основу Чешской республики, и гуманизмом и добротой чехов, заложил печатный орган, в котором стали расхваливать старый монархический режим до революции в России и пропагандировать монархическую идею в будущей России. Это, конечно, не было ни тактично по отношению к чехам, давшим нам убежище, ни достойно к жертвам красного террора большевиков.

Все русские студенты-добровольцы, не вошедшие в «Союз галлиполийцев» (а их было больше половины), стали протестовать против подобной деятельности «Союза студентов». Во главе этой группы студентов стал Д. И. Мейснер и я, оба «юристы» (студенты русского юридического факультета Карлова университета. — Примеч. авт.) Наши попытки повлиять на правление «Студенческого союза» отказаться от политических тенденций в профессиональном органе не имели успеха.

Тогда мы решили действовать. Прежде всего, опять-таки пользуясь добротой чехов, деликатно стали просить разрешение на организацию <…> «Демократического русского студенческого союза» на правах существующего «национального» студенческого союза (так они себя называют).

Было избрано правление «Демократического студенческого союза», в которое вошли Мейснер — председателем, я — заместителем и секретарем один из студентов-юристов. В редакцию были избраны мы оба и еще один студент-филолог. Редактором стал муж известной поэтессы Марины Цветаевой Сергей Яковлевич Эфрон².

Имя белого эмигранта Д. И. Мейснера стало широко известно в СССР после выхода его книги воспоминаний «Миражи и действительность. Записки эмигранта» в издательстве АПН в Москве в 1966 году. В ней он привел слова бывшего командующего Одесской группировкой ВСЮР генерал-лейтенанта Н. Н. Шиллинга, сказанные им на допросе в советской комендатуре в Праге в мае 1945 года. В то время в чешской столице и ее окрестностях полным ходом шли аресты русских белых эмигрантов СМЕРШем.

Советские чекисты спросили генерала:

— Что вы почувствовали, увидев нас на улицах Праги?

— Увидел солдат, одетых по форме, офицеров с золотыми погонами. Перекрестился и подумал: стоит Россия!³

Этот диалог любят цитировать историки и публицисты, желающие доказать, что 22 июня 1941 года примирило белых с красными. Однако четырьмя годами ранее, 6 июля 1941 года, тот же генерал Шиллинг выступил на собрании русских эмигрантов в столице Протектората Богемии и Моравии со следующими словами:

Сегодня мы собрались, чтобы сообща выразить переполняющие нас чувства, когда Великая Германия по зову ее вождя Адольфа Хитлера обнажила свой победоносный меч против коммунистической шайки, насилием и обманом захватившей власть над Россией и в течение 24 лет непрерывным террором терзающей русский народ⁴.

Остается добавить, что среди русских пражан г-н Мейснер имел репутацию не очень порядочного человека. Об этом мне прямо говорили несколько потомков первой эмиграции, когда я был в Праге в 1996 и 1997 гг.

Что же касается бывшего офицера-марковца, участника обороны Москвы и первого Кубанского похода С. Я. Эфрона, то он в дальнейшем стал агентом советских спецслужб и был расстрелян сотрудниками НКВД вместе с большой группой политических заключенных в октябре 1941 года.

А дроздовец Скворцов прожил в Праге со своей супругой до 1927 года, здесь же родилась их старшая дочь Татьяна. Когда читаешь его строки, посвященные чешской столице, возникает вопрос: почему он ни разу не упоминает среди своих знакомых бывших однополчан? Создается впечатление, что он их сознательно сторонился. А ведь ко времени его отъезда в Словакию в Праге и ее окрестностях проживало несколько десятков ветеранов Дроздовских частей. Среди них генерал-майор В. Г. Харжевский, полковник А. К. Фридман, капитаны Г. А. Орлов, Н. А. Раевский, А. К. Павлов, П. М. Трофимов, штабс-капитан Г. В. Студенцов, поручики Н. Н. Никольский, М. М. Ситников, Н. М. Юрасов, инженер-поручик П.Ф. Умрихин и многие другие.

В последующие десятилетия Скворцов жил в Братиславе, где также были активны филиалы русских эмигрантских воинских организаций, в первую очередь галлиполийцы. В Галлиполийском землячестве Братиславы состояли и дроздовцы — братья Сенгюлье, вольноопределяющийся Колдомасов.

ВРЕЗКА

Братислава. Галлиполийская группа

Председатель — капитан Ф. А. Коссович

Помощник председателя — поручик В. В. Липский.

Члены правления: корнет Н. А. Сенгюлье, подпоручик А. В. Комолов, подпоручик И. С. Андриенко, поручик А. А. Вендт, подпоручик В. И. Захаров, корнет С. В. Кузнецов-Лель, подпоручик В. А. Макаров, подпоручик И. Т. Нестеров, вольноопределяющийся П. И. Санин, поручик Э. Э. Лисенко, подпоручик В. Г. Говрецкий, вольноопределяющийся Н. М. Колдомасов, корнет В. А. Сенгюлье, подпоручик В. И. Захаров, вольноопределяющийся А. И. Леонтьев, поручик Н. И. Николин, подпоручик Н. В. Сапруненко.

Однако вернемся в Прагу. Первым председателем Галлиполийского землячества в чехословацкой столице стал подпоручик Григорий Иванович Ширяев. Будучи по профессии биологом, он довольно скоро получил приглашение от университета Брно и переехал туда. Его сменил капитан Павел Михайлович Трофимов, в недавнем прошлом командир пулеметной команды 1-го Дроздовского стрелкового полка. После его трагической гибели при попытке нелегального перехода границы СССР Галлиполийское землячество Праги возглавил другой дроздовец — капитан Орлов.

В Брно в середине 1920-х гг. также организованно оформилась Галлиполийская группа.

ВРЕЗКА

Брно. Галлиполийская группа

Подпоручик А. Д. Крайнев, вольноопределяющийся Г. К. Брижицкий, штабс-капитан М. С. Катренко, штабс-капитан М. В. Лантушкин, подпоручик С. П. Егельский, подпоручик Д. В. Яцентковский, подпоручик Г. И. Ширяев, подпоручик Е. В. Жегоцкий, вольноопределяющийся А. И. Рытов.

Напомню, что организациями галлиполийцев (землячествами) руководил генерал-майор Харжевский, запомнившийся современникам как человек интеллигентный, корректный в общении с подчиненными и сослуживцами. Окончив прерванное высшее образование в Чехословакии и получив диплом инженера-горняка, он удачно использовал служебные командировки по стране и за границу для того, чтобы поддерживать связь между галлиполийцами. В те времена большинство русских изгнанников в материальном отношении жили весьма скромно, и такие поездки трудно было переоценить.

Галлиполийские организации в ЧСР входили в состав местного отдела РОВС. Его возглавлял генерал от инфантерии Н. А. Ходорович, служивший некогда в штабе Киевского военного округа. Он был произведен в генеральский чин еще в те времена, когда Харжевский был прапорщиком армейской пехоты запаса и проходил типичный путь офицера-фронтовика. В Белой борьбе генерал Ходорович активного участия не принял по причине возраста.

Чем руководствовалось начальство РОВС, ставя генерала Ходоровича во главе русских эмигрантских воинских организаций в ЧСР, сказать сложно. Можно предположить, что это назначение в значительной степени было дипломатическим. В годы Великой войны 1914—1918 гг. генерал Ходорович имел непосредственное отношение к формированию чешских подразделений на территории Киевского военного округа. Он лично знал многих легионеров, которые, вернувшись на родину, играли весомую роль в жизни страны, в первую очередь в руководстве ее вооруженных сил. В чем-то генерал Ходорович был похож на генерала фон Экка, возглавлявшего отдел РОВС в Королевстве Сербов, Хорватов и Словенцев. Видимо, руководители РОВС не хотели обидеть старых заслуженных генералов.

Генералу Харжевскому было трудно сработаться с существенно превосходившим его по возрасту начальником. И он со временем был оттеснен от той деятельности, которую мог бы вести лучше, если бы ему не мешали.

Позднее, уже после расчленения Чехословакии, отдел РОВС был преобразован в отдел ОРВС (Объединение русских воинских союзов), во главе которого стоял генерал-майор А. А. фон Лампе, проживавший в Берлине. Отделом в 1939—1945 гг. руководили капитан I-го ранга Я. И. Подгорный и полковник Н. А. Бигаев. Тогда генерал Харжевский, по всей видимости, уже не захотел возвращаться к активной деятельности. Лишь спустя много лет, после кончины генерала фон Лампе в 1967 году, Владимир Григорьевич возглавил РОВС. Только к тому времени Союз превратился в сугубо ветеранскую военно-мемориальную организацию.

Бывая за границей в 1990-х гг., я неоднократно слышал рассказы о том, что часто русские эмигранты создавали неформальные землячества — по местам своего проживания в России до революции, месту службы и учебы.

Если бы такое землячество решили организовать пражские дроздовцы, то, наверное, самым представительным было бы петербургское. Генерал Харжевский учился в Екатерининском Горном институте на Васильевском острове. Подполковник Раевский, уроженец Олонецкой губернии, воспитанник Каменец-Подольской гимназии, учился в Санкт-Петербургском университете, а уже во время войны закончил Михайловское артиллерийское училище. Приехавший в Прагу во второй половине 1920-х гг. их однополчанин капитан Виноградов, принявший монашеский постриг с именем св. Исаакия Далматского, небесного покровителя нашей северной столицы, в Петербурге — Петрограде учился в реальном училище, Духовной академии и Владимирском пехотном юнкерском училище.

Петербурженками были сестры Андреяновы. По-видимому, они еще до начала Великой войны получили медицинское образование, скорее всего, на Высших женских (Бестужевских) курсах. Старшая из сестер, Елизавета Александровна, была зубным врачом, в Дроздовской дивизии служила сестрой милосердия, как и ее младшая сестра Вера Александровна. Дроздовцем был их родной брат полковник Василий Александрович Андреянов, эмигрировавший после распыления армии в Париж. Во время Гражданской войны Елизавета Александровна обвенчалась с дроздовцем подполковником В. П. Шапиловским, а Вера Александровна с полковником А. К. Фридманом.

Как уже было сказано, Прага стала пристанищем для русской интеллигенции, которой были близки демократические идеалы Чехословацкой республики. В отличие от них, ветераны Белых армий склонны были рассматривать демократию с учетом российского опыта, республиканские ценности были им не столь близки, как гражданским беженцам.

При этом надо отметить, что среди русских военных, нашедших прибежище в Чехословакии, преобладали офицеры военного времени или добровольцы, угодившие в огонь Гражданской войны со студенческой скамьи. Несмотря на разницу в сословном происхождении, очень многие из них за годы службы унаследовали менталитет кадрового офицерства, по большей части уничтоженного в ходе Великой войны, революции и Гражданской войны: они были монархистами. И лишь меньшая часть офицеров военного времени осталась по своим взглядам и мироощущению разночинской интеллигенцией, приверженной ценностям демократии.

Мюнхенский сговор и последующая капитуляция Чехословакии поставили русских эмигрантов в очень сложное положение. С одной стороны, они испытывали чувство признательности Чехословакии, ее правительству и жителям за то, что они их приняли на своей земле. С другой стороны, их не могло не удивить отсутствие желания защищать свою родину у правящих кругов ЧСР, включая военных. Кроме того, части русской эмиграции импонировала германская антикоммунистическая и антисоветская риторика. В Чехии существовала своя, пусть и малочисленная, организация русских национал-социалистов.

Сложная экономическая ситуация в Протекторате Богемия и Моравия способствовала тому, что члены эмигрантских воинских организаций были вынуждены выехать в Германию и Австрию, где они могли получить работу на предприятиях, так или иначе обслуживавших вооруженные силы рейха. Те, кто хотел и имел возможность, установили контакты с генералом фон Лампе и его помощниками.

Разумеется, русскую эмиграцию, включая военных, не мог не обескуражить пакт Молотова — Риббентропа, скоропалительно заключенный в Москве в августе 1939 года. Хотя многие догадывались или предполагали, что это партнерство двух диктаторов — явление временное и эфемерное.

Во многом благодаря книге Д. Мейснера сложилось впечатление, что в массе своей русская эмиграция в Чехии в годы Советско-германской войны была настроена просоветски и прокоммунистически. Если под этим понимать сбор русскими православными приходами продовольствия, медикаментов, одежды для советских военнопленных и остарбайтеров, то ответ может быть положительным. Но ведь подобной благотворительностью также занимались в Берлине супруги полковника К. Г. Кромиади и генерал-майора А. А. фон Лампе, семья покойного генерала К. В. Сахарова, которых никак нельзя заподозрить в просоветских и прокоммунистических симпатиях. А что же было на самом деле?

После объявления о начале войны между гитлеровской Германией и сталинским Советским Союзом архимандрит о. Исаакий призвал прихожан храма св. Николая на Староместской площади в Праге помолиться за избавление многострадального русского народа от коммуно-советского ига. Еще раньше, когда чехословацкий отдел РОВС был преобразован в Юго-восточный отдел ОРВС со штаб-квартирой в Берлине, о. Исаакий был назначен духовником чинов ОРВС, проживающих в Праге.

Упоминание о богослужении 22 июня 1941 года в докладе на конференции «Торжество Православия» в Ельце (май 2005) привело присутствовавших в легкое замешательство. Равно как и упоминание о том, что духовным чадом о. Исаакия был молодой русский эмигрант М. В. Тарновский, один из создателей ВВС РОА (ВВС КОНР). Именно о. Исаакий сохранил единственную известную на сегодняшний день фотокарточку русского авиатора. Ее опубликовал в своей монографии «Офицерский корпус армии генерал-лейтенанта А. А. Власова» петербургский историк К. М. Александров.

Однополчанин о. Исаакия, бывший поручик-дроздовец Семен Евсеевич Дикий (Дикой), в монашестве о. Михаил, на воскресной службе 22 июня 1941 года в словацкой столице Братиславе призвал свою паству помолиться за грядущее освобождение России и ее народа от советского ига.

Так же как и в некоторых других европейских странах, германские оккупационные власти в Протекторате объявили о наборе переводчиков русского языка для Восточного фронта. С территории Чехии отправились главным образом молодые люди, часть из которых была связана с НТС, и галлиполийцы. Были ли среди них дроздовцы, неизвестно.

В 1943 году в Праге приступила к работе казачья мобилизационная комиссия. По словам русского пражанина К. С. Кожевникова, им удалось набрать 30—40 человек, которые, по слухам, уехали в Северную Италию, где в конце войны оказался Казачий стан атамана Т. И. Доманова.

Вполне вероятно, что какое-то количество чинов русских эмигрантских воинских организаций, проживавших в Протекторате, могли подать заявления о приеме в ряды Вооруженных сил Комитета освобождения народов России после того, как в Пражском Граде был оглашен Манифест КОНР. Так вступил в состав ВС КОНР капитан-дроздовец А. К. Павлов. Вместе с семьей он выехал из Праги в Зальцбург, где генерал Туркул формировал отдельную бригаду в составе ВС КОНР. Там их застала капитуляция Третьего рейха.

Могу добавить маленький штрих, со слов дочери А. К. Павлова. Ее отцу очень хотелось увидеть русских солдат и офицеров, разгромивших самую мощную армию мира. Возможно, к этому примешивалось некое чувство удовлетворения: нам не удалось тевтонов сокрушить в 1914—1917 гг., но все равно наша взяла! В Зальцбурге он выходил на улицу одетый в штатское и как-то издалека заметил группу советских военнослужащих. Были ли это сотрудники СМЕРШ или обыкновенные армейцы, неизвестно. Но, понаблюдав за ними с безопасного расстояния и что-то услышав из их разговоров, офицер-дроздовец велел своей жене и детям, не мешкая, собираться и двигаться дальше на запад. Так они оказались в американской оккупационной зоне на юго-западе разгромленной Германии.