«Маяк»

В отличие от многих оппонентов советской власти, ему не пришлось пробиваться к правде об этой власти сквозь толщу провинциального неведения. Буковский хотя и родился в башкирском поселке Белебей, но из эвакуации его семья вернулась в Москву, и таким образом у него была возможность уже в юности читать ходившие по рукам книги, которые будоражили взыскующие свободы умы. Тут подоспел и доклад Хрущева на ХХ съезде партии — его тоже передавали из рук в руки. Много лет спустя Буковский скажет: «Я с пятнадцати-шестнадцати лет понял твердо, что я эту систему не приемлю. Жить по их канонам я не хочу и не буду».

Примерно в этом возрасте он начал выпускать рукописный журнал, концепцию которого как раз и можно обозначить как неприятие советского канона. За это Буковского отчислили из обычной школы, и ему пришлось завершать среднее образование в вечерней. В университет он тем не менее поступил — в МГУ на биолого-почвенный факультет. Но побыть студентом ему удалось всего год.

Летом 1958 года на Триумфальной площади в Москве открыли памятник Маяковскому. И как-то само собой вышло, что по окончании официальной церемонии к памятнику стали выходить и читать свои стихи никем не назначенные и никому неизвестные поэты. Время было оттепельное, и вольность сошла с рук. Более того, «маяковские чтения» сделались регулярными. Молодые люди читали стихи репрессированных поэтов вперемежку с собственными, спорили об искусстве. Власти довольно быстро спохватились и прикрыли этот несанкционированный клуб под открытым небом, но потребность иметь «свой Гайд-парк» уже укоренилась в вольнолюбивых умах, и в уме Буковского в частности. В начале 1960-х, уже будучи студентом, он вместе со своими друзьями Сергеем Гражданкиным и Всеволодом Абдуловым возродил «Маяк» к жизни. Именно там поэт-диссидент Юрий Галансков впервые прочитал свой «Человеческий манифест», ставший поэтическим манифестом времени.

«Каждое выступление оставляло невыразимое ощущение свободы, праздника, — писал впоследствии Буковский, — и было что-то мистическое в этом чтении стихов ночному городу с редкими огнями в окнах, запоздавшим троллейбусам. Не могло это пройти бесследно, тем более теперь, когда переставало быть безобидной забавой. И даже сейчас, много лет спустя, я испытываю чувство особой родственной близости к людям, с которыми вместе отстаивали мы „Маяк“ до конца. Кончался поэтический этап в медленном пробуждении нашего общества. Но „Маяк“ дал начало всему последующему диссидентству. Практически всем его ветвям. Что лично до меня, то именно с „Маяка“ началась моя дорога в тюрьмы, лагеря, психушки».

Карательная психиатрия

Именно психушка оказалась первым местом его заключения. Буковский был арестован в 1963 году — вскоре после того, как вернулся из Сибири, из геологической экспедиции, в которую уехал, чтобы избежать репрессий за «Маяк». Формальной причиной его первого ареста стало то, что он сфотографировал запрещенную книгу Милована Джиласа «Новый класс» и напечатал два комплекта этих фотографий. Но по сути дело было в том, что советская власть, и в первую очередь ее система безопасности, поняла: этот человек, по возрасту еще мальчик, является ее врагом, непримиримым и несгибаемым. Надо отдать ей должное — таких людей она различала сразу и безошибочно, что Владимир Буковский и доказал всей своей жизнью.

Тогда же эта система решила бороться с ним путем его дискредитации, и эта методика тоже не претерпела изменений со временем. Когда много лет спустя, в конце жизни Буковского, ему предъявили обвинение в хранении порнографических материалов, это было неотличимо от того, чем всегда руководствовался КГБ: оскорбить, оболгать человека, само существование которого является вызовом ничтожествам и подлецам.

В 1963 году Буковского отправили не в лагерь, а на принудительное лечение в Ленинградскую спецпсихбольницу. В этом мрачном месте он познакомился с генералом Петром Григоренко, профессором Академии имени Фрунзе, начальником кафедры военной кибернетики. Григоренко был тогда (да и много позже) убежденным марксистом. Он создал «Союз за возрождение ленинизма», что и привело к его аресту и помещению в психушку. Взгляды генерала не находили поддержки у Буковского. «Знаете, Петр Григорьевич, вот ровно чистоты ленинизма мне в этой жизни и не хватает, — говорил он. — Без нее как-то еще выживаем, а с ней точно уж сдохнем». Но присущая Григоренко кристальная порядочность и нравственная чистота вызывали уважение у всех, кто его знал, и Буковский не был исключением. Именно он и ввел генерала Григоренко в диссидентское движение, когда в 1965 году оказался на свободе.

В отличие от тех, кто чаял возвращения к ленинским нормам, Буковский не питал иллюзий не только относительно этих норм, но и относительно возможности преобразовать СССР в страну добра. Его мотивация для участия в диссидентском движении была другой: «Мы все, все диссиденты говорили, что политика должна быть моральна. И мы возникли не как политическое движение. Мы были движение нравственное. Наш основной импульс был не переделать Россию, а просто не быть участником преступления. Не стать частью режима. Это был самый мощный мотив. А поскольку СССР не терпел такого инакомыслия, то началась война с нами».

Жизнь показала, что советская власть не зря ненавидела диссидентов. Через много лет и в мемуарах Маргарет Тэтчер, и в личных ее и Рональда Рейгана беседах с Буковским прозвучала важная мысль о том, что влияние диссидентского движения, очень небольшое в СССР, было велико на Западе. Именно диссиденты позволили понять, что Советский Союз можно победить, причем без войны, которая из-за наличия ядерного оружия была неприемлема. Два крупнейших мировых политика поверили, что советский режим действительно прогнил и, если на него надавить, он рухнет. Они надавили — и это оказалось эффективно.

Но беседы с мировыми лидерами были далеко впереди. Пока же свобода Буковского от карательной психиатрии не продлилась и года — уже в декабре его арестовали снова за организацию на Пушкинской площади «митинга гласности». И снова спецбольница, на этот раз в Люберцах. После нее — Институт Сербского, экспертиза которого должна была вынести ему психиатрический диагноз. И вынесла бы, если бы не кампания в его защиту, развернутая на Западе.

Только после третьего ареста Буковского «наконец» отправили не в психушку, а в пермскую политическую зону. Но карательная психиатрия, сломавшая многих, не ушла от его внимания: понимая, что знает ее лучше других, он стал собирать материалы о ней. Там же, в пермской зоне, Буковский и заключенный-врач Семен Глузман написали «Пособие по психиатрии для инакомыслящих» — глазами врача и пациента. Советской карательной психиатрии посвящено и письмо, с которым Буковский, выйдя на свободу, обратился к западным врачам. К письму прилагались заключения судебно-психиатрической экспертизы известных диссидентов (в их числе была и Валерия Новодворская), которые позволили западному медицинскому сообществу понять, чего стоит профессионализм их советских коллег из Института Сербского, когда перед теми ставится политическая задача.

Вообще, с самого начала своей диссидентской деятельности Буковский осознал важность в ней документа. Именно поэтому, когда во время перестройки очень ненадолго появилась возможность работать с секретными архивами ЦК КПСС и КГБ, он тут же ею воспользовался, создав таким образом бесценное собрание документальных свидетельств преступлений, совершенных советской властью.

Не лгать и не лицемерить

В том, как Владимир Буковский рассказал о своем заключении в пермской колонии и Владимирской тюрьме, его блестящий литературный талант проявился в полной мере. Книга «И возвращается ветер…», созданная им в 1978 году в эмиграции, наносит читателю тот сильный эмоциональный удар, который позволяет понять, что такое тюрьма и лагерь в тоталитарном государстве. При этом она не только содержит обширную информацию о тюремно-лагерном существовании, но и создает широкую панораму советской жизни в целом, в единстве и абсолютной непротивоположности воли и тюрьмы.

«Я же, как положено политическому, в уголовном лагере подпольным был адвокатом: писал всем кассационные, надзорные жалобы — сотни их сочинил, — рассказывает Буковский. — Зеки приносили мне свои приговоры, — это не легенды, а факт! — и я знаю, что больше всего было неадекватных наказаний. Ну, скажем, деревенский парень украл три ведра жмыха в колхозе, за что судья, посмеиваясь, три года ему впаял: „По году за каждое ведро“, — сказал. Ну, слушайте, это же какие-то истории из романов Виктора Гюго, и таких было сколько угодно».

И в этой книге, и во всем, что он писал и говорил, содержится множество практических советов относительно того, как сохранить ясность разума и, главное, человеческое достоинство в нечеловеческих обстоятельствах. Ему пришлось пережить насильственное кормление через зонд во время голодовки, имитацию удушения, чтобы «стал покладистым»…

В интервью радио «Свобода» он вспоминал и о том, как во время допроса следователь предложил ему кофе, после чего Буковский ощутил резкую перемену своего состояния — слезливость, разговорчивость. Явному воздействию химического вещества он нашел психологический противовес: «Я понял, что мне надо обозлиться, чтоб переломить эту эмоцию. И я стал материться. Он на меня посмотрел молча, вызвал охрану и говорит: „Увести“. Люди ломались не от того, что было невыносимо, а от страха.

— А вы не боялись?

— А чего бояться? Убить могли везде… Люди сами себя психологически готовили к тому, чтобы сломаться».

В этом — весь Буковский. Он действительно не боялся. И поэтому отдавал себе отчет в том, что ожидает его на свободе: «Знал я также, что больше года мне на этой проклятой воле никогда не удавалось продержаться и никогда не удастся. Потому что причины, которые загнали меня в тюрьму в первый раз, загонят и во второй, и в третий. Они, эти причины, неизменны, как неизменна и сама советская жизнь, как не меняешься и ты сам. Никогда не позволят тебе быть самим собой, а ты никогда не согласишься лгать и лицемерить. Третьего же пути не было».

Третий путь

Останься Буковский в СССР, пути у него действительно было бы только два. Но на Западе уже возникло осознание того, насколько значительна его фигура в мировом масштабе. Даже Владимир Набоков, не стремившийся, мягко говоря, участвовать в политической деятельности, опубликовал в газете The Observer письмо, в котором заявил: «Героическая речь Буковского в защиту свободы, произнесенная во время суда, и пять лет мучений в отвратительной психиатрической тюрьме будут помниться еще долго после того, как сгинут мучители, которым он бросил вызов».

Результатом широкой кампании за освобождение Буковского стал обмен его на чилийского коммунистического лидера Луиса Корвалана, арестом которого была озабочена циничная советская пропаганда. Обмен происходил в Швейцарии, куда Буковского доставили прямо из тюрьмы в сопровождении спецназа «Альфа». А появившуюся об этом частушку, сочиненную, по словам других участников «демонстрации семерых», Вадимом Делоне, узнала вся страна: «Обменяли хулигана на Луиса Корвалана. Где б найти такую б…дь, чтоб на Брежнева сменять?».

Испытание эмиграцией — даже не столько пресловутой ностальгией, сколько обычной жизнью, резко отличающейся от жизни-борьбы, — выдержали не все советские политэмигранты. После того как схлынула первая волна почета, с которым его встретил Запад — с многочисленными интервью, с приемом в Белом доме президентом США Дж. Картером, — Буковскому предстояло именно это испытание. Оно требовало последовательной стойкости — но что в его жизни ее не требовало? И Буковский эту стойкость проявил.

Поселившись в Великобритании, он поступил в Кембриджский университет и окончил его по специальности «нейрофизиология», занимался нейрофизиологическими коррелятами памяти и обучения, защитил диссертацию в США, в Стэнфордском университете. Эта наука всегда его интересовала, и знания в этой области он начал получать еще в тюрьме и лагере. Тогда это было чистое самообразование, притом в экстремальных условиях и в отсутствие необходимой литературы. Самое поразительное, что приобретенные таким образом знания оказались настолько полноценны, что по ряду предметов Буковскому понадобилось посещать потом в Кембридже лишь лабораторные занятия.

Он читал лекции — и по нейрофизиологии, и по политологии.

Он продолжил политическую деятельность — протестовал против ввода советских войск в Афганистан, призывал бойкотировать московскую Олимпиаду 1980 года.

Он стал писать книги — воспоминания о том, что происходило с ним в СССР («И возвращается ветер»), впечатления о жизни на Западе в сравнении с советской жизнью («Письма русского путешественника») и другие.

Он, как всегда, называл вещи своими именами — так, в статье «Пацифисты против мира» (1982) назвал марионетками советского режима участников западного пацифистского протеста против размещения американских ракет в Западной Европе. Издать эту статью в виде брошюры Буковскому помог другой известный бунтарь, Даниэль Кон-Бендит, лидер французских молодежных протестов 1968 года.

Буковский встретил перестройку, объявленную Михаилом Горбачевым, во всеоружии, в полной готовности к протесту.

«Архив Буковского»

В отличие от подавляющего большинства своих соотечественников, Буковский не питал иллюзий относительно возможности улучшить советскую власть. Один из участников грандиозного митинга, проходившего в конце 1980-х в Москве (на площади Маяковского, где юный Буковский начинал свою диссидентскую деятельность), вспоминал, как тот сказал: перейти от капитализма к социализму нетрудно — это все равно что сделать из яиц яичницу, а вот перейти от социализма к капитализму — это все равно что сделать из яичницы яйца.

Он был категорическим противником сотрудничества с какими бы то ни было структурами советской власти, пусть и обновленной. Когда на это с самыми благими намерениями пошел такой морально безупречный человек, как академик Сахаров, участвовавший в работе съезда народных депутатов СССР, Буковский говорил: «Не надо идти в эти советские парламенты и служить ширмой Горбачеву. Кончится это плохо: вас подставят. Ваша будет ответственность, а их — власть».

Буковский впервые после своей высылки приехал в Москву в 1991 году по приглашению Бориса Ельцина, тогда еще Председателя Верховного Совета РСФСР. Вскоре Ельцин попросил его участвовать в процессе «КПСС против Ельцина» в качестве официального эксперта Конституционного суда РФ. И вот тогда-то для Буковского на очень краткий миг открылось уникальное окно возможностей: для подготовки к процессу он получил доступ к так называемой «особой папке» — документам высшей степени секретности из архивов ЦК КПСС и КГБ, начиная с 1937 года. Буковский привез в Москву компьютер, портативный сканер и отсканировал все, что успел, а потом опубликовал в свободном доступе эти убийственные материалы, получившие название «архив Буковского». Как это происходило, он рассказывал потом в своих интервью:

«Я сидел посредине зала Конституционного суда, передо мной лежали 48 томов документов, и спокойно сканировал их на глазах у всех. Никто не понимал, что я делаю, но всех интересовал мой компьютер. В перерыве вокруг меня собиралась толпа. Члены Политбюро заглядывали через плечо и спрашивали: „Дорогая, наверное, машина?“ Я коротко отвечал: „Дорогая“. Только под самый конец, — ну как в кино! — когда мне оставалось всего несколько страниц, один из них вдруг сообразил и буквально завопил на все здание суда: „Он же все копирует!“ Я сделал вид, что этот вопль ко мне не относится и продолжал работать. Он завопил опять: „Он же там все опубликует!“ Была зловещая тишина. Все были будто парализованы. Я сложил свой компьютер и тихо пошел к выходу, отчетливо понимая, что в этой ситуации главное — не бежать. Никто из присутствовавших не двинулся. Это было как в „Ревизоре“, в последней сцене. Я вышел, поехал в Шереметьево, сел в самолет и улетел».

Что только ни открылось в этих материалах! Одна лишь картина поддержки Советским Союзом всяческого мирового отребья впечатляла настолько, что, как говорили, Буковский заметил после изучения отсканированных документов: «Если две крылатые ракеты послать на Лубянку, то уровень международного терроризма сразу упадет процентов на восемьдесят».

Но к настоящему открытию всех архивов и к настоящему суду новая российская власть была не готова. Напрасно Буковский предупреждал: «Если вы не проведете своего рода Нюрнберга или его подобия, вы никогда этот режим не прикончите, это будет все тянуться до бесконечности, более того, коммунисты оживут. Это как раненый зверь — подранка надо добить. Если вы его не добьете, он бросится вам на горло». Напрасно объяснял, что дело даже не в том, чтобы найти и покарать всех виновных: «Нужно осудить систему, сломать ее навеки и начать некий процесс раскаяния, очищения в обществе. Вот о чем мы говорили. Ельцин не захотел. И в этом, я считаю, трагедия России уж точно. Потому что все пошло у них вверх ногами ровно потому, что они этого не сделали».

Путинизм

Мог ли такой человек спокойно отнестись к тому, что власть в России снова захватывает КГБ, как бы он ни назывался? Именно так Буковский воспринял ельцинское назначение «преемника». Когда в 2002 году к нему в Кембридж приехал за советом Борис Немцов, в то время председатель думской фракции «Союз правых сил», Буковский сформулировал свое видение ситуации очень ясно: «Единственный шанс сегодня спасти Россию от зарождающегося тоталитаризма, дать возможность нормальной жизни новому поколению — это создание сильной, мощной демократической оппозиции нынешнему режиму. Без этого, я глубоко убежден, никаких перспектив у России просто нет».

Для создания такой оппозиции он делал все, что мог: стал одним из учредителей общественного движения «Комитет 2008: Свободный выбор» (в его состав вошли также Борис Немцов, Гарри Каспаров, Владимир Кара-Мурза-мл.), а затем согласился баллотироваться в президенты России как кандидат объединенной демократической оппозиции. В качестве кандидата его не зарегистрировали. Потом проблему решили кардинально: просто не выдали Буковскому новый российский загранпаспорт по истечение срока действия прежнего и не позволили ему приехать в Россию.

Конечно, он приветствовал победу украинской революции 2014 года. И тогда же высказал в интервью украинской журналистке Лане Самохваловой свое мнение о компромиссе с Путиным: «Я помню такую историю. В 35-м Пермском лагере был такой межнациональный совет. И совет неофициально решал лагерные проблемы, чтобы произвола не было. И вот на совете украинцы говорят: у нас проблема, нашего пожилого интеллигентного учителя из Закарпатья все время вызывает кум (кум — это лагерный опер), а из своего кабинета посылает в карцер на пятнадцать суток. И так все время, а человек пожилой, здоровьем не блещет. Мы, говорят, не знаем, что делать. Я отвечаю, что ситуация ясна: „Кум его вербует, а он не умеет кума послать. Учитель интеллигентно говорит, ой не могу, не хочу. А тут надо четко по-русски послать, глядя в глаза“. Высокий совет попросил меня все это ему объяснить. Выходит человек из карцера, я к нему подошел, мы заварили чайку, и я объяснил ему, что мне поручено научить вас, как послать кума. Учитель покраснел, говорит, мол, не могу говорить таких слов. Часа два я его учил посылать. У него даже губы не складывались для этого выражения, он знал несколько языков, а послать не мог. Но научил его. Кум его снова вызвал, учитель послал, его снова заперли в карцер. Но больше его не трогали. Посылать — это великая наука, которую Запад никогда не освоил, имея дело с советскими. А тут нужно именно так. Потому как КГБ — особая порода животных. Слова „нет“ они не понимают, договориться с ними нельзя, на компромисс сами не идут, а компромисс противника воспринимают как слабость. И если ты не послал КГБ, значит, что ты сам себе сделал большое горе. Это значит, что они будут давить дальше, пока не завербуют. У КГБ есть только две ипостаси: или ты их враг, или ты их агент. И между этими двумя больше ничего. Поэтому Путину надо посмотреть в глаза и сказать: „Путин, иди вот ты вот туда“. И все».

Диссидентов часто упрекали в том, что у них-де нет позитивной программы. У Буковского она, безусловно, была.

И на ближайшее будущее:

«Все их тайны должны быть открыты, их секреты должны быть положены перед публикой, чтобы больше никаких мифов не возникало. Чтобы не было разговоров, каким замечательным был Советский Союз. А после этого нужна люстрация».

И на будущее стратегическое:

«Россия должна пережить период распада, фрагментации, у нее должно возникнуть региональное самоуправление, которое Путин прикрыл. Без этого эта огромная страна жить не будет. Или это будет всегда централизованная диктатура, или некая федерация, где все решается по-партнерски по договоренностям, а не по приказу сверху. Им нужно прожить этот период. И когда отдельные субъекты федерации смогут отстроить свое самоуправление, тогда они смогут договориться о конфедерации. А пока этого не произошло, будет вечный соблазн скатиться к иерархической жесткой вертикали. Миллионы русских живут и в Англии, и Америке и вполне нормально уживаются с демократией, дело не в ментальности. Таковы структура и традиции России, и то и другое нужно менять. Процесс фрагментации и федерализации займет довольно много времени».

Стоит ли удивляться, что человек с таким ясным пониманием действительности вызывал у захвативших власть чекистов лютую ненависть? Усилия, которые они прикладывали для того, чтобы уничтожить его морально, обернулись физическим уничтожением: после процесса, в котором в Англии против Буковского было выдвинуто обвинение в хранении на компьютере порнографических снимков, здоровье его было полностью подорвано. Операция на сердце уже не помогла.

Владимир Буковский умер в больнице в Кембридже. То, что он сказал о зле, которое совершилось в России и которое Россия совершает сама, а главное, о людях в России и о каждом отдельном человеке, — становится с каждым днем после агрессии России против Украины все более актуальным:

«В конечном счете все зависит от нас самих, ибо человек всегда свободен, всегда у него есть выбор и, стало быть, всегда он несет ответственность за происходящее. А уж коли сотворилось в нашей стране такое чудовищное зло, на каждом из нас есть крупица вины».