Алексей Келин

1991 год для меня был годом радостных надежд. Позади последний допрос Госбезопасности и Бархатная революция 1989 года. Меня выбрали спикером Гражданского Форума компании Správa radiokomunikací Praha. Перестроечная атмосфера даже дала возможность устроить в Российском центре презентацию Народно-трудового союза и издательства «Посев» из Франкфурта. Диалог сотрудников центра и деятелей НТС был похож на встречу жителей разных планет, но оказался конструктивным и полезным. Все это обнадеживало.

И в такой атмосфере мы получили приглашение на первый Конгресс соотечественников, который был запланирован на 19—31 августа 1991 года в Москве и Ленинграде. В поезде мы вспоминали славные страницы истории русской эмиграции, Русскую акцию помощи, русские школы, Аверченко, Цветаеву, Чирикова, турне Шаляпина, концепцию Евразийства и многое другое. В Москву мы прибыли в приподнятом настроении и в ожидании встреч с чудесными людьми из разных стран мира.

Конгресс начался богослужением в Кафедральном патриаршем соборе Успения Пресвятой Богородицы в Кремле. Но после богослужения нам объявили, что программа Конгресса на этом прерывается: в Москве начался путч ГКЧП, и вместо автобусов, которыми нас привезли, Кремль окружили танки.

Я поехал на метро к Белому дому, который защищали четыре танка с трехцветным флагом и множество возмущенных людей. Присутствующего монаха просили благословить защитников, но он сказал, что не вправе благословлять и предложил всем вместе помолиться перед смертью. Женщинам и детям рекомендовали покинуть площадь, так как ожидалось масштабное кровопролитие. Но женщины вместо этого пошли встречать надвигающуюся бронетехнику. В солдатах осталась совесть, и они не стали стрелять в них и давить гусеницами.

Все кончилось лучше, чем было запланировано на Лубянке. На Кремле появился русский трехцветный флаг вместо советского, на Лубянской площади автокраном сняли памятник Дзержинскому и кувалдами разбивали гранитный цоколь. Мне предложили взять на память кусок весом 30 кг.

Поражение путча праздновали и в Питере. Вынесли уголь из подвала бывшего дома Пронина на Михайловской площади и снова, спустя 76 лет, открыли там арт-кафе «Бродячая собака». Премьера не уступала легендарным литературно-музыкальным и театральным представлениям Серебряного века.

Тогда мне, да и всем присутствующим, казалось, что пути обратно, в советскую охлократию, уже нет. Но бездарных геронтократов, которых одного за другим хоронили у Кремлевской стены, заменили наивные реформаторы, и страной завладел хаос. Кагебешники отсиделись в сторонке и стали снова востребованными. Только теперь они служат не идеям Коминтерна, а паханату. Результаты налицо. Остается только надежда на новую попытку навести порядок в своем доме с использованием исторического опыта, чтобы не повторять старых ошибок.

Виктор Есипов

В ночь на 21 августа 1991 года Мстислав Ростропович, пробившись сквозь многотысячные ряды защитников российского Белого дома к радиорубке, произнес знаменательные слова: «Россия, сегодня я горжусь тобой!». Он только что прилетел в Москву, чтобы поддержать Ельцина и москвичей, и это было его первое впечатление от увиденного.

Я слышал это собственными ушами, потому что вместе с женой, оставив шестилетнего сына бабушке, находился в толпе, окружавшей Белый дом в ту памятную ночь. Радио Белого дома работало беспрерывно, шли сообщения о переходе воинских округов, частей и флотилий в подчинение Президента РФ Бориса Ельцина. КГБ, оставшийся единственной опорой коммунистической власти, не посмел начать штурм, хотя танки подведомственных частей всю ночь сновали по столице.

А 22 августа стало настоящим Днем победы. По всему центру — на Охотном ряду, Лубянке, Старой площади, Васильевском спуске — проходили массовые гуляния. Наиболее активные граждане пытались опрокинуть памятник Дзержинскому, милиция опечатывала здание ЦК КПСС, люди восторженно спрашивали друг у друга: неужели будем жить без коммунистов? Это была кульминация, апогей, пик мирной народной революции.

Потом все пошло на спад, сначала едва заметно, но неуклонно. А с 2000 года, с президентства Путина, началась планомерная ползучая реставрация советского государственного устройства: возвращение советского гимна, ограничение прав и свобод граждан, цензура в СМИ, тотальная пропаганда политических установок власти, все более опасная конфронтация с демократическими странами Запада… В результате сегодня мы имеем то, что имеем, — фальсификации выборов, сфабрикованные уголовные дела, аресты несогласных с властью, запреты на собрания и выражение своего мнения, устранение путем отравлений и выстрелов в упор наиболее ярких представителей оппозиции.

Осенью 2003 года мне довелось оказаться в одной компании с Егором Гайдаром. Все осаждали его вопросами. Задал свой вопрос и я. «Не считаете ли Вы ошибкой, — спросил я Егора Тимуровича, — что 21 августа не было провозглашено государственным праздником?». И он согласился, что это была ошибка.

Кирилл Александров

Поздно вечером 19 августа мы с друзьями приехали в Ленинград, который собирался стать Санкт-Петербургом, из детского лагеря на Карельском перешейке. Пионерским он уже не был, так как Всесоюзная пионерская организация бесславно почила в бозе, как и ее старшие товарищи КПСС и ВЛКСМ. Было нас, ревнителей памяти Стрелкового генерала Дроздовского полка, пятеро, самому старшему — журналисту и педагогу Юрию Звягину — вот-вот грозило исполниться 30, а возраст прочих колебался в диапазоне от семнадцати до двадцати. Наивно, но мы действительно чувствовали себя дроздовцами и задолго до путча привезли в лагерь большой бело-сине-красный флаг, кстати, тот самый, который члены НТС впервые подняли в Ленинграде на митинге 30 октября 1988 года.

С утра по радио передавали заявления ГКЧП. Не скажу, чтобы кто-то испугался, но чувство протеста буквально душило: «Опять?! Снова?!» Короче, по слову поэта, «неужели проклятые годы повторятся опять и опять, неужели ежовы-ягоды снова будут сажать и сажать». «Московские кухни» Юлия Кима мы играли в лагере где-то за неделю до путча. Никто бы тогда не поверил, что 30 лет спустя пьеса сохранит актуальность.

Вечером заработал телевизор, депутаты Ленсовета и мэр Анатолий Собчак призвали граждан идти к Мариинскому дворцу на Исаакиевской площади. Юра сказал: «Надо ехать» — и мы поехали, успев на последний рейсовый автобус, который привез нас на Петроградскую сторону. К Мариинскому дворцу пришли пешком уже ближе к ночи.

По сравнению с тем, что в январе мне пришлось видеть у парламента в Вильнюсе, поразила немногочисленность собравшихся. Люди, преимущественно молодые и среднего возраста, до 35—40 лет, стояли у дворца большими группами, но сплошного кольца не было. На глаз… может быть, тысячи три-четыре, вряд ли больше. Сразу стало ясно, что нет никакой организации, лидеров и управляющего центра.

В толпе ходили знакомые диссиденты, члены НТС и Ленинградского народного фронта, депутаты демократического Ленсовета, все чего-то ждали, но ничего не происходило. Прекрасно помню, как на импровизированном митинге выступила Марина Евгеньевна Салье. Она держалась весело и начала речь словами: «Ну что, дождались!..» В то же время ни паники, ни страха, никаких волнений не было. По молодости нам казалось, что сейчас, как в Венгрии в 1956-м, подъедут грузовики и с них начнут раздавать оружие. Но никто не подъехал и ничего не раздал. Вообще, по сравнению с защитниками парламента в Вильнюсе, вооруженными чем попало, вплоть до охотничьих стволов и автоматов, собравшиеся у Мариинского дворца выглядели абсолютно мирными и безоружными. Начали строить какую-то баррикаду, пришла машина с кирпичом, ребята пошли ее разгружать, а я ходил в толпе и «собирал сведения».

У входа во дворец мимо меня прошла группа депутатов вместе с Собчаком. Поразило его абсолютно бледное, усталое и измученное лицо. Циркулировали слухи про части «Псковской дивизии КГБ», якобы дошедшие до Пушкина и там вставшие. Сейчас, конечно, я понимаю, что хватило бы полуроты, чтобы утопить в крови всех, кто тогда вышел к Мариинскому дворцу.

На рассвете стало понятно, что защищать некого и нечем, и в принципе ничего не будет. Люди постепенно разбредались. Мы порознь благополучно вернулись в лагерь… я бы сказал, разочарованные. А на следующий день из Москвы пришли новости о провале путча. Мы радовались, но Юра тогда спокойно сказал: «Это не мы победили, вот увидите».

Безумно вдохновляли везде трехцветные флаги… свободной России и Дроздовского полка, конечно. Надежды были невероятными: будет Россия вместо «эсэсэсэр».

Ни о чем не жалеем. В России нужно жить долго.

Светлана Михлова

В мае 1991 года мы с трехлетней дочкой поехали на все лето в Ленинград, потому как в пражском доме проходила генеральная реконструкция. С собой мы взяли чемодан сухого молока и каш, но, конечно, необходимо было покупать и другую провизию. Этим занималась я, семья жила на даче. В Ленинграде можно было купить кое-что и без карточек (официально они назывались талонами), но для этого необходимо было приехать в самый центр до открытия магазинов.

В один из таких дней «отоваривания» на подъезде к Ленинграду мы из окна автобуса увидели полевые кухни и бронетранспортеры. Чем ближе к городу, тем меньше становилось транспорта и пешеходов. Это было странно.

Придя домой, я включила телевизор и радио. Транслировали «Лебединое озеро». Звонок друзьям не обрадовал: переворот, что будет, никто не знал.

Утром я пошла на Невский пешком, транспорт не ходил. Странно, но Елисеевский был открыт с бокового входа, я купила двух уток и масла без талонов. На нескольких улицах были баррикады, но почти без людей. Было жутковато.

По дороге из города обратно на дачу я для успокоения вязала для дочки фиолетовую кошку. Она до сих пор жива, мы взяли ее с собой в Прагу.

Евгений Деменок

С августовским путчем у меня связаны самые удивительные воспоминания. Буквально за несколько дней до попытки переворота мы улетели из Москвы в Лондон. Поездка в Англию для меня, одесского паренька, в советское время была совершенной фантастикой, но мама, дипломированный переводчик, случайно познакомилась в Одессе с английской семьей, они пригласили нас в гости, каким-то чудом удалось сделать визы и собрать деньги на поездку… В общем, за два дня до путча мы уже были в Дартфорде, одном из лондонских пригородов.

Когда по BBC показали танки в Москве и рассказали о заблокированном в Форосе Горбачеве, мы не могли поверить собственным глазам. «Оставайтесь в Англии», — сказала наша хозяйка. Разумеется, мы не могли об этом даже помыслить: в Одессе остался папа и мамины родители.

Следующий день был еще более тревожным. Что будет дальше со страной, с теми свободами, которые пришли вместе с Горбачевым? И как, в конце концов, возвращаться домой с учетом введенного там чрезвычайного положения?

В тот день по просьбе одесского поэта Игоря Потоцкого мы поехали на встречу с журналистом радио «Свобода». Имени его я не запомнил. Запомнил только элегантный шарф, бороду и удивительный английский, на котором он разговаривал — при богатом словарном запасе его совершенно не заботило произношение. А еще его слова, казавшиеся тогда фантастикой: «Все это через день-два закончится. Горбачев вернется. Так что не переживайте. Но если хотите попросить в Англии политического убежища, сейчас самое время. Послезавтра может быть поздно».

Поверить в это было невозможно. Хотя кадры с баррикадами у Белого дома и огромными колоннами демонстрантов вселяли надежду.

Как и предсказал наш новый лондонский знакомый, все закончилось через день. Когда в конце августа мы вернулись в Москву, на Манежной площади уже прошла панихида в честь погибших Ильи Кричевского, Дмитрия Комаря и Владимира Усова, Горбачев сложил с себя полномочия Генерального секретаря ЦК КПСС, а всесильная коммунистическая партия оказалась вне закона. Первым делом я отправился к Белому дому — у него еще стояли бетонные блоки и противотанковые ежи.

Пятнадцать лет спустя в Праге, будучи в гостях у ведущего «Радио Свобода» поэта Игоря Померанцева, я услышал вдруг, как он ответил на чей-то звонок по-английски. И понял, что человеком, предсказавшим путчу скорый конец, был именно он.

Петр Черемушкин

Было раннее утро понедельника. Летняя Варшава еще только просыпалась. Я был стажером отделения ТАСС в Польше и дежурным корреспондентом. Ничто не предвещало каких-то неожиданностей. Утопающая в зелени листвы польская столица уже пользовалась первыми плодами экономического «плана Бальцеровича»: появлялись экзотические продукты и напитки, открывались многочисленные кафе и рестораны. Только что свою родину — Польшу — посетил папа римский Иоанн Павел II, которого встречали как живого бога.

Обычно в понедельник утром новостей было немного. Каково же было мое удивление, когда в аппаратной с бумажными лентами я обнаружил на принтере длинный рулон исходящих из Москвы документов так называемого Государственного комитета по чрезвычайному положению. В конце стояла короткая телеграмма: «Дежурному корреспонденту ТАСС: Подтвердить получение документов ГКЧП и проинформировать посольство. Шишкин».

Г. А. Шишкин был первым заместителем Генерального директора ТАСС и в отсутствии гендира выполнял его обязанности. Он был кадровым тассовцем, прошедшим все ступени карьеры, знал все правила поведения. Именно Шишкин организовал распространение всех документов ГКЧП по каналам ТАСС. Генеральный директор ТАСС Л. Н. Спиридонов находился в отпуске.

Я позвонил коллеге, который считался одним из немногих демократов из пяти корреспондентов ТАСС, работавших в Польше. Когда Миша услышал от меня о документах, полученных и Москвы, он заорал: «Это путчисты! Это хунта!» Но потом добавил: «Позвони все-таки шефу» Заведующий отделением В. В. Волков был тертым тассовцем. Долгое время он оставался невыездным из-за глупой несуразности при общении с представителями КГБ. И работа в Варшаве была для него первой возможностью выехать в долгосрочную командировку за рубеж. Когда я позвонил ему, Волков мрачно произнес: «Делай, что тебе сказали!»

Я пошел в посольство СССР и передал послу этот рулон, с которого с заранее сделал копию. Посол СССР Ю. Б. Кашлев, заходя в здание, с улыбочкой заметил: «Спасибо! Спасибо! Уже знаю!» По Первому каналу советского телевидения передавали балет «Лебединое озеро», по Российскому телевидению показывали танки, идущие в Москву, а по радио «Свобода» довольно подробно рассказывали обо всем, что происходило вокруг здания Верховного совета РСФСР, которое стали называть Белым домом. Мы приникли к радиоприемникам.

Вечером я подошел к посольству СССР на улице Бельведерская, перед которым была небольшая демонстрация с лозунгами «Свободу Горбачеву!» Среди демонстрантов стоял знаменитый польский политик Адам Михник, с которым мы были знакомы после его поездки в Москву в 1989 году. Он курил французские сигареты «Галуаз» и посмеивался. За несколько дней до того я случайно встретил Михника на улице и он как бы невзначай произнес: «Вашего Горбачева ждут крупные неприятности! Готовьтесь!»

Все были очень взволнованы, потому что никто не понимал, как будет развиваться ситуация и чем все закончится. На следующий день я продолжал заниматься текущей работой и написал на ленту короткое сообщение о том, что советские войска продолжают выходить из Польши в соответствии с ранее намеченным графиком. «Во вторник батальон Северной группы советских войск покинул польский город Бялоград в Кошалинском воеводстве». Обрывок ленты с этим сообщением в английском варианте хранится у меня до сих пор. Его мне прислал мой тогдашний тесть — А. А. Кокорев, занимавший высокий пост в Секретариате ООН в Нью-Йорке. Через много лет, когда я уже работал в пресс-службе посольства США в Москве, американские дипломаты рассказывали мне, что именно это сообщение утвердило вашингтонских аналитиков в том, что действия ГКЧП носят нескоординированный характер и что, скорее всего, путчисты обречены на провал.

Но тогда это было совершенно неочевидно. В моей голове постоянно крутилась советская песня «Все вернется, все опять вернется…» Конечно, мысли были прикованы к происходящему в Москве. Тем более, что дом моих родителей находился в двух шагах от Верховного совета РСФСР — в Большом Девятинском переулке, где стояло замороженное здание посольства США. Точнее, переулок выходил к тому тоннелю, где бронетранспортер задавил трех ребят во время событий в Москве.

Вечером 19 августа состоялась пресс-конференция ГКЧП, на которой моя однокурсница по факультету журналистики МГУ Татьяна Малкина задала свой знаменитый вопрос: «Скажите, пожалуйста, понимаете ли вы, что сегодня ночью вы совершили государственный переворот? И какое из сравнений вам кажется более корректным — с 1917-м или 1964 годом?» Это произвело эффект разорвавшейся бомбы: 24-летняя девчонка задает руководителям страны вопрос, который можно считать верхом наглости. К утру 21 августа стало понятно, что планы ГКЧП провалились.

Но вернемся в Польшу. Мы идем в здание Сейма брать интервью у Адама Михника, который за кружечкой пива и двойным тартаром с желтком заявляет на чистейшем русском языке: «Путчисты обосрались!»

В 1994 году я поступлю на работу в американское посольство в Большом Девятинском переулке. Пройдет еще 20 лет, российская история совершит еще один поворот, участников ГКЧП представят едва ли не героями, а учреждение в Большом Девятинском переулке превратится в подобие осажденной крепости.

Игорь Золотарев

Августовский путч 1991 года совпал с первым Конгрессом соотечественников в Москве. Вспоминать о тех временах лично мне очень грустно, поскольку многих из пражских делегатов конгресса уже нет в живых (Б. И. Тихановича, О. Г. Келчевской, Л. Л. Копецкой, Н. Г. Мусатовой, К. Кожевникова, И. П. Савицкого).

Оптимизм и надежды, которые пришли после провала ГКЧП, недолго теплились в нас.

Поначалу, после объявления по радио чрезвычайного положения, многие не на шутку испугались: некоторые зарубежные делегаты ринулись на вокзалы и в аэропорт, чтобы поскорей уехать из Москвы. Кто остался, стал свидетелем того, как «крутой» путч оказался слабенькой опереткой... Тем не менее и баррикады, и танки вокруг гостиницы «Россия», где жили делегаты, — все это было всерьез.

Грустно, грустно вспоминать весь тот перестроечный пафос и воодушевление, связанное с новым этапом развития России, который не состоялся. Мне довелось быть в резиденции митрополита Кирилла (сегодня патриарха РПЦ) и вместе с ним смотреть по ТВ пресс-конференцию ГКЧПистов, когда они, заикаясь, говорили о целях переворота... Каким лицемерием сегодня мне кажутся его (Кирилла) слова о новых перспективах церкви и ее служении народу.

Только со временем начинаешь понимать, что никакие перевороты и никакой новый правитель не изменят Россию, пока основная масса российских граждан будет жить в темноте и невежестве.