Мой путь к Богатырчуку

По профессии я журналист, всю жизнь редактирую шахматные издания, да и у самого за душой уже пять книжек. Разумеется, имя довоенного чемпиона СССР было мне знакомо, хотя о нем самом я почти ничего не знал. Все изменилось тем «путчевым» летом, когда к нам в редакцию попали мемуары Богатырчука, переданные с оказией из Оттавы его дочерью. Я проглотил книгу за ночь и потом долго еще ходил как под током, потрясенный прочитанным. Конечно, я сразу же загорелся идеей опубликовать все шахматные фрагменты. И горжусь тем, что первый из них появился еще в журнале с названием «Шахматы в СССР» (с 1992 года он стал «Шахматным вестником»), ведь имя Федора Парфеньевича Богатырчука каленым железом выжгли из истории советских шахмат. К тому же это была не просто его первая публикация на родине после полувека забвения, а отрывок из книги, от одного названия которой у многих глаза наливались ненавистью.

В 1993 году бандероль со всеми шестью номерами журнала улетела в Оттаву, и вскоре оттуда пришла открытка: «Возможность напечатать эти выдержки из книги — неслыханное десять лет тому назад дело, и мне больно, что мой отец не дожил до этих дней». Тамара Федоровна Елецкая мечтала, чтобы книга была издана, но при одном условии: «Я знаю, что мой отец был бы счастлив тем, что книга может выйти в печати в России, однако это должно быть все или ничего. Я должна быть уверенной в том, что не будет выпусков или искажений текста». Я заверил ее, что мы выпустим книгу в авторской редакции, только включим лучшие партии Богатырчука с его комментариями, и попросил о предисловии. В ответ Т. Ф. прислала бандероль с отцовскими бумагами, добавив: «Постараюсь написать заметки о моих личных воспоминаниях».

К сожалению, найти деньги на книгу не удалось. Издатель журнала готов был ее выпустить, но лишь при условии, что Т. Ф. возьмет на себя половину расходов. До сих пор жалею, что согласился сообщить ей об этом. Но очень уж хотелось издать Богатырчука! «Должна с огорчением сказать, что такими средствами (часть затрат в 10US тысяч) я не располагаю…» Помню чувство стыда, охватившее меня при виде этих строк. Т. Ф., правда, добавила, что она попробует выяснить, остались ли гранки книги в Калифорнии, чтобы удешевить издание, но… Я так ничего и не ответил, и переписка прервалась (позже узнал, что Т. Ф. была уже смертельно больна; ее не стало в январе 1998 года). Да и что я мог ответить, если через месяц после того письма, в январе 95-го, издатель закрыл журнал и исчез с горизонта?..

О том, чтобы самому написать о Федоре Парфеньевиче, я тогда даже не помышлял. Хотя и сознавал, с личностью какого масштаба столкнула меня судьба.

Шахматист и радиолог

Он родился в Киеве в 1892 году, а умер в Оттаве в 1984-м. Между двумя этими датами — почти целый век! «Богатырчук, в плане его мировой известности, конечно, не Солженицын, — прочел я в поминальной статье известного публициста Романа Днепрова («Новое русское слово», 19.09.1984), — но его жизненный путь, пожалуй, не менее значителен и интересен». Меня не удивило это сравнение, тем более что автор тут же пояснил: «Хотя бы потому, что родился и вырос он еще, по выражению старого меньшевика и исключительно остроумного человека Бориса Николаевского, „в доброе старое время, при проклятом царизме“».

Да, Солженицын появился на свет уже при советской власти, а жизнь Богатырчука вобрала в себя не только почти весь семидесятилетний срок, что пришлось мотать России и его любимой Украине, но и последние четверть века, отделявшие страну от октябрьской катастрофы 1917 года. Думаю, именно эта крепкая дореволюционная закалка: сначала в семье (отец был сыном священника, а мать воспитывалась при монастыре), потом на медицинском факультете Киевского университета св. Владимира, а затем полковым врачом на фронтах Первой мировой и Гражданской — позволила ему не сломаться, не пасть духом, подобно многим другим российским интеллигентам, угодившим под «красное колесо», и с честью пронести тот тяжкий крест, что выпал ему на долгом пути в бессмертие. Верующие люди знают: Господь не посылает испытаний свыше наших сил. Поэтому, как бы тяжела, горька и отвратительна ни казалась тебе жизнь, надо продолжать делать свое дело, а там будь что будет…

От природы Ф. П. был редкостно одарен. В шахматах считал себя любителем, хотя был неоднократным чемпионом Киева, чемпионом Украины и СССР, участником легендарных Московских международных турниров. Скупой на похвалу Борис Спасский — гениально одаренный шахматист, чемпион мира — в предисловии к моей книге о Ф. П. (о ней речь впереди) заявил: «Если бы Богатырчук стал профессионалом, как Ботвинник, то, несомненно, был бы первым советским гроссмейстером, а возможно, и первым советским чемпионом мира. По таланту он не уступал, а скорее даже превосходил Ботвинника». Да, такого личного счета с Ботвинником не имел больше ни один шахматист: три победы, две ничьи — и ни одного поражения! Но «писать о Федоре Парфеньевиче как в первую очередь о шахматисте, на мой взгляд, равносильно тому, что писать о Михаиле Юрьевиче Лермонтове как в первую очередь о художнике или о Леонардо да Винчи как об инженере» (из поминальной статьи, которую я уже цитировал).

Модной в начале прошлого века рентгенологией Богатырчук увлекся еще во время Гражданской войны. Он был одним из первых в Киеве рентгенологов, стал кандидатом наук, а в 1940 году — и доктором медицины, профессором.

Вторая половина 30-х была для Ф. П. очень трудной. Как и многие тогда, он постоянно ждал ареста, у него стоял наготове чемоданчик с вещами. Он пережил допрос в НКВД и вызов в обком партии, где за выигрыш у Ботвинника в международном турнире его обвинили в «подрыве престижа пролетарской власти»… Несмотря ни на что, Ф. П. так и не вступил в партию, а его дочь не была комсомолкой — одна во всем классе.

В годы Второй мировой он продолжал заниматься радиологией: и в Киеве, и в Кракове, публиковался в немецких и шведских научных журналах. В 1944 году Ф. П. примкнул к Власовскому движению… После четырех лет, проведенных в Германии на положении DP, в 1949-м эмигрировал в Канаду, где стал профессором Оттавского университета. Как один из крупнейших в мире специалистов по исследованию рака, Богатырчук в 1955 году удостоился медали имени Барклая, своего рода Нобелевской премии для радиологов.

«Задача борьбы с коммунизмом»

Чем больше я узнавал о Ф. П., чем глубже погружался в его эпоху, тем больший азарт меня охватывал. Собирать приходилось по крупицам, но я уже давно заметил: количество усилий рано или поздно скажется, и ты, словно магнит, начнешь притягивать к себе информацию, она станет возникать буквально из ничего, самым неожиданным и причудливым образом. Не буду вдаваться в детали поисков, скажу только, что объем и уникальность материалов, которые удалось добыть, превзошли все ожидания. Особенно ценным был архив самого Богатырчука. Первую часть прислала еще Тамара Федоровна. Вторую — портфель, набитый его личными документами (помню, увидев их, чуть не задохнулся от восторга), — я получил в 2009 году от человека, очень близкого к семье Ф. П., но пожелавшего сохранить инкогнито. Третью мне любезно предоставил для работы москвич Александр Окороков, доктор исторических наук, исследователь Власовского движения. В середине 90-х он переписывался с Т. Ф., и незадолго до смерти она отправила ему несколько посылок с неизданными рукописями отца. Наконец, четвертая часть отыскалась недавно в подвале дома одного из оттавских друзей Богатырчука…

Поначалу я хотел просто издать «Мой жизненный путь…», дополнив книгу лучшими партиями автора. Но, накрытый архивным девятым валом, быстро понял: втиснуть все в один том не удастся, надо делать два. Богатырчук как украинский политик и общественный деятель — это отдельная, очень интересная (а теперь еще и остроактуальная!) тема, и смешивать ее с шахматами нет резона.

Начать я решил с более близкой мне (и легкой, как казалось) темы, даже не подозревая, что меня ждет. Плодом пятилетней работы стал более чем 900-страничный двухтомник «Федор Богатырчук. Доктор Живаго советских шахмат» (2013). Название книги неслучайно. В годы Гражданской Ф. П. пришлось врачевать и в корпусе сечевых стрельцов, и в лазарете Добровольческой армии, и у красных. Он сам сравнивал свою судьбу с судьбой Юрия Живаго. Даже говорил, что «ему как-то сказали, что некоторые детали были списаны с него, с его печальным опытом врача, рекрутированного под угрозой оружия, а поэзия заменила шахматы для удобства сюжета и как более естественная для романа».

Что ж, сходство в их судьбах определенно есть. Оба одного года рождения (сам удивился такому совпадению). У обоих «дворянское чувство равенства со всем живущим». Оба, несмотря ни на что, преданы своему делу. У обоих очень сильное творческое начало, которому тесно в рамках медицины… И еще одно странное сближение — уже с самим Пастернаком: именно за роман «Доктор Живаго» его заклеймили «власовцем в литературе». Замечу в скобках, что и Солженицына, сравнения с которым удостоился Ф. П., тоже называли «духовным родственником власовцев»…

Но Богатырчук — гораздо более цельная и мощная фигура, чем герой Пастернака. Ибо он — человек, не сломленный обстоятельствами, сумевший преодолеть их и исполнить свое предназначение. Его жизненный путь — через две революции, три войны, в шекспировских декорациях гибели и рождения целых цивилизаций, да вдобавок с хеппи-эндом, — готовый сценарий для голливудского блокбастера.

Читая политические выступления и статьи Ф. П., чувствуешь, какой потрясающей внутренней силой обладал этот невысокий сухощавый человек. Чего стоит одно его радиообращение в связи со смертью Сталина, в котором он, назвав тирана лишь первым в ряду врагов, сидящих «на шее у наших народов», провозгласил, что «задача борьбы с коммунизмом» будет выполнена «только тогда, когда над Кремлем вместо красной звезды — символа тирании — засияет звезда свободы и демократии». А в годы «оттепели», когда многие эмигранты поверили антисталинской риторике Хрущева, он непримиримо заявил: «Можем ли мы простить либо забыть миллионы замученных в застенках, тюрьмах и концлагерях? Каким гнусным лицемерием звучит реабилитация после смерти либо после долголетнего пребывания в лагерях! Никакой ведь коренной перестройки социальной структуры нет и в помине. Всюду ведь сидят те же коммунисты, от которых никакими хрущевскими ваннами не отмоешь приставшей к ним крови. Можем ли мы, эмигранты, забыть либо простить то, что мы были вынуждены бежать с родины куда глаза глядят и тысячами гибли в чужих странах? Нет, те, кому посчастливилось выжить, никогда этого коммунистам не простят и не забудут».

«Из объятий одного разбойника в объятия другого»

Поворотным пунктом, навсегда поделившим жизнь Богатырчука на «до» и «после», стало его участие в Освободительном движении народов России, чаще называемом Власовским. Он осознанно сделал этот ответственный, крайне рискованный шаг — и не раскаялся в нем, порукой чему название книги «Мой жизненный путь к Власову и Пражскому манифесту», написанной им уже на склоне дней. Сколько раз вспоминал события военных лет, осмысливая роковой выбор…

Когда осенью 1941 года немцы подошли к Киеву, Богатырчук, как и миллионы земляков, переживших ужасы коллективизации, Голодомора и репрессий, остался на родине. Многие, особенно те, кто помнил гетманское время, когда Украина под охраной немецких штыков была оазисом нормальной жизни посреди охваченной гражданской бойней страны, ждали гитлеровцев с надеждой, как освободителей от большевиков. Для других, как и для Ф. П., эта война стала продолжением гражданской. Истинную сущность нацистов все поняли, когда мышеловка захлопнулась. Но деваться было уже некуда, надо было продолжать жить…

Богатырчука называют «коллаборационистом», обвиняя в сотрудничестве с оккупантами. Но тут ему стыдиться нечего, Ф. П. сам подробно рассказал об этом трагическом периоде в своей книге. Уже после расстрелов в Бабьем Яре он «уразумел, что Киев попал из объятий одного разбойника в объятия другого, не менее жестокого и беспощадного». Как глава Объединения киевских врачей, он пытался вызволить коллег-евреев. «Это было совершенно безнадежное дело, — вспоминал Богатырчук, — меня просто посылали, по циничному выражению немцев, — от Понтия к Пилату, а все протесты выбрасывали в сорный ящик, угрожая расправиться и со мной». «Единственное, что мог сделать отец, — пишет Т. Ф., — это помочь некоторым близким бежать из Киева, не ожидая, пока сосед по коммунальной квартире донесет, что в их квартире скрывается еврей или „полуеврей“».

В 1959 году, когда в Киеве готовили буклет о шахматных чемпионатах Украины, многие возражали против упоминания в нем Богатырчука: как можно, он же власовец! Встал Борис Ратнер, известный киевский мастер, фронтовик, и сказал: «Богатырчук немцам не служил! Он во время оккупации руководил больницей Украинского Красного Креста, где прятал мою родную сестру и спас ее, и не только ее, от Бабьего Яра! Она и я до нашей смерти будем благодарны Федору Парфеньевичу!»

Он не просто руководил больницей, а в течение трех месяцев возглавлял Украинский Красный Крест, созданный им с помощью Организации украинских националистов Андрея Мельника, которого он знал еще по корпусу сечевых стрельцов и, по некоторым данным, спас в 1919 году от тифа. Главной задачей УКК стал сбор продуктов и одежды для пленных красноармейцев. Ф. П. скромно умалчивает в книге о масштабах своей работы. Но в воспоминаниях сотрудницы УКК Людмилы Ивченко «Украинский Красный Крест в Киеве 1941—1942» говорится о «тысячах освобожденных благодаря нашим хлопотам пленных, тысячах женщин, которым мы помогли добраться до лагерей и выкупить своих мужей, когда Гитлер изменил политику и прекратил освобождение пленных украинцев, доброй тысяче евреев, которые благодаря нашим пропускам смогли вырваться из Киева на левый берег, где было легче прятаться, сотнях семей репрессированных, голодной интеллигенции, беспомощных ученых, главной едой которых был обед, выданный в нашей столовой…» («Лiтопис Української Повстанської Армiї», 1992—1993, т. 23).

Богатырчук и Власов

Гром грянул в феврале 1942-го, когда из Берлина поступил приказ о ликвидации местного самоуправления. Бургомистра Киева и его ближайших сподвижников расстреляли в Бабьем Яре. УКК был закрыт, Богатырчук обвинен «в связях с советскими партизанами» и брошен в тюрьму гестапо, где провел три недели. Избежать расстрела ему удалось потому, что в Киеве остро не хватало врачей. Немцы панически боялись вспышки эпидемии сыпного тифа, и по выходе из тюрьмы Ф. П. был назначен директором Института экспериментальной медицины, в программе которого значилась разработка новой противотифозной сыворотки.

В сентябре 1943 года, когда немцы покидали Киев, он тоже уехал вместе со всей семьей и институтом. Почему? Ф. П. прекрасно понимал, что никто не станет разбираться, кого он спас и кому помогал, а вот за «сотрудничество с оккупационными властями» его в лучшем случае ждет десять лет лагерей.

В Кракове он почти год работал в «Институте Восток», куда влились остатки его института. Но в августе 1944-го поступил приказ об эвакуации…

После двухмесячных скитаний по Германии Ф. П. прибыл в Берлин, где состоялась его встреча с генералом Андреем Власовым. Они познакомились еще весной 43-го, когда Богатырчук по делам института побывал в Берлине. Генерал произвел на него тогда сильное впечатление. Под два метра ростом, в роговых очках, придававших ему профессорский вид, он обладал уверенностью в себе и способностью внушать доверие. Власов заявил, что создает Русскую освободительную армию, и предложил принять участие в Освободительном движении. Ф. П. ответил согласием. Из воспоминаний дочери: «Оглядываясь на прожитые годы, он говорил, что самое значительное время его жизни было связано с появлением надежды на то, что возможна борьба с ненавистным советским режимом, что еще возродится Россия».

И вот новая встреча. Власов протянул гостю будущий Пражский манифест: если согласны с основными положениями, можете подписать. Богатырчуку не все понравилось в тексте (о чем он честно сказал), но, поколебавшись и даже сходив за благословением к отцу Адриану, которого знал по Киеву, Ф. П. решил все же поставить свою подпись. На архивной пленке видно, что на заседании в Праге 14 ноября 1944 года, где был создан Комитет освобождения народов России и принят Манифест, он сидит третьим слева от Власова. Избранный в президиум КОНРа, Богатырчук возглавил Украинскую национальную раду и Медицинское управление.

Последние месяцы войны он провел в Карлсбаде, живя в отеле «Ричмонд» на одном этаже с Власовым. Как не раз прежде, Богатырчука спасла случайность. Его назначили начальником поезда для эвакуации гражданских членов КОНРа. Но накануне разбомбили Байройт, где жила его семья. Сообщалось, что город охвачен пожарами, и 15 апреля Ф. П. разрешили туда поехать. Когда он наконец добрался до Байройта, там уже были американцы. Семья, к счастью, не пострадала… А тот поезд попал под бомбежку, и из штабного вагона не спасся никто.

«Донести идеи до потомков»

Не знаю, почему Богатырчук так долго откладывал написание мемуарной книги и приступил к работе, когда ему было уже за восемьдесят и он почти ослеп. Скорее всего, мешали вечная занятость в университете (Ф. П. вышел в отставку только в 1970 году), выступления в печати, игра в шахматы по переписке и т. п. Хотя мысль рассказать о своей жизни наверняка посещала его и раньше. Возможно даже, некоторые фрагменты книги были им написаны в другое время, о чем говорит неоднородность текста: автор рассматривает события то «под микроскопом» — не торопясь, смакуя детали и характеры, то «с высоты птичьего полета» — на скорости, когда глаз успевает фиксировать только самое главное…

Но основной массив книги написан в 1975—1976 гг. Это подтверждают слова «53 года тому назад» в рассказе об украинской лектуре, открытой в 1922-м, и «даже сейчас, спустя 33 года» — о первой встрече с Власовым в 1943-м. Память подчас изменяет Ф. П., особенно в датировке фактов, да и события иной раз наезжают одно на другое… Впрочем, все эти огрехи с лихвой компенсирует уникальность личности и судьбы автора, соединившего в себе дореволюционную, советскую и эмигрантскую Россию в ее украинской ипостаси.

Ценность книги именно в этом, а не в каких-то неизвестных тайнах Власовского движения или личности самого Власова, о которых Богатырчук поведал миру. Напротив, он не очень откровенен на эту тему, избегает острых углов и всего, что могло бы бросить тень на облик генерала и его армии. Вспоминаю признание Василия Аксенова: «Я всегда испытывал недоверие к мемуарному жанру». Я тоже, очень любя читать мемуары, с годами перестал слепо доверять всему, что там написано, и в качестве достоверных источников предпочитаю дневники и переписку: в воспоминаниях нам трудно удержаться от рефлексии и никуда не скрыться от знания того, что было после. Поэтому все чаще думаю: а может, само провидение мешало мне издать книгу Ф. П. раньше?

Выйди «Мой жизненный путь…» без всех тех архивных рукописей, дневниковых записей и документов, которые попали мне в руки только недавно, это был бы во многом холостой выстрел: историкам книга давно известна, а читателей мог бы привлечь разве что броский заголовок. Уникальность данному изданию придает именно архив Богатырчука. Там столько неотредактированной правды жизни, жестких, наотмашь бьющих оценок и разоблачительных откровений, что поначалу, сравнивая первоисточники с книгой, я холодел от мысли, а не страдает ли автор раздвоением личности? И если нет, то где он настоящий: там, где поет дифирамбы Власову, или там, где называет его «предателем» и «прохвостом»? И лишь после долгих раздумий я понял, что необходимо делать поправку на время написания текстов: после Фултонской речи Черчилля западные союзники не сразу, но посмотрели на власовцев другими глазами и наконец перестали выдавать их на расправу Сталину. Поэтому тот Богатырчук, который сразу после войны, опасаясь выдачи, спешил выплеснуть на бумагу свои сомнения, разочарования и боль, заодно подстилая соломки на случай встречи с чекистами, и тот, что в конце 1947-го, уже ни от кого не скрываясь, писал свою историю Власовского движения, — это два разных человека. Отчаяние катастрофы сменилось трезвой оценкой.

Чем дальше жизнь уносила Ф. П. от тех событий, тем масштабнее представлялись они ему. Особенно Пражский манифест! Борис Спасский сравнит его потом с «бутылкой, брошенной с тонущего корабля в океан Времени в надежде донести эти идеи до потомков». Не знаю, как другие, но я, только летом 1991-го впервые прочитав текст Манифеста (в книге Ф. П.), был потрясен актуальностью высказанных там идей для возрождения исторической России. И очень жаль, что большинством «потомков» Манифест до сих пор не прочитан и не осмыслен. Ведь это готовая программа десталинизации и декоммунизации России, путь к прекращению в стране гражданской войны, которая длится уже столетие!

Именно на силу идей Манифеста, а не на силу оружия уповал Богатырчук, свято веря в то, что они претворятся в жизнь. Из его письма генералу Боярскому (Баерскому) от 8.04.1945: «Не имею также никакого сомнения и в том, что Вы, как и другие наши военные специалисты, не хотите применять оружие против большевиков — то есть наших братьев, обдуренных Сталиным, которых он гонит в бой силой принуждения. Нет, господин генерал, в нашем распоряжении имеется более могучая сила, чем военная, — эта сила есть идеи Манифеста. Манифест является нашим основным оружием. Наши пули — это претворение в жизнь идей Манифеста. Не претворенные в жизнь, эти идеи останутся клочком бумаги, и не больше».

ВРЕЗКА

В апреле издательство «Русская традиция» выпустило книгу Федора Богатырчука «Мой жизненный путь к Власову и Пражскому манифесту» (616 стр., 181 илл.). Предисловие к ней написал постоянный автор «Русского слова» историк Кирилл Александров.

Автор-составитель книги Сергей Воронков готовил ее для издания в России (см. интервью с ним «Он не нарушил клятву Гиппократа» в РС №№ 5—6/2011 и репортаж «Историки — обществу» в № 6/2015), однако, по его словам, «за последние годы ситуация со свободой слова в нашей стране настолько ухудшилась, принято так много мракобесных законов, что смельчаков в Москве не нашлось: издатели шарахались от одного названия книги. И я благодарен Игорю Золотареву, давшему добро на ее выпуск в Праге. Что ж, для труда, в названии которого есть „Пражский манифест“ (а он, как известно, был попыткой вернуть Россию к демократическим идеалам Февраля), место и год издания выглядят теперь весьма символично: Прага, „Русская традиция“, к 100-летию Февральской революции».

ПОДПИСИ К ФОТО

01. На обложке книги воспроизведен портрет Ф. П. Богатырчука (уголь, сангина) работы художника и иконописца Евгения Климова (Канада).

02. Сергей Воронков на международной конференции «70 лет Пражского манифеста КОНР». На экране — страница журнала «Шахматный вестник» (1992) с фрагментами из книги «Мой жизненный путь…». Рудольфова галерея Пражского Града, 14 ноября 2014 года. Фото: В. Гривач.

03-04. Этот двухтомник вышел в Москве в 2013 году.

05. В 1955 году профессор Оттавского университета Федор Богатырчук удостоился золотой медали имени Барклая.

06. Аусвайс сотрудника краковского «Института Восток», в котором Федор Богатырчук проработал с октября 1943 по август 1944 года.

07. Пражские гастроли Федора Богатырчука. Отель «Палас», весна 1944. На обороте автограф на немецком языке: «На память о встрече. 1944.20.IV. Проф. Ф. Богатырчук». Из архива чешского шахматиста Франтишека Зиты.

08. Богатырчук (за столом крайний слева) на торжественном собрании в «Европа-хаус», где был обнародован Манифест КОНРа, принятый за четыре дня до этого в Праге. В центре сидит генерал Андрей Власов. Берлин, 18 ноября 1944 года. Фото из Федерального архива Германии.

09. Удостоверение председателя Украинской национальной рады при КОНРе. В архиве Ф. Богатырчука имеется такое же удостоверение на русском языке.

10. Копия письма Богатырчука генералу Власову с протестом против решения вопросов «путем узких совещаний с отдельными генералами» и угрозой выйти из президиума КОНРа. Карлсбад, 10 марта 1945 года.

11. Фрагмент никогда прежде не публиковавшейся рукописи Богатырчука 1945 года. Полностью восстановить ее удалось благодаря наличию двух версий (на русском и украинском языках), так как обе оказались неполные.

12. Начало рукописи 1947 года. Она тоже написана карандашом и на таких же листах, что и рукопись 1945 года, но отношение к Власову настолько разнится, будто автора подменили.

13. Федор Богатырчук с дочерью Тамарой и внучкой Лилой. Оттава, начало 1950-х гг. Фото из архива Владимира Александрова (США).