16 (28) мая 1877 года в Киеве родился Максимилиан Александрович Волошин — поэт, переводчик, художественный критик, эссеист и художник, один из самых оригинальных культурных деятелей русского Серебряного века, столь щедрого на творческие индивидуальности.

Его предки по отцу, Кириенко-Волошины, были запорожскими казаками. Поэт гордился тем, что с одного из них, жившего в XVI веке в Украине слепого бандуриста Матвея Волошина, поляки содрали кожу за политические песни. Предки по материнской линии — немцы, обрусевшие с XVIII века.

В одной из своих многочисленных автобиографий (а их около 20) Волошин отмечает, что родился в Духов день, «когда земля — именинница»: «Отсюда, вероятно, моя склонность к духовно-религиозному восприятию мира и любовь к цветению плоти и вещества во всех его формах и ликах. Поэтому прошлое моего духа представлялось мне всегда в виде одного из тех фавнов или кентавров, которые приходили в пустыню к св. Иерониму и воспринимали таинство святого крещения. Я язычник по плоти и верю в реальное существование всех языческих богов и демонов — и, в то же время, не могу его мыслить вне Христа».

«Бессильный протест против ненужных знаний»

На своей родине Волошин никогда не жил. Раннее детство из-за судейских назначений отца прошло в Таганроге и Севастополе, который запомнился еще в развалинах после Крымской войны, с большими деревьями, растущими из разбитых домов, с опрокинутыми барабанами дорических колонн Петропавловского собора: «одно из самых первых незабываемых живописных впечатлений». А первое впечатление русской истории — подслушанное из разговоров старших — цареубийство 1 марта 1881 года.

Волошин любил декламировать, еще не умея читать. Для этого всегда становился на стул — «чувство эстрады». Оно впоследствии только развилось: он всегда с удовольствием читал свои стихи в любых количествах и перед любой аудиторией.

После неожиданной смерти отца (1881 год) мать с сыном переезжает в Москву. Здесь с пяти лет началось самостоятельное чтение книг в пределах материнской библиотеки. Уже с этой поры постоянными спутниками будущего поэта становятся Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Гоголь, Достоевский; немногим позже — Байрон и Эдгар По. Сверстников было мало. Волошин вспоминал: «Начало учения: кроме обычных грамматик, заучиванье латинских стихов, лекции по истории религии, сочинения на сложные не по возрасту литературные темы. Этой разнообразной культурной подготовкой я обязан своеобразному учителю — тогда студенту Н. В. Туркину. Конец отрочества отравлен гимназией». Учеба в гимназиях для Волошина — «самые темные и стесненные годы жизни, исполненные тоски и бессильного протеста против неудобоваримых и ненужных знаний».

Испытывая «отвращение ко всему, что в гимназии и от гимназии», он мечтает о юге и начинает писать «скверные стихи», судьба же неожиданно приводит его в Коктебель, который ныне неразрывно связан с его именем. Однако, вспоминал Волошин, «Коктебель не сразу вошел в мою душу: я постепенно осознал его как истинную родину моего духа. И мне понадобилось много лет блужданий по берегам Средиземного моря, чтобы понять его красоту и единственность».

В 1893 году мать Волошина отдает его в Феодосийскую гимназию. Здесь он пишет стихи, которые нравятся, и получает, по его словам, «первую прививку литературной „славы“, оказавшуюся впоследствии полезной во всех отношениях: возникает требовательность к себе. Историческая насыщенность Киммерии и строгий пейзаж Коктебеля воспитывают дух и мысль».

«По странам, музеям, библиотекам»

В 1897 году Волошин оканчивает гимназию и поступает на юридический факультет Московского университета. Два года студенческой жизни в Москве оставили впечатление «пустоты и бесплодного искания». В 1899 году он был выслан в Феодосию за участие в организации студенческих беспорядков. Потом уехал в первый раз за границу: в Италию, Швейцарию, Париж, Берлин, путешествуя на гроши пешком, ночуя в ночлежных домах. По возвращении в Москву сдал экзамены и перешел на третий курс юридического факультета. Снова уехал в Италию и Грецию; возвращаясь, был арестован, привезен в Москву и выслан в Среднюю Азию.

«Полгода, проведенные в пустыне с караваном верблюдов, были решающим моментом моей духовной жизни, — писал Волошин. — Здесь я почувствовал Азию, Восток, древность, относительность европейской культуры». На переоценку культурных ценностей также существенно повлияло знакомство с философией Ницше и последним пророческим произведением Владимира Соловьева «Три разговора».

«Отсюда пути ведут меня на запад — в Париж, на много лет, — учиться: художественной форме — у Франции, чувству красок — у Парижа, логике — у готических соборов, средневековой латыни — у Гастона Париса, строю мысли у Бергсона, скептицизму — у Анатоля Франса, прозе — у Флобера, стиху — у Готье и Эредиа... В эти годы — я только впитывающая губка, я весь — глаза, весь — уши. Странствую по странам, музеям, библиотекам: Рим, Испания, Балеары, Корсика, Сардиния, Андорра... Лувр, Прадо, Ватикан, Уффици... Национальная библиотека [Франции в Париже. — И. Ш.]. Кроме техники слова, овладеваю техникой кисти и карандаша». Живописью Волошин поначалу занялся для того, чтобы профессионально судить об изобразительном искусстве.

В стихотворении «Сквозь сеть алмазную зазеленел восток...» Волошин пишет:

Все видеть, все понять, все знать, все пережить,

Все формы, все цвета вобрать в себя глазами,

Пройти по всей земле горящими ступнями.

Все воспринять и снова воплотить.

В 1900 году первая критическая статья Волошина печатается в солидном журнале «Русская мысль». В 1903 году он встречается с поэтами своего поколения: старшими — Бальмонтом, Вяч. Ивановым, Брюсовым, Балтрушайтисом, и с чуть младшими — А. Белым и Блоком.

С 1901 года Волошин поселился в Париже. Ему довелось близко познакомиться с Хамбу-ламой Тибета, приезжавшим в Париж инкогнито, и прикоснуться, таким образом, к буддизму, который не только интересовал поэта, но и был ему психологически близок. Это знакомство, по словам Волошина, стало его первой религиозной ступенью. В 1902 году, во время своего пребывания в Риме, он так же близко соприкоснулся с католическим миром, который осознал «как спинной хребет всей европейской культуры».

Затем Волошин жадно изучает магию, оккультизм, теософию, становится масоном. В 1905 году он встречается с будущим основателем антропософии Рудольфом Штейнером, человеком, которому, как признавался поэт, он обязан больше, чем кому-либо, познанием самого себя. Ум, энциклопедические познания, дисциплина мысли, проницательность, сам облик Учителя — все это навсегда пленило ученика. Если теософы исходили из атавистических способностей и из традиций восточной мудрости, то Штейнер, по словам одной из своих учениц, «вступил на новый путь точного ясновидения, вытекающий из научных методов». «Ему ставили в вину, что он считает Голгофу центральным событием истории человечества, видя в этом односторонность, пристрастие человека Запада к христианству». Позднее он назовет все эти мистические увлечения этапами «блуждания духа».

Черубина и Вакс Калошин

Это был период больших личных переживаний не только мистического, но и романтического характера. В апреле 1906 года Волошин женился на художнице Маргарите Васильевне Сабашниковой, чьи слова о Штейнере были процитированы выше, и поселился с ней в Петербурге. Их сложные отношения отразились во многих произведениях Волошина. Брачный союз продлился всего лишь год — уже в 1907-м они расстались, но и после разрыва (в котором роковую роль сыграл Вяч. Иванов) сохранили дружеские отношения на всю жизнь.

В эти годы Волошин пишет из Парижа статьи о живописи и литературе в русские журналы («Весы», «Золотое руно») и газеты («Русь»). После 1907 года литературная деятельность постепенно перетягивает его сперва в Петербург, а с 1910 года — в Москву.

В 1909 году Волошин стал инициатором самой впечатляющей литературной мистификации Серебряного века. Он познакомился с начинающей поэтессой Елизаветой Дмитриевой, некрасивой, но обаятельной и влюбчивой девушкой, которая быстро покорила его сердце. Летом 1909 года Дмитриева приехала к нему в Коктебель в сопровождении своего возлюбленного Н. Гумилева. После некоторых душевных метаний она попросила Гумилева уехать, а сама осталась у Волошина. Узнав, что ее мистические стихи были отвергнуты редактором журнала «Аполлон» С. Маковским, Волошин придумал послать новые стихи Дмитриевой в этот журнал от имени вымышленной им Черубины де Габриак. Ее мифическая биография включила аристократическое испано-французское происхождение, необыкновенную красоту и трагическую судьбу, уединенное существование и страстную религиозность. Маковский пришел в восторг от стихов, и тайна Черубины завладела не только его умом, но и сердцем. Вся редакция «Аполлона» была заинтригована. Волошин наслаждался произведенным эффектом, а ничего не подозревавший Гумилев, страдая от ревности, оскорбил Дмитриеву. Она пожаловалась Волошину, который, несмотря на свой добродушный нрав, в присутствии свидетелей дал Гумилеву пощечину. Гумилев вызвал обидчика на дуэль и, будучи хорошим стрелком, мог легко поразить свою цель, но явно выстрелил мимо, а пистолет в неумелых руках Волошина дважды дал осечку. Дуэль состоялась 22 ноября 1909 года (неподалеку от того места, где Пушкин стрелялся с Дантесом). Потерю во время этого поединка одним из секундантов калоши журналисты приписали Волошину, окрестив его «Ваксом Калошиным». Мистификация с Черубиной вскоре была разоблачена. Существует мнение, что стихи от имени вымышленной поэтессы писала не Дмитриева, а Волошин. Сам он это отрицал, отводя себе только роль критика, но очень возможно, что это было их совместное творчество.

«Нужность самых крайних устремлений»

В 1910 году в Москве выходит первая книга стихов Волошина, которая была воспринята довольно прохладно. И. А. Бунин утверждал, что по этим стихам «трудно было предположить, что с годами так окрепнет его стихотворный талант, так разовьется внешне и внутренне». Зоркий Бунин так описывает внешность Волошина: «Очень тщательно „сделана“ была его наружность, манера держаться, разговаривать, читать. Он был невысок ростом, очень плотен, с широкими и прямыми плечами, с маленькими руками и ногами, с короткой шеей, с большой головой, темно-рус, кудряв и бородат: из всего этого он, невзирая на пенсне, ловко сделал нечто довольно живописное на манер русского мужика и античного грека, что-то бычье и вместе с тем круторого-баранье. Пожив в Париже, среди мансардных поэтов и художников, он носил широкополую шляпу, бархатную куртку и накидку, усвоил себе в обращении с людьми старинную французскую оживленность, общительность, любезность, какую-то смешную грациозность, вообще что-то очень изысканное, жеманное и „очаровательное“, хотя задатки всего этого действительно были присущи его натуре». По поводу этого пассажа В. П. Купченко — лучший знаток биографии и творчества Волошина — тонко замечает: «Здесь налицо возникший с годами сплав двух национальных начал: славянского — с его душевной пластичностью широкой натуры, страстностью исканий, и латинского — с его утонченностью, пристрастием к форме, традициям и, одновременно, дерзким вольномыслием. И не это ли двуединство, не эта ли отстраненность Волошина от узконационального мышления, не раз вызывавшая раздражение соотечественников, давала ему возможность как бы со стороны, более объективно и глубоко судить о многих явлениях своей эпохи?»

Кроме стихотворений с 1910 года Волошин пишет ряд монографических статей (о художниках К. Ф. Богаевском и М. С. Сарьяне, скульпторе А. С. Голубкиной), выступает в защиту авангардных художественных объединений «Бубновый валет» и «Ослиный хвост», хотя сам всегда стоял вне литературных и художественных групп. Критиков он призывает к сдержанности оценок и предлагает судить о новом искусстве только по «высоте достижений, принимая без протеста справедливость и нужность самых крайних устремлений». Собственный критический метод Волошина состоит в том, чтобы, проследив истоки каждого явления искусства, оценивать его «изнутри»; за внешним видеть скрытую суть.

После акта вандализма в отношении картины И. Е. Репина «Иван Грозный и сын его Иван» Волошин выступает с критикой: он полагает, что ее откровенный натурализм спровоцировал нападение на нее психопата. Эта публичная лекция «вызывает против меня такую газетную травлю, что все редакции для моих статей закрываются, а книжные магазины объявляют бойкот моим книгам, — пишет Волошин. — Годы перед войной я провожу в коктебельском затворе, и это дает мне возможность сосредоточиться на живописи и заставить себя снова переучиться с самых азов, согласно более зрелому пониманию искусства».

«С Россией кончено»

Война застает Волошина в Базеле, куда он приезжает для работы над оформлением антропософского Дома св. Иоанна (Гетеанума). По его словам, «эта работа, высокая и дружная, бок о бок с представителями всех враждующих наций, в нескольких километрах от поля первых битв Европейской войны, была прекрасной и трудной школой человеческого и внеполитического отношения к войне».

В 1915 году Волошин пишет в Париже книгу стихов о войне — Anno Mundi Ardentis («В год пылающего Мира»). В этих стихах эстет и поэт-парнасец, в чьем творчестве критики видели «не столько призвания души, сколько создание искусства» (В. Брюсов), предстал пророком, «глубоко и скорбно захваченным событиями» (В. Жирмунский).

В 1916 году Волошин возвращается в Россию через Англию и Норвегию.

События февраля 1917 года застают поэта в Москве и большого энтузиазма в нем не пробуждают, так как он все время чувствует «интеллигентскую ложь, прикрывающую подлинную реальность революции». Уже в конце 1920-х гг. Волошин пишет: «Ни война, ни революция не испугали меня и ни в чем не разочаровали: я их ожидал давно и в формах еще более жестоких. Напротив: я почувствовал себя очень приспособленным к условиям революционного бытия и действия. Принципы коммунистической экономики как нельзя лучше отвечали моему отвращению к заработной плате и к купле-продаже».

Свои впечатления о революции Волошин изложил в статье с красноречивым названием «Россия распятая» (1920). А еще ранее (23 ноября 1917 года) он так отреагировал на «великий Октябрь» в стихотворении «Мир»:

С Россией кончено... На последях

Ее мы прогалдели, проболтали,

Пролузгали, пропили, проплевали,

Замызгали на грязных площадях,

Распродали на улицах, не надо ль

Кому земли, республик да свобод,

Гражданских прав? И родину народ

Сам выволок на гноище, как падаль.

В это время Волошин создает целый ряд ярких поэтических образов действующих лиц революции («Красногвардеец», «Матрос», «Спекулянт») и четко фиксирует произошедшие в стране социально-экономические изменения («На вокзале»).

Вернувшись весной 1917 года в Крым, Волошин уже более не покидает его. В 1918 году поэт заканчивает книгу о революции «Демоны глухонемые» и поэму «Протопоп Аввакум». «19-й год толкнул меня к общественной деятельности в единственной форме, возможной при моем отрицательном отношении ко всякой политике и ко всякой государственности, утвердившимся и обосновавшимся за эти годы, — к борьбе с террором, независимо от его окраски. Из самых глубоких кругов преисподней Террора и Голода я вынес свою веру в человека (стихотворение „Потомкам“). Эти же годы являются наиболее плодотворными в моей поэзии, как в смысле качества, так и количества написанного.

Но так как темой моей является Россия во всем ее историческом единстве, так как дух партийности мне ненавистен, так как всякую борьбу я не могу рассматривать иначе, как момент духовного единства борющихся врагов и их сотрудничества в едином деле, — то отсюда вытекают следующие особенности литературной судьбы моих последних стихотворений: у меня есть стихи о революции, которые одинаково нравились и красным, и белым. Я знаю, например, что мое стихотворение „Русская Революция“ было названо лучшей характеристикой революции двумя идейными вождями противоположных лагерей (имена их умолчу)». Известно, что Волошин имел в виду Пуришкевича и Троцкого. Однако если первый высказал поэту свое мнение лично, то слова второго — это всего лишь лестный для Волошина слух. Правда, «в 1919 году белые и красные, беря по очереди Одессу, свои прокламации к населению начинали одними и теми же словами моего стихотворения „Брестский мир“. Эти явления — моя литературная гордость, так как они свидетельствуют, что в моменты высшего разлада мне удавалось, говоря о самом спорном и современном, находить такие слова и такую перспективу, что ее принимали и те, и другие».

«Быть Человеком, а не Гражданином»

Но некоторым жизненная позиция Волошина казалась просто приспособленчеством. 13 (26) апреля1919 года в Одессе Бунин записал: «Вчера долго сидел у нас поэт Волошин. Нарвался он с предложением своих услуг („по украшению города к первому мая“) ужасно. Я его предупреждал: не бегайте к ним, это не только низко, но и глупо, они ведь отлично знают, кто вы были еще вчера. Нес в ответ чепуху: „Искусство вне времени, вне политики, я буду участвовать в украшении только как поэт и как художник“. В украшении чего? Виселицы, да еще и собственной? Все-таки побежал. А на другой день в „Известиях“: „К нам лез Волошин, всякая сволочь (в тексте газеты «нечисть». — И. Ш.) спешит теперь примазаться к нам...“ Теперь Волошин хочет писать „письмо в редакцию“, полное благородного негодования. Еще глупей».

Как бы то ни было, не примыкая во время Гражданской войны ни к одной из сторон, выступая против любого насилия, призывая «быть Человеком, а не Гражданином», Волошин спасал в своем доме и «белых» и «красных»:

И красный вождь, и белый офицер —

Фанатики непримиримых вер —

Искали здесь, под кровлею поэта,

Убежища, защиты и совета.

Развернутое в стране насилие и массовые убийства поэт считал историческим грехом России, за который неизбежно последует расплата. Политику же он рассматривал как «популярный и очень бестолковый подход к современности», а целью государства считал насилие («Путями Каина»).

Свое отношение к революции, которую он называл «нервно-религиозным заболеванием», Волошин неоднократно выражал в статьях, а также во многих стихотворениях («Русская революция», «Неопалимая купина», «Доблесть поэта» и др.)

Поэт сравнивает прошедшую через революционные потрясения Россию с неопалимой купиной («горящая и несгорающая сквозь все века своей мученической истории») и градом Китежем. Волошин пишет: «...я уверен, что люди добровольческой ориентации уже решили в душе, что я скрытый большевик, т. к. говорю о государственном строительстве в Советской России и предполагаю ее завоевательные успехи, а люди, социалистически настроенные, что я монархист, т. к. предсказываю возвращение России к самодержавию. Но я, действительно, ни то, ни другое. <...>

Мой единственный идеал — это Град Божий. Но он находится не только за гранью политики и социологии, но даже за гранью времен. Путь к нему — вся крестная, страстная история человечества.

Я не могу иметь политических идеалов потому, что они всегда стремятся к наивозможному земному благополучию и комфорту. Я же могу желать своему народу только пути правильного и прямого, точно соответствующего его исторической, всечеловеческой миссии. И заранее знаю, что этот путь — путь страдания и мученичества. Что мне до того, будет ли он вести через монархию, социалистический строй или через капитализм — все это только различные виды пламени, проходя через которые перегорает и очищается человеческий дух...»

В 1920 году Волошин был назначен заведующим по охране памятников искусства и науки в Феодосийском уезде, получил охранное свидетельство Отдела народного образования Феодосийского военно-революционного комитета, инспектировал памятники искусства и частные библиотеки.

В 1921 году получил от Крымского Совета народных комиссаров разрешение на создание «Коктебельской художественно-научной экспериментальной студии» и охранную грамоту на дом поэта в Коктебеле. В мае 1921 года вступает во Всероссийский союз поэтов.

«Синтетический Крым»

В 1920-х гг. Волошин пишет много стихов и создает немало акварельных пейзажей, которые дарит гостям, Третьяковской галерее и провинциальным музеям. Как и многие другие художники эпохи модерна, Волошин был поклонником японской гравюры. По примеру японских художников свои акварели он подписывал строками своих же стихов.

«Почти все его акварели посвящены Крыму. Но это не тот Крым, который может снять любой фотографический аппарат, а это какой-то идеализированный, синтетический Крым, элементы которого он находил вокруг себя, сочетая их по своему произволу, подчеркивая то самое, что в окрестностях Феодосии наводит на сравнение с Элладой, с Фиваидой, с некоторыми местами в Испании и вообще со всем тем, в чем особенно обнаруживается красота каменного остова нашей планеты», — писал искусствовед и художник Александр Бенуа. Поэтому акварельные композиции Волошина, устремленные не столько к изображению, сколько к духовному «постижению» объекта, были названы священником Павлом Флоренским «мета-геологией».

«Не так уж много в истории живописи, посвященной только „настоящим“ художникам, найдется произведений, способных вызывать мысли и грезы, подобные тем, которые возбуждают импровизации этого „дилетанта“», — констатировал Бенуа.

В 1924 году Волошин превратил свой дом в Коктебеле в бесплатный Дом творчества (первый в стране и без казенщины последующих). Однако это не избавляет поэта от постоянных попыток местных властей его «раскулачить».

В марте 1927 года Волошин регистрирует брак с Марией Степановной Заболоцкой, которая с начала 20-х годов делила с ним все жизненные тяготы и была его опорой. После смерти поэта она сумела сохранить и его творческое наследие, и его дом. В декабре 1929 года Волошин перенес инсульт. Частично оправившись, он продолжал писать акварели и начал работу над мемуарами.

В конце июля 1932 года обострившаяся астма осложнилась гриппом и воспалением легких, и 11 августа в 11 часов утра Волошин скончался. Его похоронили на выбранном им самим месте на вершине горы Кучук-Енышар близ Коктебеля.

«Близкий всем, всему чужой»

«До внимания публики мои стихи доходили медленно, — писал Волошин. — Газетная шумиха, слишком часто подымавшаяся вокруг моих статей, мешала мне как поэту. Меня ценили, пожалуй, больше всего за пластическую и красочную изобразительность. Религиозный и оккультный элемент казался смутным и непонятным, хотя и здесь я стремился к ясности, к краткой выразительности.

Мои стихи о России, написанные за время Революции, вероятно, будут восприняты как мое перерождение как поэта: до революции я пользовался репутацией поэта наименее национального, который пишет по-русски так, как будто по-французски.

Но это внешняя разница. Я подошел к русским, современным и историческим, темам с тем же самым методом творчества, что и к темам лирического первого периода моего творчества. Идеи мои остались те же. Разница только в палитре, которая изменилась соответственно темам и, может быть, большей осознанности формы».

Свой поэтический стиль сам Волошин определял как «неореализм», объединивший достижения символизма и импрессионизма. Явления современности поэт стремился изображать «из перспективы других веков».

Стихи Волошина о России активно распространялись в списках и, попадая за границу, нарасхват печатались в эмигрантских изданиях. «Я не знаю другого русского поэта среди современников, в котором любовь и вера сочетались бы с такой же мужественностью», — писал С. Карцевский. Критики отмечали выросшее мастерство поэта: «Самый стих его приобрел необычайную силу» (А. Ященко); «слово его стало плотью. В нем не осталось ничего не договоренного» (Карцевский). И действительно: свое отношение к миру Волошин выразил в венке сонетов Corona Astralis («Звездная корона»), посвященном Е. Дмитриевой, свой поэтический символ веры — в стихотворении «Подмастерье», отношение к государству — в стихотворении «Левиафан» (из цикла «Путями Каина»); что касается политических credo, то они разбросаны по всем его стихам о современности.

Тем не менее Волошин считал, что, в сущности, не был понят современниками. «Волошин-поэт оценен недостаточно, а Волошин-человек недостаточно узнан», — признавал в 1950-х гг. С. Маковский. «Близкий всем, всему чужой», — сказал Волошин о себе в 1905 году, а позднее повторил: «Я покидаю всех и никого не забываю».

Память у него действительно была феноменальная: ничего не заучивая наизусть, все прочитанное он запоминал почти слово в слово. Что касается круга общения поэта, то в картотеке его знакомых, составленной В. П. Купченко, значится свыше 6000 имен! Более ста из этих людей оставили воспоминания о Волошине, в большинстве проникнутые чувствами глубокого уважения, восхищения и любви; самые вдохновенные и блестящие по стилю — «Живое о живом» М. Цветаевой. Она определяет его так: «Француз культурой, русский душой и словом, германец — духом и кровью». В ее некрологическом очерке есть и такие слова: «поэт он — настоящий поэт, и человек — настоящий человек». Можно добавить: и настоящий художник. 

Литература

Волошин М. Собрание сочинений в 13 (17) томах. М., 2000, 2003—2015

Волошин М. Лики творчества. Л., 1988

М. А. Волошин: pro et contra. СПб., 2017

Максимилиан Волошин — художник. М., 1976

Волошина М. С. О Максе, о Коктебеле, о себе. Воспоминания. Письма. Феодосия. М., 2003 

В одном потоке бытия…: Марина Цветаева и Максимилиан Волошин. М., 2013 

Воспоминания о Максимилиане Волошине. М., 1990

Давыдов З. Д., Купченко В. П. Крым Максимилиана Волошина. Киев, 1994

Давыдов З., Купченко В. Путник по вселенным // Максимилиан Волошин. М., 1990

Куприянов И. Т. Судьба поэта (Личность и поэзия Волошина). Киев, 1978

Купченко В. П. Жизнь Максимилиана Волошина. СПб., 2000

Купченко В. П. Труды и дни Максимилиана Волошина, 1877—1916. СПб., 2002

Купченко В. П. Труды и дни Максимилиана Волошина, 1917—1932. СПб., 2007

Пейзажи Максимилиана Волошина. Л., 1970

Россия распятая: сборник статей и стихов М. А. Волошина. М., 1992