«Предания, будущее и прошедшее — все нипочем!.. Мне жаль тебя, русская мысль, и тебя, русский народ! Ты являешься каким-то голым существом после тысячелетней жизни, без имени, без наследия, без будущности, без опыта. Ты, как бесприданная фривольная невеста, осужден на позорную участь сидеть у моря и ждать благодетельного жениха, который бы взял тебя в свои руки, а не то ты принуждена будешь отдаться первому покупщику, который, разрядив и оборвав тебя со всех сторон, бросит тебя потом, как ненужную, истасканную тряпку».
«Мне вот часто вопрос задают: „Почему ты так худо пишешь о своем русском народе?“ Да все это не так. Люблю я свой народ и сострадаю ему. Да и сам-то я кто, не из народа, что ли? Не с Луны ж прилетел. Но есть у нашего народа черты, которые я не терплю. Почему он сам это терпит? Чем ведь народишко наш гордится — вот, босые ходили! Картошку мерзлую ели! А зачем, спрашивается, босые ходили, почему картошку мерзлую ели? Потому что одурачивать себя позволяли. Вот это наше российское простодушие — самое губительное для народа. У нас любой проходимец может объявить себя экстрасенсом, спасителем, может просто умным назваться, и кто-то за ним пойдет и деньги ему понесет. Вот эта рабская психология и животный трепет перед начальством — они просто комичны. <...> Какая это нация, какой народ? Хоть мы его и славим, прославляем. Мы его уже любим как больное что-то, изможденное, как что-то само себя затравившее, изжившее. И дальше все идет к тому, что от этого народа ничего не останется. <...> Таких народов, как наш, я больше не встречал. Я пойму людей, которые стремятся к светлому будущему, но людей, которые стремятся к светлому прошлому, я понять не могу. Это кошмар. Видимо, так отупели, так извратилось сознание».
Эти слова о русском народе сказаны с разницей почти в сто лет, но как много в них общего, как чувствуется в них искренняя боль и отчаяние оттого, что ничего не меняется в судьбе и характере русского человека на протяжении веков!.. Первая цитата принадлежит известному русскому историку Василию Осиповичу Ключевскому, вторая — русскому (для кого-то советскому) писателю Виктору Петровичу Астафьеву, столетие со дня рождения которого отмечается 1 мая 2024 года. Споры о его личности и творчестве ведутся до сих пор, многое из сказанного или написанного им зачастую оказывалось вырванным из контекста и присвоенным той или иной политической силой — «от патриотов до демократов».
Одни называли его за честность и искренность «совестью нации» — другие, в том числе бывшие единомышленники, упрекали в отказе от идеалов и чуть ли не в предательстве и двуличии, в искажении исторической правды и презрении к народу, обвиняли в антисемитизме. Разошлись его пути и с некоторыми из так называемых писателей-«деревенщиков» и «провинциальщиков». Коммунисты не простили ему подписи под знаменитым «Письмом 42-х» в октябре 1993 года, авторы которого потребовали от президента и правительства запретить «все виды коммунистических и националистических партий, фронтов и объединений» и ввести жесткие санкции «за пропаганду фашизма, шовинизма, расовой ненависти». Поэтому трудно не согласиться со словами литературного критика и публициста В. В. Огрызко: «Астафьев, как и любой другой крупный художник, нередко совершал то, чего бы не следовало. Да и в жизни он не всегда вел себя как ангел. <...> При всех закидонах, которые были, Астафьев — это глыба. Без него русская литература второй половины двадцатого века немыслима. И его давно уже пора начать серьезно изучать, а не скакать по верхушкам. Пока тексты Астафьева глубоко еще никто не проанализировал. Современная критика еще не научилась его читать».
Сам же о себе писатель сказал так: «Место свое в литературе я знаю, отношусь к нему очень спокойно, с достоинством, поскольку никто его за меня не зарабатывал, я сам его себе отвоевал. С самого начала меня крыли за мой натурализм, крыли в хвост и гриву. Но сегодня у меня такое положение — отвоевал его себе, — когда критики снисходительно говорят: ему можно, он неграмотный, пусть уж гнет свое».
«Главное богатство моей жизни — люди...»
«Почему-то среди критиков принято, — рассказывал Астафьев в одном из своих интервью, — жалеть меня в связи с выпавшим-де мне на долю трудным детством. Меня всегда это раздражает. Более того, — и я об этом уже писал — если бы дано мне было повторить жизнь сначала, я выбрал бы ту же самую, насыщенную событиями, радостями, победами и поражениями. Они помогают обостренней видеть мир и глубоко чувствовать доброту. Лишь одно хотел бы я изменить: попросил бы судьбу оставить со мной маму».
Родившийся и выросший в Сибири, он рано потерял мать (она утонула в Енисее, возвращаясь после свидания с арестованным отцом Астафьева). Воспитывали будущего писателя бабушка и дедушка по материнской линии, о которых с любовью и благодарностью он написал в «Последнем поклоне». Раннее сиротство, а впоследствии даже беспризорничество и детский дом (возвратившийся из заключения отец и мачеха мало заботились о подростке — и он оказался на улице) нашли отражение в творчестве и воспоминаниях писателя, который начал «помаленьку да полегоньку писать рассказы о своем детстве, о селе родном и его обитателях, о дедушке и бабушке, ни с какой стороны не годных в литературные герои той поры <...> стараясь не особо-то унижать и не до небес возвышать их словом», поскольку «жизнь их обыкновенная была привлекательней всех выдуманных, из папье-маше слепленных, бутафорской краской выкрашенных героев, у которых всегда грудь вперед и „передовая мысль“ наготове».
Встречи с настоящими, яркими людьми могут порой изменить жизнь человека и повлиять на его судьбу. Был такой человек и в жизни будущего писателя: «В тридцатых годах в далекой заполярной игарской школе появился высокий чернявый парень в очках с выпуклыми стеклами и с первых же уроков усмирил буйный класс 5-й „Б“, в который и заходить-то некоторые учителя не решались. Это был новый учитель русского языка и литературы Игнатий Дмитриевич Рождественский. Почти слепой, грубовато-прямолинейный, он не занимался нашим перевоспитанием, не говорил, что шуметь на уроках, давать друг другу оплеухи, вертеться, теребить за косы девчонок — нехорошо. Он начал нам рассказывать о русском языке, о его красоте, богатстве и величии. Нам и прежде рассказывали обо всем этом, но так тягуче и скучно, по методике и по правилам, откуда-то сверху спущенным, что в наши удалые головы ничего не проникало и сердца не трогало. А этот учитель говорил, все больше распаляясь, читал стихи, приводил пословицы и поговорки, да одну другой складнее. <...> „Очарование словом“ — не сразу, не вдруг определил я чувство, овладевшее нами, учениками школы, где большая часть из нас были из семей ссыльных, привезенных сюда умирать, ан не все вымерли, половина из них строила социализм, пилила и за границу отправляла отменную древесину, добывала валюту в разворованную российскую казну, а нарожавшиеся вопреки всем принимавшимся мерам живучие крестьянские дети наперебой учились грамоте и родному языку. <…> Именно в Игарке я написал свой первый рассказ „Жив“, который учитель литературы И. Д. Рождественский поместил в школьный рукописный журнал. А в газете „Большевик Заполярья“ даже опубликовали мое четверостишие…»
И еще об одном человеке с благодарностью вспоминал Астафьев — директоре детского дома (по другим сведениям, воспитателе) Василии Ивановиче Соколове: «В детдоме было ничего себе, хороший был детдом, и начальник его был отличный — из бывших царских офицеров, так что выправка даже в советском тряпье чувствовалась у него. А на двери барака нашего детдомовского была нарисована веселая такая рожа с большими торчащими ушами и подпись: „П...Ц“».
Воспоминания о детском доме стали основой повести «Кража», которой писатель очень дорожил и поэтому несколько раз переписывал, «шлифовал», чтобы быть точным и не упустить важных, по его мнению, деталей. Разные судьбы у детдомовских мальчишек и девчонок. Вот «парнишка Малышок. На его глазах отец зарубил мать, и с тех пор лицо ребенка искривило припадочной судорогой и поселилась на нем вечная улыбка. Ребята бездумно и жестоко кличут Малышка Косоротиком»; вот «Зина Кондакова. Это именно с нею на глухом, занесенном снегом станке-деревушке случилось такое, что и взрослому человеку не всякому было бы по силам вынести»; вот «мечется по столовке на костыле Паралитик, человек без имени, без фамилии. Он не знает, когда и где умерли родители. Не помнит. Его избили за украденную краюшку хлеба так, что отнялись у парнишки левая нога и левая рука. Осталось полчеловека. Злобы на пятерых». Все эти маленькие, но так несправедливо рано повзрослевшие дети пережили когда-то сделавшее их сиротами страшное потрясение, которое «осело в глубину, но не умерло и никогда не умрет. На самом дне души сироты, как затонувший корабль, всю жизнь лежит оно. И неважно, кто и почему тронет душу эту, отяжеленную вечной ношей». Вот с такими разными и в то же время похожими судьбами приходится иметь дело директору Валериану Ивановичу Репнину, которого не оставляют в покое мысли об этих детях даже во сне: «Они всегда были вокруг него и вместе с ним. И ему казалось порой, что не было у него иной жизни и что он вечно жил в этом доме, с этими неведомыми ему когда-то заботами и делами».
Впервые сталкивается директор и с необходимостью «заботиться о мертвых детях», когда умер Гошка Воробьев, так и не увидевший в своей короткой жизни теплого моря, о котором мечтала его исстрадавшаяся душа и изнуренное болезнью тело в детдоме холодного северного города Краесветска: «Гошка лежал, затискав в кулаки простыню. Глаза его чуть приоткрыты, рот тоже. Лицо с тонкой и желтой кожей, сморщенное у рта и у глаз, было, как и при жизни, отчужденно. Все было как прежде, только вытянулись ноги, и сделалось особенно заметно, что сиреневое трикотажное белье не по Гошке. В белье этом можно было еще уместить одного мальчишку». Смерть Гошки в самом начале повести выглядит как предвестие событий, изменивших многое в жизни детдомовцев.
Перед нравственным выбором оказывается герой повести Толя Мазов, когда один из немногих понимает, к чему привела совершенная детдомовцами кража денег из кассы в бане: кассиршу арестовали, а ее дети, Аркаша и Наташа, оказались в детском доме. «Девочка и мальчик. Брат и сестра. Они жили и жили где-то с матерью — и вот. Зачем же так получилось? Из-за денег. Из-за восьмисот рублей. Трое людей, три человека живьем страдают». Большую часть денег детдомовцы потратили: «Водку пили. Конфеты ели шоколадные. Папиросы курили „Казбек“. И за все эти штуки кто-то расплачивается: трудом, тюрьмой, слезами. Да-а, а казалось все просто: взяли денежки — и веселись себе, гужуйся!»
Выбор, который под силу не каждому взрослому, приходится сделать Толе, чтобы не стали сиротами дети при живой и несправедливо осужденной матери. И именно директор детского дома Репнин находит для Толи «какие-то слишком уж „воспитательные“», но такие нужные для мальчика слова, хотя и морщится от досады, что звучат они слишком «назидательно, по-учительски»: «Видишь ли, Анатолий, жизнь состоит на первый взгляд из мелочей. И человек начинается с того же. Запомни, пожалуйста, одну маленькую мелочь: прежде чем пообещать — подумай, а пообещав — сделай обязательно. Пообещаешь, допустим, горелую спичку поднять с дороги — подними. Пообещаешь сердце вынуть из груди и отдать другому человеку — вынь! <...> Жизнь наступает с той поры, когда человек начинает задумываться над поступками и отвечать за них». Этот разговор с Валерианом Ивановичем оказался очень важным и нужным: так Толя Мазов «разрешал какие-то свои сомнения и следил больше за тем, что ему говорят, а не как говорят». Так приходит к мальчику осознание, что «кончаются игры и наступает жизнь», которая и без того не была к нему слишком добра, приходит взросление.
Невозможно остаться равнодушным к героям «Кражи» и многих других повестей и рассказов Астафьева, который «в бесслезный век <...> заставил нас плакать настоящими, не крокодильими слезами» над страницами, способными «растопить даже самое жестокое сердце, поколебать даже уверенный в своих силах цинизм».
«Жизнь человеческая слишком коротка, чтобы расходовать ее на злобу и ненависть»
Детдомовский опыт пригодился Виктору Петровичу Астафьеву на войне. В интервью Дмитрию Быкову он говорил: «На войне ты знаешь, кто выше всех ценился? Кого командиры старались из пополнения к себе отбирать? Тюремщиков и детдомовцев. Тюремщик — по причине зверства. Детдомовец — потому что он умеет выживать, он так приладится к земле, когда спит, что ему тепло. Он как-то так и в окопе мостится, что его не сразу убивают. Я вообще почему после войны выжил? Потому что была эта школа оглядки. Человек, который три года был на передовой, так просто не дастся никому, — он опасность чует и успевает изготовиться, окопаться...»
«Контуженная муза» — именно так назвал Павел Басинский три очерка о Викторе Астафьеве, вспомнив именно эту случайно промелькнувшую в рассказе «Сашка Лебедев» фразу. Это, по его мнению, «гениальное определение Музе российских писателей-фронтовиков, за исключением тех, разумеется, кто сделал на военной теме слишком уж блистательную карьеру».
Ушедший на фронт добровольцем в 1943 году, Астафьев воевал на Украинском, Брянском, Воронежском, Степном фронтах. Был шофером, артразведчиком, связистом, участвовал в форсировании Днепра, в Корсунь-Шевченковской операции, получил тяжелые ранения и контузию, долго лечился в госпиталях и последние военные месяцы по состоянию здоровья был уже не на передовой. Простой солдат, он знал о войне ту самую правду, которая была так неугодна многим военачальникам, политработникам, смершевцам: «Я был рядовым бойцом на войне, и наша, солдатская правда была названа одним очень бойким писателем „окопной“, высказывания наши — „кочкой зрения“». Не всем эта «окопная правда» пришлась по душе ни в написанной в семидесятые годы повести «Пастух и пастушка», ни в более позднем «Веселом солдате», а особенно в неоконченной трилогии «Прокляты и убиты», названной критиками «самой мучительной в русской литературе книгой».
«Современная пастораль» — так определил жанр «Пастуха и пастушки» автор. Но ничего не осталось от идиллической пасторали, воспевающей мирный сельский труд, в повести Астафьева: поля покрыты не сочной травой и не цветами, не плуг земледельца обрабатывает землю — «медленно, метр за метром», ее «прогрызает» танк, «запахивая траншею, укрывая пашенным пластом не злаки, не зерна, а рассеянные по дну окопа человеческие тела». Вот она, жатва войны. После боя бойцы, расположившиеся для короткой передышки на хуторе, нашли за давно не топленной баней у картофельной ямы убитых старика и старуху: «Они лежали, прикрывая друг друга. Старуха спрятала лицо под мышку старику. И мертвых било их осколками, посекло одежонку, выдрало серую вату из латаных телогреек, в которые оба они были одеты. <...> Старики эти приехали сюда из Поволжья в голодный год. Они пасли колхозный табун. Пастух и пастушка».
Когда бойцы выкопали для стариков могилу, местный тракторист «пробовал разнять руки пастуха и пастушки, да не смог и сказал, что так тому и быть, так даже лучше — вместе на веки вечные»: «Положили головами на восход пастуха и пастушку, закрыли их горестные, потухшие лица. <...> Пожилой, долговязый боец Ланцов прочел над могилой складную, тихую молитву, и никто не осудил его за это». Только старый тракторист удивился, что «червоноармеец» знает молитвы: сам он «давно их забыл, в молодости в безбожниках хаживал и стариков этих — пастуха и пастушку — все агитировал иконы ликвидировать. Но они его не послушались...»
Кто знает — может, потому Бог, услышав когда-то их молитвы, не дал одному из стариков пережить другого, не оставил в одиночестве, как героев повести, Бориса и Люсю, которым война подарила короткую встречу и счастье любви — и отняла все, разлучила навсегда. Борис умер в санитарном поезде после легкого ранения, как будто потери боевых товарищей, разлука с любимой и сама эта бессмысленная война сделали его «усталым, надсаженным», отняли силы жить. Сердце его, словно не желая «останавливаться, сильно ударилось в исчахлую жестяную грудь. Но больше его ни на что не хватило». «Покойник оказался несуразным: остался в таком месте, где нет кладбища», и поскольку «земля в России всюду своя», то и предали земле его в степи, одного — «посреди России», где через много лет Люся нашла его могилу, пообещав: «Совсем скоро мы будем вместе...Там уж никто не в силах разлучить нас».
«„Пастух и пастушка“ — повесть не о войне, но о любви на войне, вдобавок с настолько загадочной метафизической начинкой, что и сам писатель (его устное высказывание) не до конца ее понимал», — утверждает Павел Басинский. По его мнению, «лишь сегодня, перечитывая Астафьева, начинаешь понимать его главную мысль: всякое напряжение страсти, хотя бы и благородной», грозит «усталому» народу «остановкой сердца, у которого только и осталось силы, что на тихую слезу».
«...не знаю ничего страшнее и натуралистичнее войны, где люди убивают людей…»
Если «Пастух и пастушка» — книга о любви на войне, то «Веселый солдат» и «Прокляты и убиты» (написаны и опубликованы две части — «Чертова яма» и «Плацдарм») — именно о войне, о ее самых неприглядных и жестоких страницах. «Размышляя над судьбами больших, главных людей войны, — писал Астафьев, — я думаю, что пали рано и кару незаслуженную приняли наши славные маршалы — победители и полководцы оттого, что не попросили прощения у мертвых, не повинились перед Богом, перед неслыханные страдания перенесшим народом своим... Есть такие тяжелые грехи, которые Господь и хотел бы, но не в силах простить».
Может быть, за этот предъявленный власти счет, может быть, за мрачные, чересчур натуралистичные картины войны те, кто воевал, приняли эти книги по-разному — кто-то как оскорбление или вызов, кто-то как злобный поклеп на историческую правду, и лишь немногие — чаще всего рядовые солдаты, которым посчастливилось выжить, говорили, что все сказанное Астафьевым и есть суровая правда. «Я не был на той войне, что описана в сотнях романов и повестей… К тому, что написано о войне, я как солдат никакого отношения не имею. Я был на совершенно другой войне…Полуправда нас измучила…» — так объяснял он свою позицию.
Что же предъявлял писатель власти? Осуждал он преступные «грозные приказы», подписанные «разным начальством и почему-то непременно маршалом Жуковым. А он издавал и подписывал приказы, исполненные особого тона, словно писаны они для вражески ко всем и ко всему настроенных людей. Двинув — для затравки — абзац о Родине, о Сталине, о том, что победа благодаря титаническим усилиям героического советского народа неизбежна и близится, дальше начинали стращать и пугать нашего брата пунктами, и все, как удары кнута, со свистом, с оттяжкой, чтоб рвало не только мясо, но и душу: „Усилить!“, „Навести порядок!“, „Беспощадный контроль!“, „Личная ответственность каждого бойца, где бы он ни находился“, „Строго наказывать за невыполнение, нарушение, порчу казенного имущества, симуляцию, саботаж, нанесение членовредительства, затягивание лечения, нежелание подчиняться правилам…“ и т. д. и т. п. И в конце каждого пункта и подпункта: „Беспощадно бороться!“, „Трибунал и штрафная“, „Штрафная и трибунал“, „Суровое наказание и расстрел“, „Расстрел и суровое наказание…“ Когда много лет спустя после войны я открыл роскошно изданную книгу воспоминаний маршала Жукова с посвящением советскому солдату, чуть со стула не упал: воистину свет не видел более циничного и бесстыдного лицемерия, потому как никто и никогда так не сорил русскими солдатами, как он, маршал Жуков! И если многих великих полководцев, теперь уже оправданных историей, можно и нужно поименовать человеческими браконьерами, маршал Жуков по достоинству займет среди них одно из первых мест — первое место, самое первое, неоспоримо принадлежит его отцу и учителю, самовскормленному генералиссимусу, достойным выкормышем которого и был „народный маршал“. Лишь на старости лет потянуло его „помолиться“ за души погубленных им солдат, подсластить пилюлю для живых и убиенных, подзолотить сентиментальной слезой казенные заброшенные обелиски и заросшие бурьяном холмики на братских могилах, в придорожных канавах».
Досталось и «вождю народов» товарищу Сталину: «Он же всех положил, Сталин, всех, — одиннадцать миллионов рядовых, это целиком деревни средней России — они рядовых-то поставляли! Мне рассказывали, как в вологодских деревнях и десять лет после войны все бабы выбегали смотреть на дите, когда его кто привозил: мужиков не было, не от кого родить! Я после войны думал: все, бляди, навеки перебили народу жилу, — и действительно так и не поднялись мы с тех пор, потому что не война это была, а хаос, кровавая каша. И махину эту немецкую мы мясом завалили и кровью залили».
«Главное губительное воздействие войны в том, — считал Астафьев, — что вплотную, воочию подступившая массовая смерть становится обыденным явлением и порождает покорное согласие с нею». Но все же «пока есть хлебное поле, пока зреют на нем колосья — жив человек и да воскреснет человеческая душа, распаханная Богом для посевов добра, для созревания зерен созидательного разума».
В качестве эпиграфа к роману «Прокляты и убиты» взяты пророческие слова апостола Павла: «Если же друг друга угрызете и съедите. Берегитесь, чтобы вы не были истреблены друг другом». Что бы сказал о сегодняшнем дне Виктор Петрович Астафьев, предупреждавший всех нас: «Тот, кто врет о войне прошлой, приближает войну будущую»?
* * *
Виктор Петрович Астафьев много времени проводил в своем любимом селе Овсянка. «Ныне меня, как и многих стариков, оглохших от советской пропаганды и социалистического прогресса, — писал он в «Веселом солдате», — потянуло жить на отшибе, вспоминать, грустить и видеть длинные, вялые сны, почти уж без ужасов. Разгружая память и душу от тяжестей, что-то, тоже вялое, выкладывать на бумагу, совершенно уже не интересуясь, кому и зачем это нужно. „Отравляющая сладость одиночества“ — назвал я однажды мое нынешнее состояние».
В последней записке накануне смерти Астафьев написал: «Я пришел в мир добрый, родной и любил его бесконечно. Я ухожу из мира чужого, злобного, порочного. Мне нечего сказать вам на прощанье». Но читателям остались его книги, письма, интервью, в них — его размышления о русском народе, названном им «народом с дремлющим разумом», к которому у писателя нет ненависти — при всей резкости его высказываний. В книгах «он весь, без щитов и забрал, полный трепета, любви и сострадания ко всему живому, полный дум и забот о вашем сегодняшнем и завтрашнем бытии». Виктор Петрович Астафьев был, по словам Валентина Распутина, «могучий человек — и духа могучего, и таланта!»
- P. S. Жителей села Овсянка попросили 1 мая 2024 года в связи с празднованием 100-летия писателя «на период мероприятия ограничить выход из дома в поселок», их также предупредили об «ограничении движения транспортных средств и их парковки» с целью обеспечить «беспрепятственное движение гостей праздника». Как бы отнесся Виктор Петрович Астафьев к такой новости, от которой, впрочем, администрация Дивногорска поспешила откреститься? Что бы сказал и предпринял, доведись ему дожить до столетнего юбилея? И на этот вопрос нет ответа...
Использованная литература
Астафьев В. Пастух и пастушка. М., 1989.
Ростовцев Ю. Виктор Астафьев. ЖЗЛ. М., 2023.
Литмир. Электронная библиотека. Кража. Веселый солдат. Прокляты и убиты. Последний поклон. //litmir.club.
Быков Д. И все-все-все: сб. интервью. Вып.1. М., 2009.
Басинский П. Скрипач не нужен. Роман с критикой. М.,2014.
ПОСЛЕДНИЕ НОВОСТИ
Государственный праздник Чехословакии
Государственный праздник Чехословакии
теги: новости, 2024
28 октября Чехия отмечает День образования независимой Чехословацкой республики. День создания независимого чехословацкого государства является национальным праздником Чешской Республики, который отмечается ежегодно 28 октября. О...
Воспоминания Александра Муратова
Воспоминания Александра Муратова
теги: новости, 2024
14 октября с.г. из типографии вышла первая книга "Воспоминания" Александра Александровича Муратова многолетнего автора журнала "Русское слово" Автор выражает слова благодарности Виктории Крымовой (редактор), Анне Леута (графическ...
журнал "Русское слово" №10 уже в типографии
журнал "Русское слово" №10 уже в типографии
теги: новости, 2024
Уважаемые читатели и подписчики журнала "Русское слово"! Спешим сообщить вам о том, что десятый номер журнала "Русское слово" сверстан и отдан в печать в типографию. Тираж ожидается в ближайшее время о чем редакция РС сразу все...
Выставка в Клементинуме к 100-летию Славянской библиотеки
Выставка в Клементинуме к 100-летию Славянской библиотеки
теги: новости, 2024
В рамках празднования столетнего юбилея Славянской библиотеки 5 сентября 2024 года, в здании Клементинума состоялся международный симпозиум «Славяноведческое библиотечное дело и его влияние на современное общественное образован...
Столетний юбилей Славянской библиотеки
Столетний юбилей Славянской библиотеки
теги: новости, 2024
Дорогие друзья! Вчера, 5 сентября, наша организация "Ruska tradice "с гордостью приняла участие в праздновании 100-летия Славянской библиотеки, нашего многолетнего партнёра. В праздновании юбилея Славянской библиотеки приняли у...
Выставка казахской культуры в ДНМ
Выставка казахской культуры в ДНМ
теги: новости, 2024
В большом зале Дома национальных меньшинств 08.10.2024 в 12:00 открылась выставка, посвященная казахской культуре. ...
Летние выставки в Чехии
Летние выставки в Чехии
теги: новости, 2024
Дорогие друзья! Если вы не уехали из Праги куда-нибудь на море, то у вас есть шанс посетить одну из региональных галерей во время летних каникул. Национальная галерея для местных выставок поделилась своими фондами и поддержал...
Выставка Вендулы Бржезиновой в ДНМ
Выставка Вендулы Бржезиновой в ДНМ
теги: новости, 2024
В Доме национальных меньшинств 2 июля открылась выставка Вендулы Бржезиновой "Мужество, добро, примирение"! Смысловое значение названия выставки таково: "Мужество жить, быть добрым к себе и окружающим и мириться с собой ...