— Идет война, важнее этого ничего сейчас нет. Преступный путинский режим напал на Украину. Впрочем, начались преступления этого режима не в 2022 году, и не 2014-м, и даже не в 2008-м — они начались практически сразу: со взрывов домов в 1999 году, воспользовавшись которыми Путин начал вторую чеченскую войну. Сегодня все это привело к совершенно ужасающим, трагическим событиям, к настоящей полномасштабной войне, убийствам, разрушениям, насилию.

— Сейчас много говорят о коллективной вине и коллективной ответственности всех русских за происходящее. Ощущаете ли вы нечто подобное?

— Ни разумом, ни чувствами я не считаю себя сопричастным тем преступлениям, которые творит путинский режим. 24 февраля я вышел на демонстрацию перед посольством России во Франции, где я бывал на демонстрациях еще тогда, когда это было советское посольство. Там было много украинцев, были там и некоторые французские политики, которые пришли выразить свой протест. Я был там со своим сыном и со своим другом Александром Ельчаниновым, потомком первой русской эмиграции. В какой-то момент украинцы стали скандировать: «Смерть москалям!» И вот мы, три москаля, там стояли и слушали это. Это совершенно понятная реакция, но это не значит, что она правильная, справедливая, разумная, наконец. Когда это выражение эмоций, я могу это понять, но когда человек, даже подумав, продолжает утверждать, что все русские — сволочи, а все украинцы хорошие… Извините, это мы уже в ХХ веке проходили. Надо уметь разделять культуру, народ, страну, режим. И тоталитарный советский режим, и бандитско-кагэбистский путинский именно на этом и играют — повязать всех круговой порукой, заявить: «Да, теперь все вы будете преступниками вместе с нами».

— А что могут и должны делать европейцы, подвергающиеся путинскому шантажу: и ядерному, и энергетическому? Насколько эффективным может оказаться этот шантаж? Способен ли мир ему противостоять?

— Не надо воспринимать европейские нации как зажравшихся буржуев, которым нужна только фуа-гра и хлеб с маслом. Я живу во Франции, которая, как и другие европейские страны (а пожалуй, и в большей степени, чем другие), базирует свою культуру на уважении к правам человека, человеческому достоинству. Это общая основа всего христианского мира. Конечно, русская культура тоже христианская, и это тоже культура достоинства человека — читайте Достоевского, там немало об этом. Но правосознание, которое является наследием Рима, в восточном христианстве, православии ощущается меньше. За человеческое достоинство во Франции на протяжении веков боролись многие поколения. Культурное наследие Франции составляют не только замечательная кухня и замечательные вина, но и великие мыслители, писатели, поэты, художники.

Как все французы, я плачу налоги, из которых выделяются средства на помощь Украине. Я поддерживаю тех политиков, которые твердо выступают за эту помощь: за прием беженцев, за предоставление Украине оружия и военных специалистов. Но сложно предсказать, что будет, если давление путинского режима продолжится.

— Чем все это может закончится, как вы думаете? Будет ли новый Нюрнберг?

— Не знаю. Надо сначала победить. Если Путин будет побежден, если войне будет положен конец, если Украина будет освобождена полностью и Россия тоже будет освобождена (не надо забывать, что и Россия несвободна), тогда будет совершенно необходим процесс над этим преступным режимом, как в свое время был необходим процесс над коммунистической партией, который так и не состоялся, к сожалению. И это стало одной из причин того, что ростки страшного коммунистического прошлого прорастают сегодня.

— О коммунистическом прошлом в Чехии помнят хорошо, и российские танки в Украине многим здесь напомнили советские танки в Праге в 1968 году. Что вы знали о тех событиях? Говорила ли мама с вами об этом?

— В 1968 году мне было семь лет, мать посадили в 1969-м — ее не сразу арестовали, потому что моему брату в августе 1968-го было всего три месяца. За это время она составила книгу «Полдень». Это рассказ о той самой демонстрации и суде над ее участниками — очень рекомендую, читается, как детективный роман. В девять лет я был на свидании в Бутырке, в десять — на свидании в Казанской спецпсихбольнице. То есть давление государства я ощутил еще в детстве. Как может ребенок чувствовать себя во время свидания с матерью в Бутырской тюрьме, где мы сидели за необычайно широким столом и нам запрещали даже за руки взяться? Когда свидание закончилось, бабушка все же ухватила маму за руки, но их сразу же растащили здоровые, быкоподобные надзирательницы. А в казанской психбольнице свидания проходили в стеклянных кабинках с телефонами. Между кабинками посетителей и кабинками посещаемых — маленький коридорчик, по которому выхаживала такая же быкоподобная надзирательница, только поверх кителя у нее был белый халат. Для ребенка это сурово. У меня вообще из детства мало воспоминаний, но эти воспоминания отложились очень ясно.

Она со мной практически не обсуждала всех этих вопросов, однако как-то она и бабушка в меня вдохнули уверенность в том, что правда важна, и в том, что моя мать не делала ничего плохого. Когда она оказалась в тюрьме, а потом в психушке, которая тоже была формой тюрьмы, я сознавал, что она ни в чем не виновата. Это очень важно для ребенка. Потому что если ты знаешь, что твоя мать страдает безвинно, то несмотря на всю тяжесть давления что-то самое важное остается чистым. Мать привила мне сознание того, что правда и справедливость — это самое главное. Любая несправедливость вызывает во мне отторжение. Мать мне в этом помогла скорее своим примером, чем какими-то разговорами. А еще я получил знание того, что человек может быть прав, а общество может быть неправым. Поэтому я не боюсь иметь мнение, отличное от большинства людей. Правда важнее, чем рейтинги.

— Вы часто бываете в Праге. Это как-то связано с мамой? Есть ли в вашем отношении к Праге что-то особенное или она для вас стоит в общем ряду европейских городов?

— Познакомился я с Прагой уже после смерти матери: я приехал сюда получать награду, которой ее удостоила Чешская Республика. А познакомившись с Прагой, я осознал, насколько это красивый город. Как для художника, для меня очень важна эта эстетическая составляющая. Потом у меня появились здесь друзья, а появились они благодаря матери, хотя, к сожалению, уже после ее смерти.

В Праге есть школа Czech Prestige, которая носит имя Натальи Горбаневской. Эта школа, где учат чешскому языку иностранцев. Раньше там учились студенты из Беларуси, Казахстана, Украины, России. Сначала ковид, а теперь война полностью разрушили деятельность этой школы. Но ее директор Зденек Окунек, который был ангелом-хранителем моей матери, когда она приезжала в Прагу, сразу, как только начался весь этот ужас и покатилась волна беженцев, спасающихся от войны, открыл бесплатные курсы чешского языка для украинцев. 4 августа он показал им фильм Ксении и Кирилла Сахарновых про мою мать, который называется «Я не героиня». У этой школы две задачи: образовательная — учить иностранцев чешскому языку, и нравственная — поддерживать память о людях, которые боролись за сохранение человеческого достоинства еще в СССР. И по-моему, это было и будет важно всегда: люди, которые борются за человеческое достоинство, будь то граждане Древнего Рима или коммунистического Китая. Но сейчас у этой школы большие проблемы, ей нужна помощь, которую могут оказать только частные фонды, но мы никак не можем ни до каких фондов достучаться. На днях мы вместе с Павлом Литвиновым и Виктором Файнбергом, двумя последними оставшимися участниками той демонстрации на Красной площади в 1968 году, написали письмо, в котором призываем помочь этой школе.

— Вы много пишете Прагу, в том числе и в этот свой приезд. Как среди творящегося сегодня кошмара вы находите в себе силы для творчества?

— Нападение России на Украину — главное, что сейчас происходит. Уроки чешского языка для беженцев и вообще помощь Украине и украинцам — это очень важно. И казалось бы, как можно сегодня писать пражские пейзажи, искать красоту этого города, выражать свет? Прекрасный свет — свет всегда прекрасен и прекрасен мир, на который изливается этот свет. Как все это может соседствовать с войной?.. Однако если задуматься, что такое живопись, рисунок? Это прежде всего метод познания мира. Метод познания форм мира в свете мира. И выражение этого мира живописными средствами: линией, пятном, цветом, тоном и фактурой. Живопись и рисунок — одно из основополагающих человеческих действий. Это как поэзия, которая реализуется через слово, как музыка, про которую я просто не могу сказать, что это такое — это чудо. Это как танец, в котором человек выражает себя движением своего тела. Это те формы, в которых человек встречается с миром и отражает мир. И это исключительно важно.

Преступный путинский режим, как и все силы зла вообще, только к тому и стремится, чтобы разрушить форму. Художники перестанут писать картины, поэты перестанут писать стихи — это будет обозначать, что Путин выиграл. Древнее «Среди войны молчат музы» я не принимаю. Музы должны говорить, они не могут не говорить. Если музы молчат, значит, зло победило.