Там есть и рукопись его вдовы, Агнии Юрьевны Давыдовой (Верещагиной) (1894—1964), об истории их знакомства и дальнейшей совместной жизни², и собственные заметки Давыдова о местах, где ему приходилось бывать, и о людях, с которыми его сводила судьба. А судьба это была более чем нетривиальна, недаром папку со своими набросками к автобиографии Давыдов озаглавил «Я видел небо — вам не увидать его так близко». Попробуем, однако, используя письма, воспоминания, фотографии героя все-таки увидеть то небо и ту давно свершившуюся жизнь. Судьба, да даже и имя К. Н. Давыдова, теперь практически неизвестны широкому кругу читателей. Это и понятно. Давыдов был ученым, а не политиком или деятелем искусств, кроме того, он покинул Россию в конце 1922 года, и его помнят теперь на родине только немногие профессионалы-зоологи или историки науки. Между тем, это был не только крупный ученый, но и яркая личность: лекции и доклады, сделанные Константином Николаевичем, слушатели вспомнили десятилетиями.

 

НА БЕРЕГАХ ВОЛГИ И ПСКОВЫ

Будущий русский эмбриолог и зоолог-фаунист Константин Николаевич Давыдов родился 18 декабря 1877 года (по старому стилю, как и все даты до 1918 г.) в старинном городке Зубцове³ Тверской губернии в семье отставного прапорщика артиллерии, надворного советника Николая Константиновича Давыдова и Лидии Стефановны Любомировой. Кроме Константина (старшего из детей) в семье было четверо дочерей — Софья, Зоя, Елизавета и Мария, и еще один сын — Николай, погибший в юности. Информация о прямом родстве Н. К. Давыдова с героем войны 1812 года Д. В. Давыдовым появилась впервые без ссылки на документы в монографии Л. Я. Бляхера: «Николай Константинович гордился не родовым своим дворянством, а прямым родством с Денисом Васильевичем Давыдовым, партизаном 1812 года»⁴. Потом это утверждение, как часто бывает, кочевало из публикации в публикацию, считаясь очевидным. Однако, судя по имеющимся архивным источникам и литературным данным, прямой родственной связи между тверскими Давыдовыми и Д. В. Давыдовым не было. Надо сказать, что о своем родстве с партизаном-поэтом Константин Николаевич Давыдов никогда и не упоминал. Вполне возможно, что тверские Давыдовы происходили от одного из четырех братьев отца Д. В. Давыдова — Василия Денисовича и, таким образом, были сравнительно дальними родственниками знаменитого партизана. Однако, поскольку дворянских родов Давыдовых было свыше 70⁵, не исключено, что родства между Д. В. Давыдовым и моим героем не было совсем.

Отец К. Н. Давыдова, Николай Константинович, выйдя в отставку вскоре после окончания Константиновского военного училища, учился затем в Петербургском технологическом институте, но на третьем курсе (1875) был арестован в связи с революционной пропагандой («дело 193-х»)⁶. После заключения в Петропавловской крепости он был выслан в имение отца в Тверскую губернию, где служил помощником секретаря в мировом суде города Зубцова. От ранних лет жизни Кости Давыдова на берегу Волги и Вазузы воспоминаний не сохранилось. Потом, в юности, он каждое лето приезжал в те края к бабушке Елизавете Петровне, которую сильно любил и у которой подолгу живал в деревне Муравьево, Ржевского уезда. Судя по плану ненаписанных Давыдовым воспоминаний о детстве и юности, эти годы и Тверская земля много значили в жизни будущего ученого⁷.

Очевидно, что отец Константина Николаевича обладал незаурядными математическими способностями. Это позволило ему получить место учителя математики в Пскове, куда семья перебралась в середине 1880-х годов. После учительства в губернской гимназии Давыдов-старший стал преподавателем математики Псковского кадетского корпуса. Был Н. К. Давыдов и страстным охотником, что, безусловно, повлияло на развитие интересов сына и выбор им жизненного пути. В ответ на вопрос родственников: «Зачем ты таскаешь его на охоту?» — Давыдов-старший отвечал: «Хочу сделать из него человека».

В письме к С. А. Венгерову, составителю известного биографического словаря, Константин Николаевич в 1913 году писал: «В продолжение всего детства — до самого окончания гимназии (и даже дальше) — находился под влиянием отца — несомненно, выдающегося во многих отношениях человека, с крупными математическими дарованиями и широким философским миросозерцанием. Уже ребенком, начал с восьмилетнего возраста сопровождать отца в его летних охотах с легавой собакой. А с 14 лет стал охотиться сам. Очень рано появилась страсть к коллекционированию — с десяти лет начал собирать растения, затем насекомых и, наконец, птиц»⁸. Серьезное увлечение птицами, как Давыдов упоминал в том же письме, началось с 14-летнего возраста и продолжилось еще и во время первых лет пребывания в университете. Как оказалось потом, интерес к птицам, несмотря на то, что научные темы, разрабатывавшиеся ученым в течение последующей жизни, были далеки от орнитологии, сохранился до старости. В последние годы жизни Константин Николаевич посвятил, прежде всего, птицам свои блестящие очерки натуралиста-охотника.

Однажды страсть к охоте едва не стоила Кости Давыдову гимназического билета: он с товарищами столкнулся за городом с кем-то из гимназического начальства, а иметь ружья гимназистам строго запрещалось. «Судьба дала мне возможность, — вспоминал позже ученый, — регулярно наблюдать весенний „валовый“ пролет птиц на Талабском озере под Псковом, где жила моя семья и где я учился в гимназии. Обоснуемся, бывало, с отцом в устье реки Великой и следим день за днем за ходом весеннего возвращения птиц. Как описать, что там творилось весной? Все многочисленные болотистые островки <…> в постоянном движении от беспрестанно во всех направлениях снующих по ним птичьих стай»⁹.

Именно птицы, ставшие на время главной страстью Давыдова, привели его после окончания гимназии на естественное отделение Физико-математического факультета Императорского Санкт-Петербургского университета (ИСПбУ). В том же письме Венгерову ученый так вспоминал о становлении своего увлечения: «Руководителями в области орнитологии были, прежде всего, отец — большой любитель природы и знаток авифауны Средней России, затем А. А. Щетинский — талантливый коллекционер, написавший впоследствии прекрасное руководство к составлению естественноисторических коллекций, и, наконец, Н. А. Зарудный¹⁰ — известный орнитолог и путешественник по Туркестану и Персии, бывший в то время сослуживцем отца в Кадетском корпусе. В результате в течение гимназического курса занятия официальными науками шли без особого усердия — почти все свободное время уходило на занятия зоологией и экскурсирование в окрестностях Пскова. Впрочем, и сама постановка учебного дела в гимназии была ужасающе плоха. В те времена псковская гимназия могла вызвать только отвращение к наукам и к самой себе»¹¹. Возможно, последним (вместе с юношеским романтизмом) объяснялась попытка Кости Давыдова в четвертом или пятом классе бежать вместе с гимназическим приятелем Костей Дерюгиным¹² в «дальние страны», окончившаяся, правда, поимкой беглецов на ближайшей железнодорожной станции.

 

В ПЕТЕРБУРГЕ

Серьезное занятие орнитологией в гимназические годы послужило отчасти и причиной знакомства К. Н. Давыдова в Петербурге с академиком А. О. Ковалевским¹³, у которого, поступив в университет, Давыдов начал работать в Особой зоологической лаборатории ИСПбАН (1897). Он оказался последним учеником академика. В конце жизни, отдавая долг памяти своему учителю, Константин Николаевич написал обширные воспоминания о Ковалевском, опубликованные на родине¹⁴. Там Давыдов рассказал историю этого знакомства: «Теми крохами, которые мне удалось самому внести в анналы науки, я целиком обязан этому выдающемуся ученому и замечательному во всех отношениях человеку <…>. Мной был собран материал по авифауне Тверской губ., и тотчас по поступлении в Университет я сделал на эту тему доклад в С.-Петербургском обществе естествоиспытателей и просил Общество напечатать мою статью. Произошла заминка вследствие крайней молодости автора. Но тут вмешался председатель — им был Ковалевский. Он категорически заявил, что „таких молодых людей (я всегда потом гордился этой фразой) нужно всячески поддерживать“ <…>. После заседания А. О. расспрашивал меня о моих работах по орнитологии и предложил параллельно с моими занятиями в зоологической лаборатории университета работать также в его лаборатории. Это предложение определило дальнейшее течение всей моей жизни»¹⁵.

Итак, в 1896 году, окончив гимназию, Давыдов поступил в ИСПбУ, где специализировался по Зоотомическому кабинету у профессора В. Т. Шевякова¹⁶, а также работал в Зоологическом кабинете у профессора В. М. Шимкевича¹⁷. За время обучения в университете Давыдов дважды (1897 и 1898) с научной целью совершал от ИСПбАН поездки в Палестину и Аравию. Ученик Давыдова по Географическому институту Л. К. Лозина-Лозинский¹⁸, вспоминая увлекательные рассказы Константина Николаевича о его путешествиях, писал: «Это был действительно чрезвычайно оригинальный и талантливый человек… Он с удивительным юмором, например, рассказывал о том, как он отправился в очень трудную и ответственную экспедицию открывать „белые пятна“ в Аравии, но вскоре так соскучился по своей жене, что все бросил и помчался в Россию»¹⁹. Обе поездки на Средний Восток, тем не менее, принесли определенные результаты, и, помимо научных публикаций, собранный Давыдовым материал пополнил коллекции Зоологического музея ИСПбАН. Правда, из-за этих поездок он окончил университет на год позднее (в 1901 г.): тогда полный курс университетского обучения занимал восемь семестров — четыре года.

О личной жизни ученого этого времени мало что известно. Сам он в набросках к воспоминаниям упоминал свой влюбчивый характер. Однако, помимо симпатий детских лет (упомянутых в этих набросках), никаких серьезных увлечений противоположным полом до университета, по-видимому, не было. Году в 1897 году у него появилась гражданская жена, Маргарита Никандровна Зилова, прожившая с Давыдовым более 20 лет, хотя брак официально не был зарегистрирован. По воспоминаниям знавших ее уже после 1919 года, это была достаточно грузная женщина много старше Давыдова, к которой он в молодости (по его словам) приходил под окна в Твери «с гитарой под полою»²⁰. Отчасти бегство из России в 1922 году было, очевидно, и бегством от личных проблем: иначе Константин Николаевич не мог порвать со своей женой, которую уважал. Она была чрезвычайно предана ему, но в определенный момент оказалась лишней в возникшем любовном треугольнике²¹. Об этом, однако, речь впереди.

Летом 1899 года Давыдов работал на Севастопольской биологической станции. Эта поездка едва не сорвалась, так как Константин Давыдов в числе других студентов был исключен из университета после студенческих волнений во время актового заседания 8 февраля 1899 года²², и не только исключен, но и посажен в тюрьму. Откуда он писал своему профессору: «Глубокоуважаемый Владимир Тимофеевич! Со мною приключился неожиданный казус. Меня забрали и засадили в тюрьму при Спасской части, а отсюда еще думают перевести в „предвариловку“. Долго, конечно, вся эта маята не продлится»²³. Дело, однако, оказалось нешуточным, и только благодаря заступничеству В. Т. Шевякова студенту удалось в конце апреля восстановиться в университете и все-таки совершить поездку в Севастополь, где он плодотворно поработал под руководством А. О. Ковалевского. Результаты этой работы по изучению процессов регенерации у некоторых иглокожих были представлены Давыдовым на университетский студенческий конкурс и отмечены в 1900 году золотой медалью.

Добиваясь восстановления К. Н. Давыдова в университете, профессор Шевяков весной 1899 года писал в правление ИСПбУ: «Бывший студент Петербургского университета Константин Николаевич Давыдов занимается с осени 1898 г. в лаборатории возглавляемого мною Зоотомического кабинета, а в прошлом году занимался в Зоологической лаборатории проф. Шимкевича. Г-н Давыдов известен мне как весьма прилежный и дельный работник, который ежедневно с утра до позднего вечера занимался в лаборатории, исправно посещал мои лекции и читал рефераты в зоологическом семинарии <…>. В настоящее время г. Давыдов, по моему указанию, начал самостоятельную работу по микроскопической анатомии регенерации морских звезд, и для получения материала и производства наблюдений intra vitam командирован на это лето Обществом естествоиспытателей на Черное море, причем директор Севастопольской биологической станции академик Ковалевский, весьма лестно отзывающийся о научной деятельности г. Давыдова, охотно предоставил ему место в лаборатории станции. Г-н Давыдов напечатал семь прилагаемых научных работ <…>. Эти работы, равно как и вся проявленная до сих пор г. Давыдовым научная деятельность, говорят за то, что мы имеем перед собой человека, несомненно, даровитого и искренне преданного науке, для которого завершение образования в университете является в высшей степени желательным. А потому прошу Правление обратить на г. Давыдова особое внимание и имею честь ходатайствовать о принятии этого моего талантливого ученика вновь в число студентов университета»²⁴.

Помимо профессоров Шевякова, Шимкевича и академика Ковалевского, значительное влияние на формирование мировоззрения студента Давыдова, по-видимому, оказал и известный анатом и педагог П. Ф. Лесгафт²⁵, преподававший тогда в ИСПбУ анатомию.

В 1900 году Константин Николаевич по рекомендации А. О. Ковалевского получил возможность продолжить свои исследования на Неаполитанской зоологической станции, где он изучал процесс регенерации у различных беспозвоночных (иглокожих, кольчатых червей и немертин) и кишечнодышащих. Это направление работы позднее было им продолжено в магистерской (1909) и докторской (1915) диссертациях²⁶. В 1901 году Давыдов окончил университет с дипломом первой степени и был прикомандирован к Особой зоологической лаборатории ИСПбАН.

 

ПО ОСТРОВАМ ИНДО-АВСТРАЛИЙСКОГО АРХИПЕЛАГА

На следующий, 1902 год, молодой ученый вместе с академиком Ковалевским должен был ехать на Яву, но в ноябре 1901 года его патрон скоропостижно скончался. Совершить задуманную экспедицию в Индонезию в 1902 году Давыдову пришлось в одиночку. Несколько ранее ИСПбАН была учреждена специальная субсидия в 2000 руб. для поездки каждые два года отечественных ботаников и зоологов (по очереди) на Яву, в Бейтенцоргский ботанический сад²⁷. Давыдов был третьим российским ученым, которому была предоставлена такая возможность. В тропиках он провел около 10 месяцев. Стремясь получить возможно более полное представление о тропической природе, Константин Николаевич не ограничился работой на Яве, а решил посетить некоторые отдаленные, редко посещаемые европейцами уголки Нидерландской Индии (Аруанские острова близь Новой Гвинеи). «Никакие описания не дадут ясного представления о жизни тропиков, — писал Давыдов. — Важность непосредственного ознакомления с тропическим миром для биолога вряд ли подлежит сомнению, а ознакомиться с ним можно, только пожив жизнью этого мира»²⁸. Это вполне удалось путешественнику: он работал в Бейтенцорге (очень удачное место для изучения наземных животных), на острове Амбоина (лучшее место для морских исследований), а также собрал значительные этнографические и зоологические коллекции на островах архипелага Ару.

«Моя поездка была решена в ноябре 1901 года, — писал ученый в статье 1904 года, — и с этого времени до февраля я усиленно к ней готовился. Главным образом, эта подготовка выразилась в теоретическом изучении малайского языка. Я заранее знал, что даже на культурной Яве без умения объяснятся по-малайски очень трудно работать <…>. Ко времени моей поездки на Амбоину я уже порядочно говорил по-малайски — постоянная практика сделала свое дело»²⁹. Итак, отплыв из Одессы в марте 1902 года на пароходе «Екатеринославль», путешественник почти через месяц высадился в Сингапуре, а оттуда добрался до Батавии³⁰ и Бейтенцорга. Успешно поработав там в зоологической лаборатории и посетив несколько интересных окрестностей, ученый через Сингапур и Бали переехал на остров Амбоина, где провел первую половину лета, работая на морской литорали и с планктонными организмами. «Каждый метр пути лодки открывал передо мною все новые и новые картины, все более разнообразные богатства морского дна <…>. Здесь воочию, собственными глазами видишь, в каком колоссальном количестве действительно собран природой этот материал, ожидающий исследователя»³¹, — вспоминал Давыдов свои сборы на коралловых рифах Амбоины.

«Будучи большим любителем живой природы и экскурсантом в душе, я считал своего рода преступлением пробыть почти год в тропиках и не пожить жизнью девственного леса», — писал Давыдов. Это вполне удалось путешественнику на островах Аруанского архипелага, куда он отправился в начале августа 1902 года, обосновавшись, в качестве базы, в селении Добо, среди интернационального сборища пиратов, воров, разбойников и отчаянных игроков и плутов, как называл ученый часть местного населения, с которым ему пришлось жить бок обок. Он успешно экскурсировал по близлежащим островам, иногда проводя на выезде по неделе. Неудобства, а иногда и опасность для жизни, сопровождавшие эти выезды, были целиком вознаграждены возможностью увидеть дикий тропический лес. «Нигде в посещенных мною местностях Малайского архипелага я не видел более пышного развития флоры, как на островах Ару, — писал Давыдов. — Нужно сказать, птиц в лесу там множество — прямо стон стоит от птичьих голосов. Одни свистят, другие стрекочут, третьи, например, большинство попугаев, кричат резко, пронзительно <…>. Пожалуй, нигде я не видел такого количества больших, красивых бабочек, как на Ару» ³².

Только в ноябре, побывав еще на Новой Гвинее, ученый отправился в обратный путь в Россию. Значительные собранные этнографические, а, главным образом, конечно, зоологические коллекции, были переданы им в Зоологический музей Академии наук, в разные кабинеты ИСПбУ и другие российские высших учебные заведения. Зоологические материалы обрабатывались в течение нескольких лет не только самим Давыдовым, но и несколькими его коллегами — специалистами по отдельным группам животных.

После этой поездки Давыдов впервые начал выступать с лекциями, зарекомендовавшими его как чрезвычайно яркого оратора и вызвавшими у публики большой интерес. Несмотря на подготовку своей магистерской диссертации, а потом длительную работу над учебником, он продолжал активную экспедиционную и экскурсионную деятельность³³: Красное море, Египет, Турция, Испания, Кавказ, Крым, Лапландия и Норвегия — вот места, где Константин Николаевич был и работал с 1904 по 1913 год.

 

«СЕЙ МУЖ ДАВЫДОВ КОНСТАНТИН. ТАКИХ МУЖЕЙ ВСЕГО ОДИН»

В 1910 году Давыдов в качестве приват-доцента стал читать курс в ИСПбУ³⁴. Именно тогда у Давыдова появилась небольшая, но очень заинтересованная аудитория постоянных слушателей. Вот как вспоминал о своем преподавателе один из студентов, в будущем академик АМН СССР, В. Н. Беклемишев: «К. Н. Давыдов с его великолепным даром слова и необычным соединением самого романтического воображения с самым ясным и трезвым умом и самой основательной ученостью в эти годы (1910—1916) впервые создавал свой курс эмбриологии беспозвоночных, впоследствии доставивший ему всесветную известность»³⁵. «Лектор он был изумительный, — вспоминал и другой его слушатель, П. Г. Светлов (впоследствии член-корреспондент АМН СССР). — За всю свою жизнь я не помню, чтобы дар речи так сильно действовал на меня, как лекции и доклады К. Н. Это были поистине „чары“, которыми он околдовывал аудиторию. При этом он никак не мог похвастаться предварительной тщательностью продумывания плана лекции и проработки материала. Наоборот, скорее это были импровизации по преимуществу»³⁶.

Вспоминая встречи с Давыдовым, один из его младших коллег по университету, Б. В. Властов писал: «К. Н. резко выделялся среди окружающих, прежде всего подчеркнутой простотой своего костюма и своей огромной бородой, закрывавшей нижнюю часть его лица; при более внимательном взгляде бросалась в глаза какая-то особенная выразительность этого лица, подергивавшегося нервным тиком, — серьезного, но с постоянными искорками смеха в глазах. Его наружность запоминалась сразу и навсегда»³⁷. Внешность Давыдова и его привычка чрезвычайно просто одеваться не вполне соответствовали эталону дореволюционного университетского преподавателя. Очень потертая черная кожаная куртка поверх русской рубашки, часто навыпуск, соответственные брюки и обувь — действительно создавали отнюдь не профессорскую внешность.

Это нередко приводило к курьезам. Об одном из таких трагикомических случаев рассказывал сам Давыдов. Надо иметь в виду, что дело в данном случае происходило уже в советском Петрограде, в один из первых послереволюционных годов, когда полупустой город был далеко не безопасен даже в дневное время, а внешний вид ученого был еще более «непрофессорским». Константин Николаевич сильно напугал встречного прохожего около Университета на набережной Васильевского острова. Ему показалось, что к нему приближается его старинный приятель. Широко распахнув объятья, он стремительно бросился ему навстречу с криком «задушу!». Но, приблизившись, Давыдов увидел, что обознался: это был совершенно незнакомый ему человек. Испуганный прохожий бросился бежать, опасаясь исполнения обещания, а ученый кинулся за ним, чтобы принести свои извинения. Так они бежали по пустынной набережной до самого моста Лейтенанта Шмидта (около полукилометра), где извинения и были принесены совершенно выбившемуся из сил человеку³⁸.

Но, конечно, далеко не только внешность выделяла Давыдова среди коллег-биологов. А. А. Любищев (профессор-энтомолог и философ), слушавший лекции Давыдова в университете и часто встречавшийся с ним в годы перед Первой мировой войной, дал ученому такую краткую характеристику: «В компании Сирано де Бержерака, Дон-Кихота и Миклухи-Маклая Константин Николаевич чувствовал бы себя своим человеком. Его отличали поразительная жизнерадостность и остроумие <…>. Противники К. Н. любили говорить, что он многое выдумывает, а всякая выдумка — обман. Кто знал экспансивную натуру К. Н., тот, слушая его, умел отделять факт от его художественной оболочки. Но когда нужно было сказать кому-нибудь горькую истину — у К. Н. не было колебаний. Он высказывал ее, не считаясь с теми последствиями, какие это могло для него иметь»³⁹. Вероятно, эта оценка вполне объективна. Коллега, но человек совсем другого склада — зоолог И. Д. Стрельников, работавший под руководством Давыдова в 1919—1922 годах так охарактеризовал его: «К. Н. был в науке и жизни „художником“, притом — индивидуалистом <…>. „Бес игривости и лукавства“ проглядывал в его глазах. Беспутный во многом человек. Его любили, им восхищались и ему прощали многое»⁴⁰.

Продолжая свои воспоминания о К. Н. Давыдове, П. Г. Светлов подчеркивал: «Я не могу себе даже представить К. Н. „в покое“ — быстрая походка, размашистая жестикуляция, немедленное овладение разговором в коллективной встрече… Впрочем, помню, один раз видел К. Н. в состоянии сосредоточенного покоя. Это было еще в мои студенческие годы. Однажды осенью, проходя под вечер по Николаевскому мосту⁴¹, я видел К.Н., который стоял, опершись локтями на перила, пальцы запущены в бороду и крепко сжаты, а глаза устремлены вдаль на красную полосу зари за силуэтами труб и кранов на горизонте и неспокойной рекой на переднем плане... Прошел мимо, а оглянувшись, пройдя, увидал его в той же позе. О чем он думал?»⁴²

В 1914 году К. Н. Давыдов опубликовал «Курс эмбриологии беспозвоночных» — первый (и не только на русском языке) учебник по сравнительной эмбриологии. Книга пользовалась заслуженным успехом в научном сообществе. Иллюстрировал он свои работы всегда сам, при этом был очень хорошим «зоологическим» рисовальщиком, хотя занимался и научным фотографированием, что было тогда еще внове. И вообще любил и умел работать руками — недаром его исследования по преимуществу носили экспериментальный характер. Будучи еще гимназистом, Константин Николаевич научился делать чучела птиц и со временем достиг в этом виртуозности. Его вторая жена Агния (Анна) Юрьевна вспоминала: «С удивительным искусством снимал, препарировал и набивал К. Н. шкурки птичек. Из его рук выходили не мертвые чучела, а изящное, творческое произведение. Он умел передать в позе, в изгибах каждого маленького существа, в наклоне головы такую натуральность и сходство с жизненной правдой, что в этом тоже чувствовался тонкий художник, внимательный и настоящий натуралист»⁴³.

Заканчивая свои воспоминания о Константине Николаевиче, П. Г. Светлов писал: «Я сказал бы, что недоучет того, что К. Н. Давыдов был, может быть, прежде всего, артистом, художником, — может повлечь за собою непонимание и неправильную оценку его мнений и поступков во многих случаях. Художникам приходится прощать многое в большей степени, чем другим, более рациональным натурам»⁴⁴.

Как Константин Николаевич жил последние предреволюционные годы и сразу после прихода к власти большевиков — данных нет⁴⁵. Можно думать, что Давыдов был скорее левых взглядов, но ни к какой партии не принадлежал. По крайней мере, покидать страну после октябрьского переворота он не собирался.

 

ВСПОМИНАЯ ПРИШВИНА

Публичные лекции и рассказы в разных компаниях о своей поездке в Индонезию (Ява) и на острова Моллукского архипелага, где ученый прожил более полугода, доставили Давыдову славу прекрасного лектора и непревзойденного рассказчика. На одной из таких встреч в 1904 году случайно состоялось его знакомство с начинающим литератором Михаилом Пришвиным⁴⁶, с которым ученый не только подружился, но и о котором он оставил воспоминания. Эти воспоминания биограф писателя, Алексей Варламов, упоминает, как «быть может, лучшие из всех существующих о Михаиле Михайловиче»⁴⁷. Страсть к охоте, любовь к русской природе и способность приподняться над реальностью, наделить ее чертами поэтическими, почти волшебными, безусловно, роднила этих незаурядных соотечественников и современников — ученого и писателя. В известной степени, это были «артистические» натуры. Это свойство для Константина Николаевича, как уже отмечалось в воспоминаниях П. Г. Светлова, было очевидным: «Выступления К. Н. всегда были артистическими. Это не значит, что слова его были сколько-нибудь фальшивыми — нет, он говорил искренне, то, что он действительно думал, но невольно, в силу своей конституции (поистине артистической), он придавал своим словам эффектную форму, которая усиливала сказанное, подчас больше, чем этого требовала необходимость. Между прочим, как-то позднее К. Н. сказал мне, что он чувствует склонность и одаренность не только к биологии и научной деятельности, и он уверен, что, сложись жизнь иначе, он мог бы, например, писать романы»⁴⁸.

Еще одно обстоятельство могло бы быть подспудной причиной сближения Пришвина с Давыдовым. Если и не причиной, то мистической деталью, на что Михаил Михайлович обращал всегда особое внимание. Он с детства был большим поклонником сказок «Кота Мурлыки» — под этим псевдонимом в 70—80-е годы XIX века в печати выступал профессор зоологии ИСПбУ Н. П. Вагнер⁴⁹. В своем дневнике 1924 года Пришвин признавался: «Я теперь больше не сомневаюсь в связи моей души с автором этих болезненных сказок, но не знаю, исключительно ли только воспринял в себе его душу через сказки, или такая душа вообще повторяется»⁵⁰. Отношение Константина Николаевича к этим сказкам неизвестно, но, конечно, он их знал. Учился же Давыдов в университете как раз в Зоотомическом кабинете, основанном Вагнером, и по его учебнику. Правда, сам Вагнер, известный спирит и адепт «потусторонних явлений», к этому времени (1896) был уже два года в отставке.

Случайная встреча у общих знакомых положила начало этой дружбе⁵¹, и, по-видимому, она продолжалась бы всю жизнь, если бы не революция и последующая эмиграция Давыдова. На склоне лет, во Франции, К. Н. Давыдов особенно часто вспоминал годы, проведенные на родине, ее природу, с которой ученый чувствовал неразрывную связь. «Умом я понимаю, что смерть неизбежно ждет каждого, но я не могу действительно представить себе, что я тоже умру», — говорил он жене. И все же у него росло желание написать воспоминания о своей жизни, к сожалению оставшееся неосуществленным⁵².

К счастью, о М. М. Пришвине ученый успел написать. Память о Пришвине, по словам А. М. Горького, «проницательного знатока природы и чистейшего поэта ее», всегда сочеталась у Давыдова с тверскими и псковскими пейзажами, на фоне которых прошло детство самого Константина Николаевича. Его вторая жена вспоминала: «Когда мы узнали о смерти Пришвина, К. Н. очень горевал и стал часто вспоминать разговоры и встречи с ним, такие особенные, такие памятные… В конце концов, он выступил с докладом, чтобы поделиться своими воспоминаниями об этих незабываемых встречах. У нас были все книги Пришвина, которые постоянно здесь (во Франции — С. Ф.) появлялись. Полное собрание сочинений, которое вышло позже⁵³, мы получили от сына. К. Н. часто перелистывал эти книги не для чтения, а для разглядывания картинок родной природы, охотничьих собак и самого Михаила Михайловича, такого типично русского и родного»⁵⁴.

Надо подчеркнуть, что воспоминания Константина Николаевича, малоизвестные, несмотря на публикацию⁵⁵, безусловно, важны для понимания личности Михаила Михайловича, ибо в них Давыдовым затронуты те стороны характера и творчества Пришвина, которые до недавнего времени мало обсуждались в литературе. «Три года тому назад в нашей зарубежной печати появилась короткая заметка: „В советской России умер Пришвин“, — писал Давыдов. — Прочел это известие, и оно взбудоражило, всколыхнуло мою душу. Столько ярких, теплых воспоминаний поднялось в моей памяти… Я знал Пришвина в течение полутора десятка лет в самом начале его литературной деятельности, когда только определялся его талант. Мы были с ним близкими друзьями, и я горжусь тем, что мне удалось, быть может, как никому понять его мятущуюся душу, быть свидетелем ее порывов <…>. Пришвин не только чувствовал и понимал явления родной природы: наша русская природа нашла в нем (и, пожалуй, только в нем) выразителя своих тайн, передачи своих настроений. Его мятущаяся душа сливалась с душой природы, проникалась ее порывами, ее размахом. Читая Пришвина, каждый невольно чувствует, что автор говорит языком природы, мыслит ее мыслями. Живя всеми своими чувствами в связи с природой, Пришвин, в то же время, ставил себе основной задачей, как базой своего творчества, искать в этой природе прекрасные черты человеческой души. „Человечество от природы неотделимо, — говорил он. — Она есть часть человеческого общества. Я пишу о природе, а сам только о человеке и думаю“»⁵⁶.

Судя по написанному о природе самим К. Н. Давыдовым, такая точка зрения была ему близка. Ученый всячески подчеркивал особенную психологическую конституцию писателя, непонятную, в первый период творчества Пришвина, для многих: «Это была сложная, чересчур оригинальная натура. Он всегда искал и находил в окружающей действительности особый, скрытый от других смысл. Видел то, что всеми отрицалось, но что он сам явно осознавал. Он создал в своем подсознании особый мир, свой собственный, непонятный для окружающих, но в реальность которого твердо верил и в нем жил»⁵⁷.

И Михаил Михайлович, как минимум однажды, в 1929 году в дневнике, а потом и в напечатанном рассказе кратко вспомнил своего друга-биолога. Случилось это по трагическому поводу — на реке Сулоти, недалеко от Загорска, утонули два охотника: учитель Автономов и некто биолог Давыдов. Пришвин сначала решил, что это был Константин Николаевич. «„Какой утонул профессор?“ — спросил я одну фабричную девушку, и она мне ответила: „Профессор Давыдов“. У меня есть старый приятель, с которым мы не виделись очень давно, профессор Давыдов Константин Николаевич, биолог. „Как его зовут?“ — спросил я девушку — „Кажется, Василий Николаевич“. — „А не Константин?“ — „Вот, вот — Константин, — спохватилась она, — Константин Николаевич“. „Какой он с лица?“ — „Хороший, как вы“. Это значит — не рябой, не кривой. „С бородой?“ — „Как у вас“. Он! Сердце у меня упало. Давыдов был по духу мне отчасти сроден, тоже вдруг исчезал из общества и вдруг появлялся откуда-нибудь из Новой Гвинеи, где прижился у дикарей в поисках эмбриона гориллы. Трудно представить себе человека более свободного»⁵⁸.

Тут же, правда, выяснилось, что Давыдов не тот. Ошибка стала очевидной, и писатель и в дневнике, и в рассказе перестал вспоминать «своего» Давыдова. Как писал Константин Николаевич, «события 1917 года нас разлучили. Мы разъехались в разные концы России и потеряли друг друга. Нельзя сказать, чтобы мы не искали встречи, но эти поиски были напрасны»⁵⁹. Потом до Пришвина дошли слухи, что Константин Николаевич во Франции, но ни увидеться, ни хотя бы обменяться письмами им так и не пришлось.

 

Иллюстрации

Лидия Стефановна и Николай Константинович Давыдовы (родители К. Н. Давыдова). СПб, 1877?

Вид города Зубцова. Фотография С. М. Прокудина-Горского, 1910 г.

Семья Давыдовых в Пскове. 1889? г. Сверху слева Константин Николаевич Давыдов, рядом его дядя (?). Средний ряд слева: его тетя (?), Николай Константинович (отец), Зоя (сестра), Лидия Стефановна (мать); нижний ряд, слева: двоюродный брат (?), Елизавета и Софья (сестры).

Вид на Псковский кремль от места впадения р. Псковы в р. Великую. 2009 г.

Выпускной класс псковской гимназии 1896 г. К. М. Дерюгин (стоит третий слева) и К. Н. Давыдов (стоит пятый слева).

К. Н. Давыдов — гимназист. Псков, апрель 1896 г.

К. Н. Давыдов — студент ИСПбУ. СПб, декабрь 1897 г.

Главный вход в С.-Петербургский университет. Почтовая открытка начала XX в.

К. Н. Давыдов (второй слева) на балконе Севастопольской биологической станции с коллегами и семьей А. О. Ковалевского (пятый слева). Севастополь, 1899.

К. Н. Давыдов (второй слева) с коллегами в лаборатории Севастопольской биологической станции. Севастополь, 1899.

Севастопольская биологическая станция (в центре). Почтовая открытка начала XX века.

К. Н. Давыдов (стоит в верхнем ряду третьей слева) среди участников Российского съезда естествоиспытателей, СПб, 1901. В среднем ряду крайний справа К. М. Дерюгин, в нижнем ряду учителя Давыдова — В. М. Шимкевич (второй слева) и В. Т. Шевяков (третий слева).

Севастопольская биологическая станция. Севастополь, 1906 г.

Сотрудники и работающие на Севастопольской биологической станции. Севастополь, 1906 г. С. А. Зернов (заведующий станции, стоит четвертый слева), К. Н. Давыдов (стоит второй справа).

Титульный лист работы К. Н. Давыдова, посвященной его путешествию по островам Индо-Австралийского архипелага, с автографом автора. 1905 г.

Титульный лист учебника, изданного К. Н. Давыдовым в 1914 г.

К. Н. Давыдов. Карелия, 1921 г.