Казалось бы, после двухтомника «А. С. Пушкин в воспоминаниях современников»¹, впервые вышедшего в 1974 году, переизданного затем с добавлениями в 1985-м, еще раз дополненного и переизданного в 1998-м, вряд ли можно было ожидать продолжения публикаций мемуаристики о Пушкине. Но года два назад появилось новое издание «Пушкин в забытых воспоминаниях современников», подготовленное Пушкинским Домом², которое содержит документы и сведения о Пушкине, существенно дополняющие наше знание биографии поэта.

Готовящаяся новая книга на ту же тему куда более скромная и по объему, и по значимости представленных в ней свидетельств. Подавляющее большинство этих воспоминаний обнаружено в российских периодических изданиях XIX века. При этом в процессе составления книги был отсеян по причине полной недостоверности целый пласт обнаружившихся писаний. Некоторые из них в дополнение к невероятным выдумкам о поэте содержали еще и неведомо кем написанные стихотворные тексты, иногда довольно значительные по объему, выдаваемые за стихи Пушкина. Такое явление невольно порождает вопрос: о ком еще из русских классиков могло быть придумано столько небылиц, побасенок и анекдотов, как о Пушкине? И не свидетельство ли это (еще одно среди многих) особого отношения к Пушкину, отношения, лишенного и тени сакральности, подобострастия, а наоборот, проникнутого искренним обожанием, ощущением всеобщей сродности и свойскости по отношению к своему национальному гению? Важно отметить, что поэт неизменно предстает в этих сочинениях весельчаком, острословом, любителем приключений, искателем женского расположения.

Отбор текстов для книги происходил без какой-либо оглядки на «общую концепцию» личности Пушкина, как это нередко имело место в советское время, когда, скажем, из язвительных и враждебных воспоминаний М. А. Корфа изымались его домыслы о следах «известной болезни», якобы имевшихся у поэта во время его аудиенции 8 сентября 1826 года у Николая I. Напротив, в книге представлены без всяких изъятий выдержанные в откровенно враждебном по отношению к Пушкину духе воспоминания о нем престарелого князя А. В. Трубецкого, А. П. Араповой (дочери Натальи Николаевны от брака с П. П. Ланским), таковы же и некоторые из публикуемых дневниковых записей императрицы Александры Федоровны.

Эти воспоминания приведены в книге не только из соображений объективности, но и для того, чтобы путем научного и достоверного комментирования показать несостоятельность тех утверждений упомянутых мемуаристов, которые противоречат известным фактам или показаниям других рассказчиков. Негативные по отношению к Пушкину воспоминания лишаются еще и ореола «секретности», всегда привлекательного для недостаточно просвещенного и разборчивого читателя. При этом негативные оценки тех или иных поступков и высказываний поэта никоим образом не замалчиваются и не приукрашиваются в комментариях.

Воспоминания, вошедшие в книгу, расположены в хронологическом порядке. К сожалению, из-за ограниченного количества публикуемых текстов в книге предстают далеко не все временные этапы жизни Пушкина, а некоторые представлены довольно скудно. Не все воспоминания отличаются безусловной достоверностью, указания на это даются в комментариях.

Несомненный интерес представляют впервые публикуемые совместно с другими мемуарными текстами воспоминания молдавского писателя К. Негруцци; семейные воспоминания З. К. Ралли, русского писателя молдавского происхождения; Н. М. Еропкиной, двоюродной сестры ближайшего пушкинского друга П. В. Нащокина; М. А. Меренберг, младшей дочери Пушкина; П. И. Миллера, воспитанника Царскосельского лицея 6-го выпуска; Великой княгини Ольги Николаевны, дочери императора Николая I; упоминавшиеся уже письма и дневники императрицы Александры Федоровны, а также письмо Г. Фризенгофа, мужа сестры Н. Н. Пушкиной Александры, и оправдательное письмо И. С. Гагарина, подозревавшегося в свое время в составлении и распространении пасквильных дипломов Пушкину.

Некоторое представление о готовящемся издании могут дать публикующиеся ниже отдельные мемуарные зарисовки, входящие в книгу.

Д.³ Воспоминание из детства Пушкина⁴

— Вот так-то, бывало, Александр Сергеич маленький рассорится с сестрицей, — вдруг оживившись, промолвила старушка. — Такой спор затеют, бывало, словно о деле.

Я впился в лицо говорившей: тусклые глаза ее смотрели как-то яснее, в них загорелась жизнь, воспоминания пробуждались.

— А разве ссорились они? — спросил я лукаво.

— А то и нет? Тоже, небось, был он ребенок. Раз Ольга Сергеевна нашалила что-то, прогневала мамашу, та по щеке ее и треснула. А она обиделась, да как! Мамаша приказывает ей прощения просить, а она и не думает, не хочет. Ее, матушку мою, в затрапезное платьице одели, за стол не сажают, на хлеб-на воду, и запретили братцу к ней даже подходить и говорить. А она нравная такая была — повешусь, говорит, а прощения просить не стану. А Александр-то Сергеич что же придумал: разыскал где-то гвоздик, да и вбивает в стенку. «Что это, — спрашиваю, — вы делаете, сударь?» «Да сестрица, — говорит, — повеситься сбирается, так я ей гвоздик приготовить хочу»... Да и засмеялся — известно, понял, что она капризничает да стращает нас только. Уж какой удалой да вострый был, царство ему небесное, — заключила рассказчица, перекрестившись, — а добр-то, добр уж как был к прислуге, куда равнять с сестрицей <…>.

Потокский Н. Б.⁵ Встречи с Александром Сергеевичем Пушкиным в 1824 и 1829 гг.⁶

В 1824 году Александр Сергеевич <…> проезжая чрез Малороссию в свое родовое поместье Михайловское мимо деревни известного в то время писателя Аркадия Гавриловича Родзянки⁷, заехал к нему. Когда к дому быстро подкатила почтовая тележка, с нее спрыгнул незнакомец, странно костюмированный; узнав же от встретившего слуги, что Родзянка дома, поспешно прошел залу в кабинет хозяина. На незнакомце был красный молдаванский плащ, такого же цвета широчайшие шаровары, на ногах желтые мечты (туфли), а на голове турецкая фесс с длинною кистью; длинные волоса касались плеч, в руке же держал длинную палку с крючком на конце, подобную тем, какие носят степные пастухи. В это время зала и весь дом с раннего утра были наполнены гостями, съехавшимися на семейный праздник гостеприимного помещика. Спустя не более получаса хозяин провел своего гостя под руку через залу до самой телеги, ожидавшей у подъезда. Когда же возвратился в покои и начал здороваться с собравшимися посетителями, то они, забыв приветствовать хозяина с его домашним праздником, начали расспрашивать о приезжавшем человеке; когда же узнали, что это был А. С. Пушкин — зала моментально опустела и все общество выбежало за ворота, но там только увидели большой столб пыли от быстро удалявшейся телеги.

Во весь этот день у Родзянки только и было разговоров о А. С. Пушкине. Молодые кавалеры, дамы, девицы упрекали хозяина за то, почему он не удержал у себя на целый день такого интересного гостя, и до того жалели, что многие чуть не плакали; пред именем Пушкина виновник домашнего праздника совсем стушевался.

Ларий П. П.⁸ Из воспоминаний о Пушкине⁹

Пушкин, как известно, был послан Воронцовым уничтожать саранчу. Видя бесплодную борьбу с этим бичом, Пушкин созвал крестьян и повел такую речь: «А знаете ли вы, что такое саранча?» Мужички помялись, посмотрели друг на друга, почесали, как водится, затылки, и наконец один молвил: «Наказанье Боже, ваше высокородие».

«А можно бороться с Божьим наказанием?» — спрашивает А. С.

«Вестимо, нельзя, ваше благородие».

«Ну так ступайте домой», — и больше их не требовал.

Богданов С. А.¹⁰ Воспоминания об А.С. Пушкине¹¹

<…> Вдоволь потолковали мы о былых запорожских временах, о кавказских набегах. Внезапно распахивается дверь и в дом вбегает казак с криком: «Пожар, горим!». Закубанские «немирные» горцы совершили ночной набег на селение. Атаман и Пушкин кинулись к месту поджога. Мы принялись тушить огонь, и нужно сказать, что самым рьяным пособником в этом деле оказался Пушкин. Взобравшись на верхушку лестницы, подставленной к крыше, он выливал на загоревшуюся крышу ведро за ведром, подносимые ему казаками, и тушил огонь ногами. Такая отвага всех дивила.

Лонгинов М. Н¹². Анекдот о Пушкине¹³

Известно, что Пушкин очень любил карточную игру и особенно ощущения, ею доставляемые, так что по временам довольно сильно предавался этой страсти. Однажды, если не ошибаюсь, в 1835¹⁴ году летом, когда он жил на Черной речке, на одной из соседних дач вечером собралось довольно большое общество, и в том числе Пушкин. Все гости были охотники до карт, а потому они вскоре расположились вокруг зеленого стола и один из них начал метать банк. Все игроки совершенно погрузились в свои ставки и расчеты, так что внимание их ничем нельзя было отвлечь от стола, на котором решалась участь многочисленных понтеров.

В это время в калитку палисадника, в который выходили открытые окна и балконные двери дачи, вошел молодой человек очень высокого роста, закутанный в широкий плащ. Увидя играющую компанию, он незаметно для занятых своим делом игроков, не снимая ни шляпы, ни плаща, вошел в комнату и остановился за спиной одного из понтеров.

Такая нецеремонность в обращении не покажется удивительною, если мы скажем читателям, что молодой человек этот был кн. С. Г. Г.¹⁵, хороший приятель Пушкина и прочих лиц, бывших в комнате. Г. и теперь известен в обществе любезностию, остроумием и талантами: он очень приятный музыкант и стихотворец, написавший несколько преостроумных эпиграмм и других очень милых пьес¹⁶. В то время он был в числе многочисленных почитателей девицы Р.¹⁷, принадлежавшей к лучшим украшениям Петербургского общества по замечательной красоте, пленительной любезности и светлому уму. Должно заметить, что дня за два до описываемого вечера Г. находился в том же обществе, которое сошлось теперь на даче Черной речки, выиграл около тысячи рублей именно у банкомета, державшего теперь банк, и что выигрыш этот остался за ним в долгу.

Г., подошедши к столу, простоял несколько минут, все-таки никем не замеченный, и наконец, взявши со стола какую-то карту, бросил ее и закричал: «Ва-банк!» Все подняли глаза и увидели со смехом и изумлением неожиданного гостя в его странном костюме. Начались приветствия; но банкомет, озадаченный ставкою Г., встал и, отведя его немного в сторону, спросил: «Да ты на какие деньги играешь? На эти или на те?» Под этими он разумел ставку нынешнего вечера, а под теми свой долг. Г. ответил ему: «Это все равно: и на эти, и на те, и на те, те, те». Игра продолжалась, но Пушкин слышал ответ Г.: те, те, те его очень забавляло, и он шутя написал следующие стихи:

Полюбуйтесь же вы, дети,

Как в сердечной простоте

Длинный Фирс¹⁸ играет в эти,

Те, те, те и те, те, те.

Черноокая Россети¹⁹

В самовластной красоте

Все сердца пленяла эти

Те, те, те и те, те, те.

О, какия же здесь сети

Рок нам стелет в темноте:

Рифмы, деньги, дамы эти

Те, те, те и те, те, те.

<…> Нам остается только прибавить, что рассказанный здесь анекдот и стихи Пушкина сообщены нам самим Г., которому они были адресованы.

Нащокин П. В. Анекдот о Пушкине²⁰

В 1833 г. П. В. Нащокин приехал в Петербург и остановился в гостинице. Это было 29 июня²¹, в день Петра и Павла. Съехалось несколько знакомых, в том числе и Пушкин. Общая радость, веселый говор, шутки, воспоминания о прошлом, хохот. Между тем со двора, куда номер выходил окнами, раздавался еще более громкий хохот и крик, мешавший веселости друзей: это шумели полупьяные каменщики, которые сидели на кирпичах около ведра водки и деревянной чашки с закускою. Больше всех горланил какой-то лысый мужик с рыжими волосами. Пушкин подошел к окну, прилег грудью на подоконник, сразу заметил крикуна и, повернув голову к нам, сказал: «Тот рыжий, должно быть, именинник».

Тут, оборотясь на двор, он крикнул:

— Петр!

— Что, барин?

— С ангелом!

— Спасибо, господин.

— Павел! — крикнул он опять и, обернувшись в комнату, прибавил: «В такой куче и Павел найдется!»

— Павел ушел.

— Куда? Зачем?

— В кабак... все вышло. Да постой, барин, скажи: почем ты меня знаешь?

— Я и старушку матушку твою знаю. Ой! А батька-то помер? (очень вероятно у такого лысого).

— Давно, царство ему небесное! Братцы, выпьемте за покойного родителя!

В это время входит на двор мужик со штофом водки. Пушкин, увидав его раньше, закричал: «Павел! С ангелом! Да неси скорее!» Павел, влезая на камни, не сводит глаз с человека, назвавшего его по имени. Другие, объясняя ему, пьют, а рыжий не отстает от словоохотного барина:

— Так стало, и деревню нашу знаешь?

— Еще бы не знать! Ведь она близ реки (какая же деревня не близ реки?).

— Так у самой речки.

— А ваша-то изба, почитай, крайняя?

— Третья от края. А чудной ты, барин. Уж поясни, сделай милость, не святым же духом всю подноготную знаешь?

— Очень просто: мы с вашим барином на лодке уток стреляли, вдруг — гроза, дождь, мы и зашли в избу, к твоей старухе...

— Так... теперь смекаю...

— А вот мать жаловалась на тебя: мало денег высылает!

— Грешен, грешен!.. Да вот все на проклятое-то выходит, — сказал мужик, указывая на стакан, из которого выпил залпом и прокричал: «Здравствуй, добрый барин!»

Ольга Николаевна, вел. кн.²² Воспоминания об А. С. Пушкине²³

Воздух был заряжен грозой. Ходили анонимные письма²⁴, обвиняющие красавицу Пушкину, жену поэта, в том, что она позволяет Дантесу ухаживать за ней. Негритянская кровь Пушкина вскипела. Папа, который проявлял к нему интерес, как к славе России, и желал добра его жене, столь же доброй, как и красивой, приложил все усилия к тому, чтобы его успокоить. Бенкендорфу было поручено предпринять поиски автора писем. Друзья нашли только одно средство, чтобы обезоружить подозрения. Дантес должен был жениться на младшей сестре г-жи Пушкиной²⁵, довольно малоинтересной особе. Но было слишком поздно: разбуженная ревность не смогла быть отвлечена. Среди шести танцоров²⁶ находился Дантес! Несколько дней спустя он дрался на дуэли, и Пушкин пал смертельно раненный его рукой. Можно представить себе впечатление на Папа. Эта смерть Пушкина была событием, общественной катастрофой. Вся Россия горячо отнеслась к его кончине, требуя возмездия. Папа собственноручно написал умирающему слова утешения, обещая помощь и покровительство его жене и четверым детям²⁷. Пушкин умер спокойно, благословляя Папа, держа руку в руке жены, настоящим христианином. Я помню слезы Мама²⁸, смущенный вид дяди Карла²⁹ в течение долгого времени.

Жуковский и Плетнев³⁰ (наш учитель русского языка), оба друзья Пушкина, члены «Арзамаса» и его литературного круга, постоянно нам о нем говорили. Мы заучивали его стихи, предпочитая их всяким иным, «Мазепу»³¹, «Бахчисарайский фонтан», «Бориса Годунова». Мы поглощали его последнее произведение, «Капитанскую дочку», которое печаталось в журнале «Современник». Издание этого журнала было благоговейно продолжено Плетневым. Папа освободил Пушкина от контроля цензуры, читая сам его рукописи. Он надеялся таким образом дать возможность свободного взлета гению, заблуждения которого обнаруживали пылкую, но не испорченную душу. Архивы были ему открыты, и он набрасывал историю Петра Великого. Смерть застигла его посреди этих трудов. «Капитанская дочка», результат его исторических исследований, раскрывает, чем бы он мог стать на этом новом поприще. После Пушкина ни одно имя не может сравниться с его именем. Лермонтов, Вяземский, Майков, Тютчев — прелестные таланты, но ни один из них не гений. Некрасов стал популярен только в одном жанре — в прославлении бедняков. Алексей Толстой — мистичен в своем возвышенном слоге, но однообразен. В наше время роман — единственный род, которому себя посвящают; может быть, торопливость жизни мешает трудам больших размеров <…> (Франц.).