А для этого поехал учиться в далекую страну, собирать информацию в своем путешествии, имеющем разведывательную ценность, и просто записывать впечатления. Что касается карьеры, то она Толстому вполне удалась — он возвращал в Россию царевича Алексея, был послом в Турции, руководил Преображенским и Тайным приказами, стал графом, потом был лишен титула и умер в Соловецком монастыре в заключении (род получил графский титул назад после его смерти).

ОПАВА — «ГОРАЗДО ВАРШАВЫ ЛУТЧЕ»

В пределы «цесарских земель» Петр Андреевич въехал возле города Рациборж, который ныне входит в польскую Силезию. В российских документах XVII—XVIII века наименование «Цесария», «цесарские земли» использовалось для обозначения Священной Римской империи германской нации (лат. Sacrum Imperium Romanum Nationis Germanicae или Sacrum Imperium Romanum Nationis Teutonicae, нем. Heiliges Römisches Reich Deutscher Nation), существовавшей с 962 по 1806 годы и объединявшей многие территории Европы. С 1135 года в состав империи входило и королевство Чехия. Собственно чешские земли начались для путешественника с города Опавы, ныне относящегося к чешской части Силезии. Вот как описывает этот город Петр Толстой.

«Опава — город каменной, великой, и воды скрозь тот город пропущены многие, строение в том городе каменное, изрядное, костелы великие; также и домы хорошие, полаты высокие, в четыре жилья вверх, архитектура в домовном строении изрядная, и многие полаты писаны с лица изрядными живописными писмами. В Опаве у болшаго костела зделан столп каменной, на том столбе поставлен образ Пресвятыя Богородицы литой, золотой, величеством в меру человеческаго возраста, изрядною работою зделан. У того ж помяненнаго столба внизу поставлены четыре образа ангелских, вырезаны из каменей белых изрядною ж работою. Блиско того столба зделана фантана круглая, и вода течет из тое фантаны из четырех мест; на верху тое фантаны зделан зверь-аспид, а на нем образ Спасов резной работы поставлен».

Итак, попробуем дополнить описание, интерпретировать и связать его с сохранившимися опавскими достопримечательностями. В XVIII—XIX веке с памятниками особо не церемонились: надо было — сносили или капитально перестраивали, не обращая внимания на древность. Никакой тебе реставрации. Так, к примеру, из четырех фонтанов, упоминавшихся Толстым, не сохранилось ни одного. Стены города снесли еще в начале XIX века, и сейчас можно видеть лишь их фрагменты. Где та золотая (позолоченная) статуя Богородицы? Марианский столб XVII века будто бы сохранился. Но, если вчитаться в его историю, ясно становится, что и это фактически новодел, хотя он и был в 1958 году внесен в Список памятников культуры Чешской Республики. Колонна работы Йиржи Штепана (1625), которую видел Петр Толстой, была по причине ветхости демонтирована в 1825 году; новый Марианский столб на этом месте был поставлен в 1869 году, комплексную реконструкцию он прошел в 1927 и 1997 годах. Так что о его изначальном внешнем виде можно судить только по некоторым сохранившимся изображениям и описаниям.

Потому так ценны старые гравюры и исторические свидетельства вроде записок Толстого. В них — законсервированное прошлое. На плане Опавы после пожара 1689 года (K. Kuča. Města a městečka v Čechách na Moravě a ve Slezsku) ясно видны четыре фонтана, упоминаемые П. Толстым, крупнейшие костелы и «изрядные» двух- и четырехэтажные дома. Сравнив это изображение аналогичным планом города середины XVIII века, можно заметить, что Опава не слишком менялась в период примерно 60 лет, с 1689 до 1750 года. Перед этим тут всякое было: во время чумы в 1623 году умерло примерно 4000 человек, в 1623 году гарнизон бунтовал, потом кипели бои Тридцатилетней войны, город захватывали шведы, датчане, воины Альбрехта Валленштейна — отсюда и мощные бастионы города, построенные датчанами на месте старых стен. В 1689 году город постиг сильный пожар, выгорел 321 дом. Дома, впрочем, были в основном каменные, ремонту поддающиеся. В 1723 году в центральной части города, огороженной крепостными стенами, было, по записям того времени, 365 домов и семь дворцов знати, а в предместьях еще 216 домов.

«Тот город Опава цесарской в Шленской же земле; управляет тем городом цесарской граф шлихтенант, то есть секретарь тайнаго цесарскаго совету. С того города збираетсяг на цесаря со всякаго мещанскаго двора в год по 100 ефимков да на вышепомяненнаго графа, которой тем городом управляет, збирается со всякаго ж мещанскаго двора в год по 6 ефимков».

Силезия — исторический регион в центральной Европе, ныне разделенный между Чехией, Германией и Польшей. На протяжении веков границы владений неоднократно менялись, и потому неудивительно, что Толстой именует эти земли на польский манер Шленскими (польск. Śląsk, в переводе — Силезия).

Теперь о системе налогообложения («6 ефимков с мещанского двора»): если считать один дом — один владелец, то это примерно 3300 ефимков (то есть талеров) с населения Опавы. Кстати, после бунта 1623 года город обложили контрибуцией 8000 талеров. Петр I о таком мог только мечтать. Но, собственно, его подушное обложение есть рывок именно к такой системе, как бы ни отличались Россия и Цесария того времени. По грубой прикидке, если бы население Опавы в 1697 году составляло хотя бы 2/3 населения 1813 года, то есть 5200 человек, половина мужчины, то по петровскому первоначальному окладу подушной подати 80 копеек с души мужского пола он получил бы с такого города, как Опава, 2080 рублей. При этом, конечно, обложил бы всех еще множеством податей, трудовыми повинностями, а лучших мастеров увез бы строить Петербург и оставил их там «на вечное житие». Так что взял бы с населения никак не меньше, чем австрийский император.

«Тот город Опава велик гораздо и многолюден. В том городе Опаве, также и в помяненном городе Рацыборед, в бытность мою стояло цесарских салдатов по 4 человека, в квартереж. В том городе Опаве много рядов, лавок каменных и всяких таваров доволно, и тавары в Опаве не гораздо дороги... В том городе около великаго торговища много великих каменных домов изряднаго строения. На том же торговище зделанытри фацтаны изрядные».

По сохранившимся данным, в 1733 году в городе было зафиксировано 68 разных ремесел и 507 мастеров-ремесленников. Кстати, большую часть населения города, процентов 80, в это время составляли немцы, которые и город называли по-своему — Троппау. Пруссаки именовали его еще короче — Тропп. В 1742 году большая часть Силезии будет отобрана пруссаками, и город Опава, некоторое время ими оккупируемый, станет пограничным городом Австро-Венгрии. По переписи 1813 года, в городе проживало 4429 человек, а в предместьях 3386.

А мастера тут были хороши — в XVI веке опавское пиво возили в Краков и Вену, да и свидетельство Толстого об уровне строительства, резных статуях, изобилии недорого качественного товара говорят сами за себя.

«Тут же костел римской великой, каменной, которой именуется фара, то есть соборной. И блиско того костела на паперти зделаны балясы и за балясами зделано властно как гора. И на той горе поставлен образ Спасителев, вырезан из дерева тем подобием, как Господь Иисус молился Богу, Отцу своему, пред волным своим Страданием, глаголя: „Отче, аще возможно, да мимо идет от меня чаша сия“. Пред тем помяненным Спасовым образом поставлен образ, резной из дерева, ангела с показанною чашею и крестом. Тут же 3 образа святых апостол спящих Петра, Иякова, Иоанна, вырезаны из дерева ж; то место зделано изрядною работою».

На гравюре Адама Делзенбаха (Adam Delsenbach) 1736 года можно ясно видеть доминанту Опавы — готический собор Вознесения Богородицы XIV века. Это величественное строение было поставлено на месте романского храма начала XIII века, его история связана с Тевтонским орденом. На протяжении веков костел, естественно, многократно реконструировался. Однако изображение на гравюре Делзенбаха вполне может соответствовать тому, что видел Петр Толстой почти 40 годами раньше: последствия пожара 1689 года, вероятно, к моменту его приезда уже были ликвидированы, а следующий крупный пожар случится только в 1758 году.

Вывод русского путешественника, сделанный на основе увиденного, звучит однозначно:

«Город Опава многим болше столичнаго полскаго места Варшавы и строением гораздо Варшавы лутче».

Толстой вынужденно задержался в Опаве и побывал еще и в церкви иезуитов, ныне это костел св. Войтеха.

«Майя в 16 день, то есть в неделю седмую по Святой Пасхе, у римлян того году в тот день по их римскому календарю праздник был Святые Троицы. Того числа стоял я в помяненном городе Опаве для того, что у них в тот день было великое торжество и фурманы того дня в дорогу ехать не похотели и не смели под страхом».

С XIV века праздником Троицы в католической церкви стало называться первое воскресенье после Пятидесятницы, в отличие от православной традиции, где празднование Пятидесятницы (Сошествия Святого Духа) и дня Святой Троицы совмещено.

«И того дни был я в костеле у езувитов в кляшторе, где отправляли мшю на болшом олтаре. Тот костел каменной, великой, работы изрядной резной из каменя, а в средине того костела богатство невеликое. Мшю отправлял поп римской да с ним сослужителей было 6 человек. Во время той мши на хорах в том костеле играла музыка на органах, и на скрыпицах, и на иных инструментах; утрубили на трубах и по политаврам и по барабанам били в том же костеле и на тех же хорах. В том же костеле по обе стороны олтаря лежали в великих горшках ветви зеленые, отрезанные от розных родов дерев, и травы, и цветы многие. А молитв коленопреклонных в римской церкве в Неделю Пятидесятую не читают. В тот день в том костеле многие римские причащалися Тела Христова: иные пред зачатием обедни, иные при отпуске».

Русский путешественник не мог не обратить внимания, что причащение мирян в католической церкви, в отличие от православной, осуществляется только хлебом. Католическая церковь учит, что Христос реально присутствует под каждым видом в каждой частице Святых Даров, поэтому считает, что, причащаясь как под одним видом (только хлебом) так и под двумя видами (хлебом и вином), человек причащается Христу во всей полноте. На этом учении базировалась средневековая церковная практика о причастии мирян под одним видом, а священнослужителей под двумя. Неприятие этой практики частью прихожан, требовавших причащения мирян под двумя видами, породило несколько реформистских религиозных движений, среди которых были и гуситы.

«Причащал мирских людей один поп римской по отпуске обедни, тот, которой служил мшю. Потом, отпустя обедню и причастя всех причастников, сказал казание езувита, на катедре стоя, не тот, которой служил того числа обедню. Того казания тот казнадей, помяненный езувита, положил тему сими словесы святаго Иоанна Богослова, написанными в Святом Евангелии: „Аще аз не иду, утешитель не приидет“. И приводил тот казнодей о том, как достоит человеку изготовить сердце свое ко приятию Святаго Духа. И таково изрядно сказывал, что все слушащие от него умилилися сердцами и доволно многие плакали».

Еще одно здание, которое точно видел Толстой — городская ратуша, построенная в 1618 году и, несмотря на все перестройки, все такая же красивая. Башня ратуши, известная как Гласка, а также Городская или Часовая башня, была создана опавским архитектором Криштофом Прохубером (Kryštof Prochhuber) на месте прежней, деревянной, которая была снесена ураганом в еще в XVI веке.

ВАРШАВА: «МНОГИЕ ДРАКИ И СМЕРТНОЕ УБИВСТВО»

Почему Варшава так не понравилась Петру Андреевичу Толстому? Ответ нетрудно найти в записках самого путешественника. Впрочем, начиная рассказ об этом городе, Толстой отдает должное красоте и величию «Аршавы» (такое написание названия польской столицы встречается и в гораздо более поздних текстах, например, у Н. В. Гоголя).

«Варшава суть место великое, на левом берегу реки Вислы положенное. Река Висла есть великая, течет от полудня на север. В Варшаве около посадов города нет, толко один замок королевской на берегу реки Вислы; тот замок каменной, изрядным строением зделанный. Кляшторов и костелов каменных в Аршаве много, все римскаго закону, и домов сенаторских великих изряднаго каменнаго строения немало. Варшава вся сидит по берегу реки Вислы; в Аршаве садов изрядных много; через реку Вислу народ и всякие вещи под Варшавою перевозят в паромах. Та река Висла величеством подобна реке Волге, текущей под городом Ерославлем. В бытность свою в Аршаве стоял на другой стороне реки Вислы от Варшавы, от приезду с московскою сторону в слободах, которое место называется Прага».

Говоря о Праге, Толстой имеет в виду, конечно, не чешскую столицу, а одноименное предместье Варшавы, расположенное на правом берегу Вислы. Прага в Варшаве существует с 1432 года и названия своего не меняла. Так что пушкинские строки «И мы о камни падших стен младенцев Праги избивали» (в стихотворении «Графу Олизару») с Чехией никак не связано: речь идет о штурме армии Суворова варшавского предместья в 1794 году.

«Для того в тех слободах я стоял, что в Аршаве постоялого двора в самом месте себе не сыскал, понеже приезд мой в Аршаву прилучился под час или во время самыя алекции, которая алекция в то время у поляков была для обирания короля полскаго, и съезд в то время был в Аршаву великой всем сенаторам Речи Посполитой, обоих народов, так короны Полской, яко и княжества Литовскаго; и в помяненном месте Праге, где я стоял, с великим трудом постоялой двор себе приискал».

«Алекцией», на которую в Варшаву съехалось так много народу, Петр Толстой называет элекционный сейм (польск. Sejm elekcyjny) — часть процедуры избрания монарха в эпоху выборной монархии в Речи Посполитой. В элекционном сейме участвовали не только земские послы (представители шляхты в обычных сеймах), но и вся шляхта поголовно, сколько бы ее ни явилось, а также послы иноземных государей, чем и объясняется поразившее русского путешественника столпотворение. На элекционном сейме 1697 года, который описывает Толстой, монархом был избран саксонец Август II Сильный. Надо отметить, что избрание не было подчинено никакому общему порядку, дабы «алекция» короля могла быть вполне «вольной». Она и оказывалась вольной — во всех смыслах, что не преминул отметить русский гость.

«Для алекции чрез реку Вислу зделан был мост на судах, и по тому мосту стоял караул, для того что во время алекции между поляков бывают многие ссоры и бой, также и у литвы между собою, и у поляков с литвою бывают многие драки и смертное убивство; а болши на мосту дерутца за ссоры и за пьянство; и всегда у них между собою мало бывает согласия, в чем они много государства своего растеряли. Однако ж, когда напьютца пьяни, не тужат о том и не скорбят, хот б и все згибли».

Как можно увидеть из этого отрывка, Петр Толстой объясняет беспорядки не столько многолюдностью, связанной с важным государственным мероприятием, сколько склонностью поляков (а заодно и литовцев) к пьянству и дракам. Видимо, Толстой недолюбливал жителей Речи Посполитой, потому что далее к уже названным их порокам он прибавляет еще глупость, нерадивость и лень.

«А когда алекции в Аршаве не бывает, тогда и мост чрез реку Вислу не бывает же. Посему можно разумети разум или пьяную глупость поляков, ибо на перевозах реки Вислы много погибает людей, и скота, и всяких ко употреблению человеческому вещей во время ветра и волнения той реки, понеже и паромов добрых для перевоза поляки не имеют. … А началники полские, то видя, за безделным своим гулянием мосту чрез тое реку под Варшавою не имеют для упокоения народу. А мню, для того любят перевозы, что, на тех перевозах съезжаяся, пьяные рубятца, не знают за што — и так души их, как мухи, погибают. … В Аршаве для продажи хлебных припасов и всяких харчевых таваров есть немало, толко цена всему при московском высокая».

Порядочно устроенный, многолюдный, богатый и недорогой город Опава показался Толстому гораздо лучше Варшавы с ее вечно пьяными и драчливыми жителями и общим беспорядком. Кстати, не зря в историю вошел конгресс Священного союза в Троппау в 1820 году — для него был выбран хороший город со многими дворцами для поселения делегаций.

ОЛОМОУЦ: «ЗЕЛО ИЗРЯДНОЮ КРЕПОСТЬЮ ПОСТРОЕН»

«Майя в 18 день. Приехал обедать в город Улмунц, от села Борона 3 мили, от Опавы 8 миль цесарских, а московских 40 верст; а от Москвы до города Улмунца 1512 верст с полуверстою. Не доезжая того города Улмунца за милю цесарскую на высокой горе кляштор, то есть монастырь великой, каменной. В том монастыре живут законники римские, которые называются кармилитане. В том монастыре церковь римская великая, каменная; внутри той церкви от помосту до верху все стены, также и своды все, зделаны изрядною италиянскою работою из гипсу. В той церкве на одном престоле лежат мощи мученика Виктора, принесены из Риму. В том монастыре был я во время обедни».

Монастырь на Святой Горке с храмом Посещения Богородицы был только что построен итальянскими архитекторами и красотой своей произвел впечатление на русского путешественника. Петр Андреевич подъезжал к Оломоуцу с севера в 1697 году и застал город в стадии активного строительства.

«Город Улмунц великой, каменной и зело изрядною крепостью построен; кругом ево воды немалые пропущены во рвах. Тот город зделан в две стены каменные, толстое. В том городе замак, то есть верхний город, изрядной, казенной же; монастырей и церквей западных каменнаго строения много изрядных. Домы жителей того города каменные, великие, изряднаго строения; полат высоких много, в четыре жилья в высоту. В большом городе площади зделаны, три фантаны изрядные».

Что касается фонтанов, то их, старинных, в Оломоуце аж шесть. В их оформлении использованы мотивы римской мифологии. Изначально фонтаны не только украшали город, но и выполняли функцию водоснабжения. После введения в строй водопровода они были сохранены как дополнительные резервуары на случай пожара, хотя и перестраивались. Петр Толстой застал два из сохранившихся до наших дней оломоуцких фонтанов: фонтан Нептуна на Нижней площади (Neptunova kašna na Dolním náměstí, 1683) и фонтан Геркулеса (Herkulova kašna na Horním náměstí, 1687). Авторами обоих фонтанов являются скульптор из Гданьска Михаэл Мандик (Michael Mandík) и оломоуцкий каменотес Вацлав Шулер (Václav Schüler).

«На той же площади ратуша, то есть таможня великая, строение казенное. На воротах тое ратуши зделаны часы великие, удивителнаго строения: те часы бьют перечасье мусикийским согласием; и как те часы станут бить перечасье, в то время видимо, что люди, вырезанные из дерева, бьют в колокола руками. Ниже того зделаны два человека, резные из дерева, и учнут в то ж время трубить на трубах. И с одной стороны у тех часов из-за стекла выходят люди пешие, резные ж из дерева; з другой стороны тех же часов выезжают на лошадях люди, вырезаные из дерева ж так же, что и вышепомяненные пешие из-за стены; и зделаны те все люди изрядною работою».

Оломоуцкий орлой (куранты), так красочно описанный Толстым, до наших дней не дошел: он сильно пострадал в годы Второй мировой войны и был полностью перестроен в 1947—1955 годах.

«В том городе монастырь езувитцкой великой, строения каменнаго, изряднаго. В том монастыре академия изрядных высоких наук и студентов зело много, которые учатся розными наукам; ис тех студентов много честных высоких пород людей из разных государств. В той академии учатся студенты до филозофии и до теологии, там же учатся и математицких наук. В том монастыре костел богатой; и был я в том костеле во время вечерни. В то время играли в том костеле на органах изрядно и на иных многих инструментах разных».

Толстой пишет об Оломоуцком университете, который ныне носит имя Франтишека Палацкого. Он был основан в 1573 году и является старейшим университетом страны после знаменитого Карлова университета.

«Тот город имеет около себя дивныя крепости, построй весь на пошвет дикаго камня. За городом Улмунцу монастырь каменной, великой, в котором живут законники римские и называются камендулии; люди их не видят, и в костеле стоят тайно, и живут безмолвно.

Того ж числа из города Улмунцах я поехал и приехал начевать в местечко Гралец, от Улмунца 2 мили. По той дороге от Улмунца много домов строения каменнаго, изряднаго, великих».

МИКУЛОВ: «ДОМЫ ВСЕ КАМЕННЫЕ, ДЕРЕВЯННАГО СТРОЕНИЯ НЕТ»

Побывав в Оломоуце, Петр Толстой отправился в сторону Вышкова и Микулова (тогда — Николшпурк, Никольсбург).

«Город Николшпурк державы цесарской, в нем 3 города каменных. Верхней город на высокой горе, в нем построен дом великой, каменной и монастырь езувитцкой, каменной же. На том помяненном дворе в верхнем городе погреб цесарской, великой, каменной, в тома стоит вино венгерское. В том погребе есть одна бочка безмерно велика, в которую вливается вина деветсот ведр; другая в том же погребе бочка мало тое помяненные бочки менше, в тое вмещается восемсот ведр. На тех бочках обручи железные, и повешены те бочки на толстых железных чепях невысоко для того, чтоб от помосту с исподи не гнили. Когда в те бочки питье будет что вливать, тогда на верх их всходят на лесницах, которые лесницы на те бочки поделаны хорошими материалами. Из тех бочек подчивали меня вином ренским».

Гигантская винная бочка, потрясшая русского путешественника, и по сей день является местной достопримечательностью и хранится в музее виноделия в замке Микулова. Бочку объемом 101 400 литров изготовил в 1643 году брненский мастер Криштоф Шпейхт (Kryštof Špecht).

«В том же верхнем городе сад великой построен, ин зело изрядно. В том же городе две фантаны изрядные, а в нижнем городе 3 фантаны. В том городет домов великих, каменнаго изряднаго строения много; также и протчие домы все каменные ж, а деревяннаго строения в том городе нет. Таваров всяких в том городе много: домов жидовских в Николшпурке и в них жителей евреев много. В том городе и около города по полям, угорам виноградов ростет зело много, ис котораго винограду Николшпурка-города жители вино имеют свое».

«Жителей евреев» в Микулове действительно было много — город знаменит своей мощной еврейской общиной. Некоторое время в Микулове был раввином сам рабби Лёв (1525—1609), позже ставший раввином Праги и создавший Голема. Налоги с еврейского поселения пополняли казну и активно использовались, например, для финансирования Тридцатилетней войны. На момент приезда в Микулов Петра Толстого в городе проживало около 600 еврейских семей — это была самая большая еврейская община в Моравии.

Нельзя не согласиться с Толстым также в том, что виноградников в окрестностях Микулова «зело много». Виноградные лозы принесли в эти края еще римляне. Своего расцвета промысел достиг во времена Великоморавской державы, и до настоящего времени виноградарство и виноделие играют важную роль в экономике региона.

«По сторонам того города великая и зело высокая каменная гора, на которую я ходил и видел: на ней поделаны во образ Страстей Христа Иисуса в печурах изрядною работою резною из дерева, деланы образы все в меру человеческаго возраста. Сначала зделано моление Христово во образ того, когда Господь Иисус молился при Страстех своих, глаголя: „Отче, аще возможно, да идет чаша сия от мене“. Потом мало выше в той же горе зделаны три образа апостолские Петра, Иакова, Иоанна, в образе их спящих. Потом мало выше зделано во образы Христа, в темнице сидяща. Потом еще мало выше зделано во образ облечения в богряную ризу Христа Господа. Потом мало выше зделано во образ Господа Иисуса, в терновом венце бывша, и трость в деснице его. Потом еще выше зделано во образ, когда задеша понести крест его. Потом выше, на полу тое ж горы, зделана каплица, то есть малая церковь, во имя Марии Магдалыни.
Потом на верху самой горы поставлен образ Распятия Христова резной; там же на горе зделана пещера и камень отваленный во образ самаго Гроба Христова. Потом на той же горе зделан образ Воскресения Христова. А все то вышеписанное строение зделано изрядною резною работою из дерева и расписано красками живописным писмом. У того места, где зделана пещера и камень отвалены во образ Гроба Господня, зделан вертоград, приличая тому, что Гроб Христов был в вертограде, и насажено в то место дерев плодовитых изрядных розных родов».

Здесь Толстой рассказывает, как был оформлено подобие Крестного пути, созданное в Микулове в 1622 году после мора. Это один из старейших подобных памятников в Чехии, он появился по распоряжению оломоуцкого епископа кардинала Франтишека Дитрихштейна. Вначале восхождение предполагало семь остановок в часовенках возле скульптур в нишах, потом уже 14, некоторое время — 31. Часовня Гроба Господня была построена в 1630 году как копия часовни в иерусалимском храме Гроба Господня и стала целью многочисленных паломников.

«На той же горе зделан костел каменной во имя святаго мученика Севастияна. В том костеле поставлен образ ево резной, подобием тем, как он был за Христа мучен: привязан к дереву и настрелено в тело ево стрел, в руки, в ноги и во чрево; тот ево святой образ зело изрядным мастерством зделан. В том же костеле на олтаре за стеклом положен образ мученика Севастияна резной, во одежде, также предивною работою зделан. И мало вниз сверху тое горы стоит дерево засохлое, на котором между сучья стоит образ великомученицы Екатерины резной работы, невелик, мерою в киоте подобен ж осмилистовой иконе. О том образе тамошние жители сказывают: откуды тот образ и кем принесен, того не ведают, и многажды-де езувиты покушались и вносили тот образ в костел, и невидимою-де и Божественною силою относится тот образ паки на то ж дерево и всегда обретается на одних сучьях».

Святой Себастьян считался защитником от мора, и потому неудивительно, что первая запланированная постройка на Святой горе в Микулове была посвящена именно ему, закладной камень был положен практически сразу после избавления от мора, в 1623 году. Однако к моменту окончания строительства часовни св. Себастьяна (1630) были уже также построены и часовня Гроба Господня, и сам Крестный путь; все вместе эти постройки сегодня являются охраняемыми памятниками культуры.

На этом заканчиваются записки Петра Андреевича Толстого о его пребывании в Чехии в 1697 году. Она явно впечатлила путешественника, и он оказывался на ее землях еще не раз, хотя уже и не оставил об этом письменных свидетельств.
А мы отметим лишь, как узнаваемы образы страны конца XVII века в сопоставлении с тем, какими мы их знаем сегодня.

Источник— Путешествие стольника П. А. Толстого по Европе (1697—1699)

СЕРГЕЙ ПЕТУХОВ, ВИКТОРИЯ КРЫМОВА