— Я не правозащитник и не журналист. Слово «правозащитник» я не применю по отношению к себе, поскольку есть такие правозащитники, как Людмила Алексеева, Владимир Буковский или Арсений Рогинский. Это имена-легенды, вписанные в историю. И, конечно, я давно не журналист, ведь журналист не должен быть ни на чьей стороне, а у меня теперь есть «своя сторона». Поэтому для себя я выбрала термин «правонападающий»: у меня есть явный враг — это русская тюрьма, описанная двумя большими буквами «Р» и «Т» (звучит почти как Russia Today), и это «чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй».

— Вы вынуждены были буквально вытаскивать из тюрьмы собственного мужа, добиваться его освобождения. А что подтолкнуло вас создать движение «Русь сидящая»: увиденная тюремная реальность, осознание необходимости помогать людям, которым никто больше не поможет, потребность передать свой практический опыт?

— Я создала движение «Русь сидящая», когда впервые попала в тюрьму с передачей, и это стало потрясением. До того я двадцать лет работала журналистом и считала, что знаю Россию. Оказалось, что я ничего о ней не знаю. Тюрьма — это вторая Россия, которая для меня очень быстро стала первой и главной. Это громадная страна, если учесть всех сидящих и сидевших, их детей и друзей, сторожей и судей, прокуроров и конвой. Я читала книги В. Шаламова, А. Солженицына и Е. Гинзбург про тюрьму и думала, что знаю о ней. Когда я сама столкнулась с этим и начала записывать свои чувства, я вдруг поняла, что уже где-то это видела: сам собою воспроизвелся отрывок из «Крутого маршрута», тот самый, который в книге Гинзбург идет рефреном. Как и ей, мне все время казалось, что произошла какая-то нелепая ошибка, сейчас следователи во всем разберутся, мы посмеемся и пойдем по домам пить чай.

Спусковым же крючком для создания движения «Русь сидящая» стали бабы. У русской тюрьмы женское лицо: в очереди в мужскую тюрьму стоят женщины, в очереди в женскую тюрьму тоже. Если вы увидите среди посетителей мужчину, то, вероятнее всего, он окажется отцом или другом другого сидящего мужчины, а не женщины: у сидящей женщины друзей-мужчин не остается. Женщины приходят в тюрьму, ты видишь их, таких разных, готовых рассказывать свои истории, и начинаешь упиваться характерами, внутренней и внешней красотой, языком и поступками — хочется сидеть, смотреть на них и слушать.

Вот приезжает в Бутырку из аула какая-нибудь восточная шахерезада с десятью детьми. Она не говорит по-русски и ничего не понимает, но стоит в этой бесконечной очереди, тут же кормит грудью своего ребенка, а когда называют ее фамилию — она не узнает, поскольку фамилию эту переврали. Не зная ни единого слова на русском языке, не имея денег и места, где остановиться, она приехала, чтобы получить свидание с мужем — какой поступок! Трагедия в том, что мужа она не увидит, никто ей ничего не переведет, и вот сидит она в углу с ребенком на руках — Мадонна.

Или бабулька в ватном пальто, приехавшая из Рязанской области на автобусах с пересадками, которая рассказывает в очереди, что варенье на передачу не берут, но она купила пять батонов хлеба. И тогда ты спрашиваешь ее, почему именно пять, она смотрит на тебя и говорит: «Ведь их же пятеро в камере».

Это ситуация, в которой все равны, и это и есть настоящая Россия: Земфира и Алеко, сахалинские рассказы, Пушкин, Толстой и Лермонтов — ты в русской литературе, ты в русской жизни — ужасной, несчастной, полной нечеловеческой злобы, ты в тюрьме как в сердцевине всего. Россия — это страна глубокой тюремной культуры, и именно тюрьма, а не железные дороги, является ее странообразующим фактором. Тюремная Россия — настоящая, нутряная — велика и по географическому объему, и по численности населения, она велика в своей невероятной доброте, любви, злобе и ненависти, она более искренняя, острая и чувственная, чем Россия внешняя, поверхностная, стоящая на мягких лапках, во многом бездумная, интриганская и лживая. В тюрьме обостряется все: болезни, ненависть и любовь, на свет вылезают все изъяны, недостатки и кривизна человека: если человек негодяй — в тюрьме он становится негодяищем. Тюремная иерархия — это очень плохо, но тюрьма четко распределяет, кто есть кто, и если ты видишь человека, оказавшегося на самом нижнем ее уровне, то надо понимать, что попал он туда за то, что украл у товарищей или «стучал».

— В тюрьме есть свой язык. Ты можешь не задумываться о том, что значит какое-то слово в обычной жизни, но в тюрьме оно может иметь иное и отнюдь не безобидное значение. Однако с некоторых пор и в языке российских официальных лиц зазвучал почти тюремный жаргон…

— Такой язык дипломатов — это типичное поведение игуаны, которая приспосабливается к окружающей среде, мимикрирует. Все началось со слов Путина «мочить в сортире». Кстати, в тюрьме Путин очень популярен, поскольку он сильный и серьезный пацан, как когда-то там был популярен Сталин. А какой подъем в тюрьме вызвал «крымнаш»! Люди, которые это не поддерживали (политические, заключенные по «делу 6 мая», которые сидели как раз в этот период), были тогда очень напряжены и предпочитали в разговоры не вступать. Но года через два настроение изменилось: кризис ударил и по тюрьме, и даже «злые урки» смогли понять очевидную зависимость. В тюрьме нет обязательного телесмотрения: хотя телевизор есть, но в условиях дефицита женского тепла там смотрят клипы с девушками-русалками, а не Киселева, поэтому пропаганда в тюрьме случайна. У тюрьмы не только женское лицо, но и женское тело.

— Чем конкретно занимается движение «Русь сидящая»?

— Проектов у нас много, и адвокатско-юридическая помощь среди них не самый большой. Мы помогаем людям, когда видим, что у них совсем нет денег, что они обобраны уже до конца и их случай неразрешимый. Например, есть у нас приятель, живущий в Нижнем Новгороде, иногда он пишет нам на Фейсбук, лайкает посты, и мы знаем, что его сын-таксист сидит по самой «народной» 228-й статье — за наркотики. Все в этой ситуации вроде бы понятно, и браться нам не за что. Но недавно мы приехали в Нижний Новгород на семинар, он пришел и отработал с нами весь день, а вечером стал прощаться и говорит: «Мне надо бежать домой, ведь из четверых моих внуков, которые теперь все на мне, двое после химиотерапии, а жена — после операции, половины мозга нет». И тут вдруг ты понимаешь: это история не его сына-таксиста, который сел, а его самого — история человека, которому 60 лет, у которого теперь четверо внуков на руках, двое из них совсем маленькие и тяжело больны, и жена тоже тяжело больна, а он со всем этим один на один. При этом он сохранил чувство юмора и работоспособность, рубашка всегда отглажена, он ни разу не намекнул, что его ситуация настолько тяжела. Нет, он, наоборот, считает, что к делу это не относится. А вот теперь стой: пиши заявление на юридическую помощь и на материальную, и мы будем твоей историей заниматься, хоть ты нас об этом и не просил.

— Власть на всех уровнях действует неправовыми методами: приписывает людям вымышленные преступления, фальсифицирует доказательства и т. п., а вы пытаетесь противостоять этому методами правовыми. Вам это удается?

— Мы партизанский отряд. Если мы видим возможность действовать правовыми методами, мы ее используем, но этих методов крайне мало: судьи не читают жалобы, добиться чего-то от них очень сложно. Однако всегда можно послать ночью факс в Верховный суд и задать вопрос о биографии его председателя: скольких людей он посадил за веру в Бога? Да, мы не можем дубинками дубасить конвойных, мы не можем подвешивать их за наручники на крюк, как это делают они, отправлять их в тюрьму без суда и следствия, штамповать им приговоры, но сопротивляться им можно и нужно. У меня в команде, например, работает прекрасная девушка, чей молодой человек — сын известного судьи. Все поведение этого парня демонстрирует бесконечный стыд за собственную мать, и это дорогого стоит: ведь, наверное, это самое страшное, когда твоему ребенку за тебя стыдно.

— Вы недавно ездили в командировку в Сибирь, а потом написали о том, как родственники осужденных, отбывающих наказание, объединяются друг с другом для передачи тюремного опыта. Возникло впечатление, что эти люди буквально вытеснены на обочину общества. Получается, что в России вообще нет структур помощи тем, кто преступил закон, и программ адаптации для отсидевших?

— Бюджет на это, конечно, есть, но через Общественную палату он попадает к «Ночным волкам» и прочим «приятным людям». Программы есть и бюджет есть — проку нет. Однако существует и другая сторона этой медали: ресоциализация — это бизнес, который освоили многие религиозные организации различного толка. Найти их довольно просто — по объявлениям на придорожных столбах. Обычно у них есть неплохой дом за городом, по всей вероятности, конфискованный у какого-то посаженного. Туда обращаются те, кому некуда идти: нет прописки, нет работы, есть судимость. Например, в Воронеже эту функцию выполняет обычная пятиэтажка-хрущевка, где все квартиры заняты: налево — женщины, направо — мужчины, общаться между собой нельзя. В восемь утра их вывозят на работу, хорошо кормят, дают кров, а в девять вечера все двери в хрущевке запираются на замок до утра, денег на руки не дают. Это хуже тюрьмы. Выход есть — уйти оттуда, но дело в том, что тем, кто туда попал, идти некуда. Это процветающий бизнес, а по сути — рабовладение.

— В одном из интервью вы сказали, что, хотя официально в России нет политических статей, многих судят по политическим мотивам, приписывая им 282 или 280 статью УК РФ за лайки в Сети и за пикеты. Стоит ли ожидать официального введения термина «политический заключенный» после громкого «Болотного дела» и подобных ему?

— Фактически такой термин есть. Например, по классическому определению Amnesty International и «Мемориала», политический заключенный — этот тот, кто сознательно отстаивает свои политические убеждения. У меня есть собственная концепция, которую разделяют и многие «болотники», хотя с ними мы часто спорим. Например, «болотники» считают, что политическим заключенным можно признать того, кто был по политическим или экономическим мотивам осужден без вины, если был на то заказ, было спущенное сверху решение. То есть человек сел только за то, что существующая политическая система позволяет посадить невиновного.

В России садится 300 000 человек в год, и среди них очень мало ангелов. Это становится вечным разочарованием всех начинающих правозащитников: невиновный человек, попавший в тюрьму, может иметь плохой характер и кривые зубы, он может изменять своим восьмерым женам и не любить животных, но при этом он остается невиновным.

Однако в определении человека, сознательно посаженного в тюрьму из-за политической системы, на мой взгляд, не хватает одной важной детали — из-за убеждений: ты эти убеждения не просто в себе носил — ты их озвучивал, и тебя за них назначили виновным. Мы очень долго говорили о том, что в российском законе нет «политических» статей, но пока мы рассуждали, они появились: статья 212 (прим.) УК РФ, по которой сел Дадин, 282 — они буквально вопиют о том, что они политические, что людей судят по ним за убеждения.

— «Болотники» — люди, которые сели в тюрьму за свой гражданский голос. Следите ли вы за их судьбой?

— Я бы хотела, чтобы протестное движение в России росло, развивалось и влияло на создание гражданского общества, но чтобы те люди, которые выходят на протест (я и сама выхожу и буду выходить), осознавали бы свой риск. Я бы хотела сказать им, что есть «Русь сидящая», «Мемориал», «ОВД-Инфо» и «Общественный вердикт», и, если вдруг вы пострадаете за свой протест, мы обязательно дадим вам защиту, поддержим родственников и постараемся привлечь внимание международного сообщества к вашему «кейсу». Судьба тех, кто лишился свободы в результате выхода на протест 6 мая 2012 года, сложилась хорошо, о чем можно говорить сейчас по прошествии времени. К сожалению, есть люди, которые еще сидят по «Болотному делу»: непонятна судьба Максима Панфилова, но будет апелляция, и его дело будет рассматривать Европейский суд по правам человека; есть Иван Непомнящих, который сдал экзамены в один из самых престижных университетов мира, его пригласили, и мы написали, что он не приедет, т. к. его посадили, но университет будет его ждать. Мы надеемся, что с ними все будет хорошо, но ведь пройдут годы. Конечно, все это время мы будем поддерживать их и других «болотников», но нас это беспокоит и терзает.

— Вы стояли у истоков независимой журналистики в России. Что вы думаете о состоянии СМИ сейчас? Откуда российское общество будет узнавать о судьбе «болотников», Ильдара Дадина и других несправедливо осужденных, если о них не говорят по ТВ?

— Медиа сейчас — это интернет, где совершено точно знают, за кем будущее. Если фильм Алексея Навального про «Димона» посмотрело 16 миллионов человек, если у самого популярного блогера на YouTube три миллиона подписчиков, а совместная аудитория Киселева и Соловьева составляет семь-восемь миллионов человек, то кто тут медиа?

Зачем оценивать состояние современных СМИ? Это все равно, что пытаться рассмотреть, что происходит в бабушкином патефоне. Может быть, лет через сорок мы будем скучать по пыльному Киселеву. Год назад вся Россия окунулась в мир Telegram, многие пошли читать телеграммы, но пока они туда шли, из Telegram аудитория уже переместилась на YouTube, в видеоблогинг.

Конечно, голосуют на выборах в основном пенсионеры, и знаменитый польский слоган «Отбери у бабушки паспорт!» действует в наших странах четко. Но, например, когда Навальный, у которого звериное чутье, начал делать на YouTube свою программу «Кактус» вместе с соведущей Любой Соболь, я поразилась: да ведь это же «Спокойной ночи, малыши»! Это всем известный антураж телевизора, и я уже их вижу, всех бабушек мира, которые смотрят эту передачу в Интернете, только говорится в ней совсем не то, что они привыкли слышать по телевизору. Программа «Кактус» — это их формат, нужно только научить их, какой кнопкой ее включать.

ВРЕЗКА

Утром 8 июня в офисе «Руси сидящей» прошли обыски. Сотрудники ОБЭП предъявили распоряжение «о проведении гласного оперативно-розыскного мероприятия», подписанное генерал-майором Козловым. Группу возглавлял подполковник Целиков. Формальный повод — сообщение о «хищении бюджетных средств путем неисполнения обязательств по договору». Силовики запросили документы, заверенные копии которых им тут же были предоставлены.

«Официально заявляем, что „Русь сидящая“ никогда не имела дел с бюджетными средствами не только Российской Федерации, но и других стран. Ввиду этого гости не нашли ничего. Зато забрали копии двух благодарственных писем УФСИН по Мурманской и Калининградской областям. Безусловно, очень компрометирующие нас документы», — говорится в заявлении организации.

По материалам www.newsru.com