Незадолго до смерти Вацлав Гавел дал интервью, опубликованное московской «Новой газетой» 21 декабря 2011 года. «Российское общество ведет борьбу с самой жесткой из всех известных форм посткоммунизма, с этакой особенной комбинацией старых стереотипов и новой бизнес-мафиозной среды», — сказал лидер Бархатной революции, ставший первым и самым успешным президентом Чешской Республики¹. Тогда, десять лет тому назад, видя, как десятки тысяч людей выходили на московские улицы с протестом против узурпации власти, действительно можно было надеяться, что российское общество выступило против авторитарной диктатуры Владимира Путина. Но эта надежда не оправдалась: протест не был поддержан пассивным большинством, «глубинным народом». Путинский режим не только устоял, но и смог подавить политических противников, превратить в фикцию демократические процедуры, коррумпировать подавляющее большинство интеллектуального сообщества и держать массы в апатичном безразличии. К современной России в полной мере приложимы сказанные Гавелом слова о власти, которая «оскорбляет достоинство граждан, подминает под себя правосудие, средства массовой информации и манипулирует результатами выборов»².

Где начинается и где кончается «русский мир»?

К мнению Вацлава Гавела российскому политическому классу и обществу стоило бы прислушаться. Оно основано на реальном и успешном политическом опыте: Гавел и его сторонники смогли не только сломать коммунистический режим без пролития крови, но и преодолеть сложнейшие проблемы, вставшие перед посткоммунистическими странами в первые годы после крушения тоталитаризма. В свою очередь, лидеры и политические круги западного мира могли бы, на мой взгляд, вспомнить, что говорил и писал Гавел об отношениях с постсоветской Россией. Ведь не случайно интеллектуальная обслуга путинского режима пытается дискредитировать и самого первого президента Чешской республики, и его взгляды. Действия Гавела, писала, например, заведующая отделом Института славяноведения Российской академии наук профессор Элла Задорожнюк, были «выстраиваемы по вектору русофобии»³. Русофобия — модный в России термин, которым обозначается не только критика, но и практически любая попытка объективного анализа состояния российского общества и политической системы. Последнего в Москве боятся намного больше, чем просто призывов к смене власти, поскольку именно анализ высвечивает слабые места режима и обозначает перспективы его краха.

А Гавел действительно хорошо понимал, что представляет собой и Советский Союз, и историческая Россия. К концу 1970-х гг. он стал не только одним из ведущих лидеров антикоммунистического сопротивления в Чехословакии, но и политическим мыслителем, ищущим ответы на вопросы: что представляет собой тоталитарная система советского типа (он, правда, называл ее «посттоталитарной», понимая под «тоталитаризмом» только сталинизм, но дело, разумеется, не в терминах), в чем ее сила и слабость, можно ли ее победить и если да, то как?

Этому, в частности, посвящено его эссе «Сила бессильных», написанное более сорока лет тому назад, но актуальное до сих пор. Тоталитаризм, писал будущий президент постсоветской Чехословакии, во многом опирается на идеологию, своего рода светскую, секуляризованную религию, которая «предлагает человеку готовый ответ на любой вопрос, требует не частичного, а полного принятия, глубоко проникая при этом в человеческое существование». Достаточно принять эту идеологию, и все «становится ясным, жизнь наполняется смыслом, отступают неясные вопросы, беспокойство и одиночество». За это людям приходится платить отречением от собственного разума и совести, делегировать их вышестоящим, отождествлять власть и правду⁴.

В конце 1970-х гг. в Чехословакии, как и в других странах Центрально-Восточной Европы, коммунистическая идеология во многом утратила свое влияние, потеряла мобилизационный потенциал, выродилась в систему лозунгов и ритуалов, выполнение которых имело только один смысл — продемонстрировать лояльность системе, тогда как подлинное значение для человека имело воссоединение с Европой. Иное дело — Советский Союз, в котором тоталитаризм опирался на традиционное мышление, сформированное столетиями абсолютного, часто тиранического самодержавия. «Упомянутая идеология — по крайней мере, на территории нашего блока — уже не оказывает на человека слишком большого влияния», — писал Гавел в 1978 году. Но она характерна для России, «где все еще практически преобладает холопское сознание с его слепым, неискоренимым чинопочитанием и бездумным одобрением всего, что изрекает начальство, в сочетании с великодержавным патриотизмом, при котором интересы империи традиционно берут верх над интересами человека»⁵.

К сожалению, Гавел был прав. Даже спустя 30 лет после краха советского режима российское массовое сознание не изменилось сколько-нибудь заметно. Единственный реальный лидер оппозиции, Алексей Навальный, был отравлен, чудом выжил, затем брошен в тюрьму, но это никак не волнует тех людей, интересы которых он отстаивал. В июне 2021 года его деятельность одобряли лишь 14 % респондентов, тогда как остальные либо относились к ней негативно, либо вообще не имели понятия, кто такой Навальный и чем он занимается⁶. Практически все центры исследований общественного мнения единодушны в том, что более 85 % россиян до сих пор поддерживают аннексию Крыма. Около 70 % респондентов считают, что это принесло России больше пользы, чем вреда, и при этом Россия не нарушила свои международные обязательства⁷. Социологи отмечают при этом, что выразившиеся в массовом одобрении аннексии Крыма реваншистские настроения характерны не только для бюджетников, пожилых, менее образованных и менее успешных слоев населения, но и для экономически независимых, образованных и вестернизированных групп.

О том, что сознание «глубинного народа» пребывает в коматозном состоянии и поражено злокачественным патриотизмом, свидетельствуют итоги президентских и парламентских выборов. Даже по альтернативным подсчетам за «Единую Россию» и так называемую «системную оппозицию», то есть за коммунистов, жириновцев и «Справедливую Россию», которые практически ничем не отличаются от партии власти, голосует 65—70 % политически активных, то есть пришедших на выборы россиян. Но главное все же в том, что российское общество не в состоянии защищать не только чуждые для него ценности (демократию, права человека и так далее), но и свои собственные интересы. И действительно, россияне в массе своей понимают, что так называемая пенсионная реформа означает удар по их материальному положению, но молча мирятся с этим. Прав Гавел: это не что иное, как холопское сознание с бездумным одобрением всего, что делает власть.

И все же для Европы и европейцев важно не столько традиционное принятие российским обществом авторитарной модели, сколько угроза, исходящая от России. Вопрос о существовании и уровне этой угрозы для европейского, в том числе чешского политического истеблишмента далеко не очевиден. Так, соратник Гавела в борьбе с коммунистическим режимом, а затем — его политический соперник Вацлав Клаус говорил в интервью российскому «Коммерсанту»: «Я весьма категорически различаю Советский Союз и сегодняшнюю Россию, а еще более — СССР и российский народ. <…> Я не думаю, что ныне россияне и чехи находятся по разные стороны баррикад. Скорее, кое-кто нас на эти разные стороны баррикад постоянно подталкивает, но наша задача состоит как раз в том, чтобы этому помешать. Не возьмусь говорить за всех чешских граждан, но лично я сегодня никакой опасности со стороны России не чувствую. Да, Россия иная, нежели мы. У нас другая политическая система, иная мера политического плюрализма, иная ступень демократии. Я бы в любом случае ничего этого не менял, но бояться России — это нечто совсем иное»⁸.

Иными были оценки Гавела. Он воспринимал Россию как бесспорно сильное государство, обладающее огромной территорией и значительным военным потенциалом, принадлежащее к чуждой для Европы цивилизации. Он много раз подчеркивал, что в России не только не сложилось правовое государство и сохраняется авторитаризм, но и нет ясной самоидентификации, понимая под этим неспособность осознать, как далеко распространяется сфера ее влияния. В 2007 году, будучи в Москве, Гавел дал большое интервью «Новой газете». В нем он, в частности, сказал: «Я неоднократно говорил, что Россия — огромная евроазиатская империя. Точнее, чтобы никого не обидеть, огромная евроазиатская держава, которая является полноценной составляющей мультикультурного мира. Вместе с тем, на мой взгляд, у России есть одна проблема: у нее нет полной ясности, где она начинается, а где кончается. Думаю, кое-где эти границы несколько размыты. А размытые границы, если обратиться к истории, часто становились причиной войн. Сейчас такой угрозы нет, но все же я полагаю, что эта размытость создает определенные проблемы. Думаю, Россия может стать полноценной составной частью глобальной структуры межгосударственных отношений, если поймет, где она начинается, а где кончается. Сегодня же я замечаю в российской внешней политике некоторую тоску по советским границам, по территориям, входившим в Варшавский договор. Создается впечатление, будто Россия рассматривает как свою собственность все то, что ей когда-то принадлежало»⁹. Это, что особенно важно, было сказано до вторжения России в Грузию в 2008 году и отторжения от последней Абхазии и Южной Осетии, до аннексии Крыма и войны на востоке Украины.

Говоря о размытости границ России, Гавел был удивительно вежлив. Думается, он прекрасно понимал, что речь на самом деле идет о геополитических амбициях, свойственных русскому политическому мышлению на протяжении как минимум последних трех, а то и четырех столетий. Возможно, ему было знакомо печально известное стихотворение «Русская география», принадлежащее перу Федора Тютчева (кстати, любимого поэта нынешнего министра иностранных дел России Сергея Лаврова). Там прямо говорится:

От Нила до Невы, от Эльбы до Китая,

От Волги по Евфрат, от Ганга до Дуная...

Вот царство русское... и не прейдет вовек,

Как то провидел Дух и Даниил предрек.

Предрекал что-нибудь подобное пророк Даниил или нет, должны ответить теологи и историки русской политической культуры. Но факт остается фактом: российский правящий класс от старца Филофея, назвавшего Москву Третьим Римом, до Владимира Путина грезил и грезит идеями создания (сегодня — воссоздания) великой империи, то ли православной, то ли коммунистической, простирающейся от Ганга до Дуная. И это, ясно понимал Гавел, создает опасность для Европы, в том числе для Чехии.

Нравственный авторитет и реальный политик

Друг и соратник Вацлава Гавела, чешский дипломат и политик Михаэль Жантовский, писал о первом президенте Чехии: «Он показал, что можно быть нравственным авторитетом и заниматься реальной политикой. Пост президента, который Гавел занял, был в основном церемониальным, но дал ему возможность довольно активно заниматься внешней политикой. Он активно продвигал вступление Чехии и других восточноевропейских стран в НАТО и Евросоюз и солидаризировался с политикой США даже в таких неоднозначных темах, как вторжение в Ирак в 2003 году. Он был одним из первых, кто поддержал войну (против режима Саддама Хуссейна. — Ю. Ф.), хотя многие европейские страны выступили против»¹⁰.

Для западного интеллектуала сочетание в одном человека нравственного авторитета и реального политика, тем более политика, поддержавшего расширение НАТО и войну в Ираке, представляется чем-то немыслимым, оксюмороном. Нравственный авторитет, в представлениях современного леволиберального мейнстрима, просто обязан быть убежденным пацифистом, принципиальным противником применения силы, сторонником диалога, в том числе диалога с авторитарными диктаторами и террористами. Слов нет, такое видение нравственной политики выглядит более чем привлекательно. Однако оно чрезвычайно удобно диктаторам и террористам. Они готовы вести диалог сколь угодно долго, намекать партнерам: ну попробуйте, убедите меня в том, что убивать политических противников, например, травить их «новичком», нехорошо, а соблюдать права человека необходимо. И если убедите, то мы, может быть, исправимся и войдем в семью цивилизованных наций.

Для Гавела отказ от противоборства, в том числе силового, с тоталитаризмом и тиранией был не просто аморальным. В его видении мира это противоречит осмысленной жизни. В потрясающем по своей силе эссе «Политика и совесть», написанном в 1984 году, в один из самых опасных моментов «холодной войны», Гавел подметил очень важный момент: тоталитаризм нередко предлагает привлекательные лозунги, например «борьбу за мир», чтобы ослабить противостоящие ему силы. Он пишет об этом как о «соблазнительном на вид омуте, затягивающем так много добрых и искренних людей», как о способе нейтрализовать честного, свободомыслящего человека, представляющего самую серьезную угрозу для любой анонимной власти: «Можно ли представить себе нечто, способное эффективнее возбудить ум, — занять его, затем овладеть им, а затем сделать его безвредным в интеллектуальном плане — чем возможность „бороться против войны“? Есть ли более хитроумный метод обмана людей, чем иллюзия, будто они способны предотвратить войну, пытаясь помешать размещению вооружений, — которые в любом случае будут развернуты?»¹¹.

Особое неприятие вызывал у Гавела популярный в пацифистских кругах Европы лозунг «лучше быть красным, чем мертвым». Эта формула, писал он, «не раздражает меня как проявление капитулянтства перед СССР, но ужасает как проявление отказа жителей Запада от любых притязаний на осмысленную жизнь и принятия ими безличной власти как таковой. Ведь подлинный смысл этого лозунга — на свете не существует ничего такого, за что стоило бы отдать жизнь. Однако без горизонта величайшего самопожертвования любые жертвы теряют смысл. И тогда ничто ничего не стоит. Ничто ничего не значит. Результатом становится философия, суть которой — простой отказ от нашей человеческой сущности»¹². Такой максимализм раскрывает суть нравственного императива, которого придерживался Гавел: нельзя примириться со злом, это влечет за собой потерю смысла существования, сохранение которого, в свою очередь, требует активного противостояния угрозе, исходящей от системы анонимной власти, порабощающей личность. Именно поэтому Гавел поддержал войны против сербского режима Слободана Милошевича, ответственного за жесткие этнические чистки в Боснии и Косове; тирании Саддама Хусейна в Ираке и режима Талибов в Афганистане, давших приют террористическим бандам аль-Каиды.

Этот подход во многом предопределил его отношение к России и расширению НАТО на восток, вызывающее особое раздражение в Москве. Так, уже упомянутая профессор Задорожнюк перечисляет грехи Гавела: «вкус» к резким проНАТОвским эскападам, который он не утрачивал вплоть до своей кончины; апологетика «военно-политического блока посредством апелляций к ценностям демократии и правам человека, ложно звучащим на фоне агрессивных действий альянса и призывов к его расширению»; ориентация на «сверхпоспешное» вхождение в Европу и так далее¹³. Эти и подобные инвективы понять несложно. Расширение НАТО на восток, которого действительно энергично добивался первый президент Чехии, оказалось одним из крупнейших внешнеполитических поражений российского руководства; стало прочным барьером для российской военно-политической экспансии. Война с Грузией в 2008 году, последовавшая за ней аннексия Крыма и вторжение на восток Украины ясно показывают, что могло бы случиться с государствами Балтии, а вслед за ними — с Польшей и другими странами Центрально-Восточной Европы, если бы они не были приняты в НАТО.

Надо сказать, что осознанный и последовательный курс Гавела на вхождение в НАТО сформировался не сразу после его прихода на высший пост в Чехословакии. Во время визита в Москву в феврале 1990 года, то есть сразу после Бархатной революции, на встрече с Михаилом Горбачевым Гавел говорил о необходимости ликвидировать раскол Европы, наметить новую систему безопасности, о превращении Варшавского договора и НАТО из военных образований в политические, а в конечном счете их слиянии в единую систему европейской безопасности. Советский лидер, судя по всему, весьма прохладно отнесся тогда к этой идее. В СССР в то время хотели во чтобы то ни стало сохранить ОВД именно как военный блок, и только через год после визита Гавела в Москву, в феврале 1991-го, Москва была вынуждена согласиться с ликвидацией военных структур ОВД, а еще через пять месяцев — с роспуском блока.

К концу 1991 года Гавел уже обрел солидный международно-политический опыт и пришел к решению о вхождении в НАТО. Помимо всего прочего, он хорошо понимал и высоко оценивал особую роль США в обеспечении безопасности Европы во время Холодной войны. Августовский путч в Москве показал, что советский военно-промышленный комплекс, командование вооруженных сил и значительная часть бюрократии не только не принимают демократические перемены в СССР, но пытаются вернуть страну назад. И хотя этот путч провалился, гарантий того, что не будет предпринята новая попытка, нет, а каковы могут быть ее последствия — предсказать невозможно. Распад СССР и начавшаяся гражданская война в Югославии заставили политические круги в Европе, особенно в ее части, близкой к границам бывшего Советского Союза, задавать себе вопрос: что будет с расположенными там странами, если вооруженные конфликты охватят постсоветское пространство. Необходимо, считал Гавел, создать вдоль границ бывшего СССР пояс стабильности, обеспечить которую может только членство в НАТО государств Центрально-Восточной Европы. И в июне 1991 года министры иностранных дел Вышеградской группы на встрече в Кракове договорились работать над вступлением в Североатлантический альянс. Оставалось убедить в этом членов этого союза, что было далеко не простой задачей.

Важный шаг в этом направлении был сделан в апреле 1993 года, когда на торжественную церемонию открытия в Вашингтоне Музея Холокоста президент США Билл Клинтон пригласил в том числе президентов стран Центральной Европы. Воспользовавшись этой возможностью, Гавел и его польский коллега Лех Валенса встретились с Клинтоном и сумели убедить его в том, что расширение НАТО необходимо. Говорят, что при этом они использовали не совсем дипломатические выражения¹⁴. Попытка реваншистского мятежа в Москве осенью 1993 года подтвердила опасения Гавела. Хотя она была подавлена, октябрьские события ясно показали, что в России не только сохранились, но и окрепли и активизировались круги, добивающиеся возврата к советской модели как во внутренней, так и во внешней политике, в том числе восстановления империи, охватывающей Центрально-Восточную Европу.

12 октября 1993 года, выступая в парламенте, Гавел сформулировал три основные причины, делающие необходимым вступление Чехии в Североатлантический альянс. Первая — историческая: «Чешские земли лежат в самом центре Европы, являются традиционным перекрестком различных европейских духовных течений и геополитических интересов, и их тысячелетняя история показывает, что не было большого европейского конфликта или конфронтации, которые бы их миновали». Вторая — культурная: «Мы принадлежим и всегда принадлежали к западноевропейскому культурному кругу, мы исповедуем все основные ценности евро-американской цивилизации, такие ценности, как гражданское общество, парламентская демократия, политический плюрализм, правовое государство, основанное на уважении к отдельному человеку и его правам и свободам, рыночная экономика». Третья — геополитическая. «Мы хорошо помним опыт Мюнхена, который был не только крахом западных демократий перед лицом наступающего нацистского зла, крахом, за который Запад должен был жестоко расплатиться, но и крахом всей тогдашней системы европейской коллективной безопасности. Этот опыт говорит нам, как важно, чтобы мы — как страна, лежащая на столь открытом месте, — были крепко встроены — в своих и общих интересах — в систему функционирующей коллективной обороны»¹⁵.

Упоминание Мюнхена было далеко не случайным. В 1990-е гг., как и сейчас, в Европе было немало влиятельных политиков, считавших, что Запад может и должен договориться с Россией, фактически признать Центрально-Восточную Европу «зоной российских интересов» и уж никоим образом не рисковать своей безопасностью, защищая расположенные там страны от потенциальной российской агрессии. А потому вступление в НАТО было для Чехии и других стран бывшего советского блока делом трудным. Но в конечном итоге цель была достигнута. 26 февраля 1999 года Гавел подписал соглашение с НАТО, заверив сограждан, что Чехия «уже никогда не поддастся и не будет пожертвована ни одному агрессору».

***

Много лет тому назад Вацлав Гавел назвал социалистическую Чехословакию (а на самом деле — и Советский Союз) Абсурдистаном. Сегодня это определение вполне приложимо к путинской России. И поэтому политический опыт Гавела, его взгляды и оценки остаются актуальными и для европейских политиков, и для российской оппозиции.