Литературовед, поэт, переводчик, профессор, Анджело Мария Рипеллино — ярчайшая звезда итальянской славистики. Рядом с ним, пожалуй, можно поставить лишь ученого старшего поколения Этторе Ло Гатто и сверстника Рипеллино, лингвиста и слависта Риккардо Пиккио. Но Рипеллино ждала в славистике особая судьба — он отдал свое сердце сразу двум культурам: русской и чешской. Любовь Рипеллино к поэзии, истории, изобразительному искусству позволяла ученому перекидывать творческие мосты даже между такими политически далекими друг от друга странами, как Италия с одной стороны и Советский Союз и Чехословакия с другой.

 

«Сталкиваешься с китайской стеной презрительного недоверия»

Анджело Мария Рипеллино родился 4 декабря 1923 года в Палермо. Когда его мать Винченца Мария Триццино выходила замуж за Кармело Рипеллино, она была вдовой с семью детьми. В Палермо и в Мадзаре-дель-Валло Анджело Мария жил до 1937 года, пока его отец не получил место преподавателя итальянской литературы в римском гуманитарном лицее «Джулио Чезаре» и вся семья не переехала в столицу. В Риме Кармело Рипеллино, помимо преподавания, увлекался поэзией, писал тексты для театральных постановок.

Рипеллино поступил на филологический факультет² Римского университета «Сапиенца», продолжая страстно увлекаться музыкой, театром и живописью. Спустя много лет, перебирая версии, кем он был, оказавшись в предыдущей жизни в Праге, Рипеллино напишет: «…я был учеником Арчимбольдо, „удивительного, изобретательнейшего художника“, много лет прожившего при дворе Его Императорского Величества Рудольфа II».

Рипеллино рано начал интересоваться славистикой: в 1942 году среди его публикаций можно найти рецензию на антологию украинских авторов под редакцией Луиджи Салвини, эссе об Александре Блоке и Иннокентии Анненском, статью о пушкинской «Капитанской дочке».

Участие в литературном кружке Этторе Ло Гатто во многом определило судьбу Рипеллино: от итальянистики и испанистики он перешел к славистике. Дипломная работа, которую Рипеллино писал под руководством Ло Гатто, была впоследствии переработана в книгу «Русская поэзия ХХ века»³.

 

Занять особое место в итальянской русистике ему помогли два события. В 1961 году он, выиграв конкурс, «унаследовал» от Ло Гатто пост заведующего кафедрой русской литературы в Римском университете. Но если его учитель сделал из русской литературы академический предмет, подняв дисциплину на равный с другими уровень, то заслуга Анджело Марии Рипеллино состояла в том, что он сделал русистику более живой и популярной, рассматривая судьбы и тексты писателей в широком контексте культурного роста, новаторства, поэтического эксперимента.

«Известно, что советская и в целом современная литература славянских народов не пользуется большой симпатией у наших доморощенных консерваторов. Я знаю по собственному опыту, что когда хочешь кого-то познакомить с русским, чешским, польским стихотворением или прозой, то сталкиваешься с китайской стеной презрительного недоверия⁴», — сетовал Рипеллино.

Он смог пробить «китайскую стену»: его эссе становятся захватывающим путешествием в волшебную страну, в которую он превращает литературу и культуру в целом. Об этом говорят и названия его статей: «Очерки в форме баллад», «Искусство фуги». Особая манера Рипеллино, сочетающая точность ученого с творческой фантазией, делает его критику увлекательной, живой и яркой.

Самым захватывающим исследованием Рипеллино-русиста можно назвать его роман-эссе «Грим и душа. Мастера режиссуры в русском театре двадцатого века»⁵, получивший в 1965 году престижную премию «Виаредджо». В этой книге, своей метафоричностью и образностью предвосхитившей «Магическую Прагу», Рипеллино рассказывает об экспериментах Всеволода Мейерхольда и театральной Москве того времени.

 

«Подбитая чайка пела реквием по всей европейской культуре»

С особой горечью Анджело Мария Рипеллино пишет, как 10 июня 1972 года бродил по Мюнхену, переносясь мыслями через «железный занавес» в Прагу, где закрывали театр Отомара Крейчи.

«В тот вечер театр „За воротами“ давал свой прощальный спектакль, чеховскую „Чайку“, с которой МХАТ начал новую эпоху в истории театра. Актеры Станиславского плакали от радости: в той же пьесе актеры Крейча плакали от отчаяния и гнева. Их подбитая чайка пела реквием по Праге и по всей европейской культуре».

Возможно, именно сицилийские корни и установившаяся с детских лет связь с глубокой сицилийской театральной традицией, прежде всего театра марионеток, привили Рипеллино любовь к драматическому искусству, которой он оставался верен в течение всей академической карьеры.

Не случайно взаимосвязь между родным городом ученого и стилем его текстов отметил Андреа Джули, журналист, автор сценария спектакля, посвященного творчеству Рипеллино: «Рипеллино был сицилийцем из Палермо: его тексты шутовские, звучные, по-народному певучие».

Монография «Маяковский и русский авангардный театр», переводы «Чайки» и «Дяди Вани» Чехова — театр завораживал Рипеллино. Из своих студентов он сколотил труппу, которая кочевала по римским театрам с постановками «Балаганчика» и «Незнакомки» Блока.

Утверждая, что «уже обитал в Праге в другие эпохи», Рипеллино сообщает: «Я был из тех, кто с утра до вечера скитался по улочкам и дворикам богемской столицы с шарманкой. В навершии моей шарманки, под стеклом, красовался маленький театрик. Я ставил шарманку на подставку, поднимал укрывавший ее полог из мешковины и крутил ручку, а за стеклом театрика виднелась анфилада маленьких залов с зеркальными стенами, где танцевали миниатюрные пары: щеголи во фраках и белых чулках и дамы в белом, в кринолинах, с миниатюрными веерами, с прическами из разнообразно уложенных кос».

В университете «Сапиенца» у выдающегося слависта появилась группа верных учеников, многие из которых пошли по его стопам и до сих называют своего учителя не иначе как Маэстро. Среди них — профессор русистики Рита Джулиани, автор глубокой и содержательной статьи «Вклад в славистику Анджело Марии Рипеллино» ⁶, посвященной наследию ученого.

Рита Джулиани вспоминала лекции Рипеллино: рассказывая о чешской литературе, он обрушивал на студентов такую лавину сведений и цитат, что они завороженно внимали профессору, не всегда до конца понимая, о чем идет речь...

Вторым важным событием в научной судьбе Рипеллино стало то, что с 1954 по 1977 год он работал консультантом по русской и советской литературе в известном издательстве Einaudi.

Переписка, которую Рипеллино вел с Einaudi на протяжении 24 лет, отражает вкусы, интересы и взгляды ученого. Он продвигает огромное количество издательских проектов, выделяет произведения самых талантливых поэтов и прозаиков, не только русских и советских, но и тогда еще мало знакомых итальянскому читателю писателей Восточной Европы — в первую очередь чешских и польских, а иногда немецких и венгерских. Его переписка с издательством была опубликована литературоведом Антонио Пане⁷. В рецензии, посвященной изданию, Рита Джулиани отмечает, насколько ярко через призму писем проглядывает творческая натура Маэстро и его безупречная поэтическая интуиция.

Рипеллино переводил Андрея Белого, Велимира Хлебникова, Осипа Мандельштама, Михаила Булгакова, писал эссе о Державине, составлял предисловия к итальянским изданиям Пушкина, Достоевского, Аксакова.

 

«Грузин из Палермо»

Лев Вершинин вспоминает, как в 1956 году Рипеллино впервые приехал в Москву: «…из вагона выходит совсем молодой, стройный мужчина, смуглолицый, высокий, черноволосый, и на чистейшем, без всякого акцента, русском языке с веселой улыбкой представляется:

— Анджело Мариа Рипеллино, грузин из Палермо. Славист по профессии и по призванию»⁸.

В Москве Рипеллино познакомился с Шкловским, Кавериным, Слуцким. Лиля Брик подарила ему картину Пиросмани, которого Анджело Мария обожал.

В эссе о Владимире Маяковском он открыл путь новаторскому прочтению литературы русского авангарда. Кульминацией его исследований в этом направлении стал анализ творчества Хлебникова⁹. «Работа, которую выполнил Рипеллино по определению роли и места в литературе XX века русских и чешских авангардистов, раз и навсегда запечатлена в культуре Италии», — писал русист и полонист Микеле Колуччи. Итальянские литературоведы поражаются, насколько и в наши дни точна и актуальна критика и литературные суждения Маэстро.

После выхода в 1954 году антологии «Русская поэзия двадцатого века»¹⁰ Борис Пастернак пишет Рипеллино по-французски: «Ваши вдохновенные переводы, которые я проглотил одним духом, дали вторую жизнь стихам благодаря ярким, выразительным и смелым решениям. Я ваш должник на всю жизнь за ваше предисловие. Глубина природного вкуса, проявившаяся в вашем выборе, удивительна! Вы осведомлены в литературных делах половины нашего столетия лучше, чем кто-либо из нас и чем я сам».

Евгений Евтушенко вспоминает, как впервые привез Рипеллино на дачу в Переделкино (сопроводить итальянского профессора к Пастернаку его настойчиво попросили в иностранной комиссии Союза писателей): «„А это кто за вами идет? Грузинский поэт? Я очень люблю грузин...“ Я объяснил, что это вовсе не грузинский поэт, а итальянский профессор Рипеллино, и представил его. „Ну и очень хорошо. Итальянцев я тоже люблю. И вы в самое время пришли — у нас как раз обед. Ну пошли, пошли — вам, наверное, есть хочется“. И сразу стало просто и легко, и мы вскоре сидели вместе за столом, ели цыпленка и пили вино».

Если для стихов Пастернака Рипеллино безошибочно находил в итальянском языке созвучную форму, то «Доктора Живаго» считал переоцененным произведением и устаревшей формой прозы.

О поэзии Николая Заболоцкого Рипеллино говорит: «Очарованным металлическим звучанием этих стихов я снова погружаюсь в их суровые, трезвые, кристально чистые пейзажи. <…> Если вибрирующее письмо Пастернака лихорадочно принимает участие во временах года и погоде, вплоть до того, что отождествляется с дождем, с оттепелями, то лирика Заболоцкого созерцает то, что происходит в природе на расстоянии, с сосредоточенной надменностью»¹¹.

А Николай Заболоцкий, в свою очередь, перевел на русский стихотворение Рипеллино.

Пришел февраль огромный, бородатый.

Над каждым листиком, над каждой малой птицей

Он плачет и томится, словно Горький.

Я весь опутан крыльями газет,

Распластанных по комнате. Я вижу

Сквозь строки надоевшего дождя

Оскаленную пропасть океана,

Землетрясенья дальние и снег,

Подобный белым клавишам рояля.

Я вижу пушки, вижу их огонь,

Я замечаю строй марионеток,

Передвигающих орудья, чтобы дым

Клубами опускался на дорогу.

И нет мне радости от тех газетных крыл:

Убит дождем словесной схватки пыл.

Под завыванья желтых хроникеров

Жизнь скорчилась в гримасе, и томится

Засосанная липкою трясиной

О лучшем мире пленная мечта.

 

В течение жизни Анджело Мария Рипеллино выпустил шесть поэтических сборников. Он утверждал, что стихи служили ему своего рода дневником — недаром строфы Рипеллино пестреют русскими и чешскими именами.

В 1967 году Рипеллино побывал в Москве, на IV съезде Союза писателей СССР. После этого он опубликовал в «Эспрессо» статью «Мыши режима», в которой назвал письмо Александра Солженицына о цензуре «единственным лучом света в густых съездовских потемках». После этого въезд в СССР был для него закрыт.

 

«Прага подобна комете»

О своей частной жизни Рипеллино писал, что она «плавно проходит внутри одного треугольника: Палермо — Рим — Прага». Это подтверждают и воспоминания его сына Алессандро. Чехи же называли Анджело Марию «пражанином из Палермо».

«В поэме „Одетая светом“, родившейся именно во влтавском граде, Сейферт заявляет: „Прага была прекраснее Рима“. И мне кажется, что в эту фразу вписан шаткий треугольник моей жизни», — пишет Анджело Мария Рипеллино.

Впервые Рипеллино попал в Прагу в 1946 году, затем приехал и на следующий год, преподавал итальянский в Карловом университете, завязал знакомство с чешскими литераторами и художниками, поднятыми волной авангарда 1920-х. Итальянский ученый захотел показать миру работы Эмиля Филлы, Тойен, Богумила Кубишты, сблизился с членами «Группы 42».

В 1940-е богемистика еще не была в итальянской академической среде самостоятельной дисциплиной — чешским языком и литературой студенты-слависты занимались факультативно. Именно Рипеллино смог поднять богемистику на равный с другими славянскими культурами уровень.

Рипеллино вернулся в Италию вместе с пражской студенткой Элизой (Элой) Глоховой, специализировавшейся на итальянской литературе. 25 октября 1947 года они поженились в Риме. «Она пришла в сицилийскую семью с совсем другими традициями женщины из Центральной Европы, но сильнейшая любовь к моему отцу позволила ей адаптироваться¹²», — вспоминает Алессандро Рипеллино.

В 1949 году в семье появился первый ребенок — дочь, которой родители дали чешское имя Милена. Вместе с мужем и самостоятельно Эла работала над переводами чешских писателей, представила итальянскому читателю Богумила Грабала, Ладислава Фукса и многих других. С итальянского на чешский Эла Рипеллино перевела Итало Кальвино и Антонио Грамши.

Рипеллино публикуется в L’Unità, La strada, Convivium, пишет статьи на «чешскую» тему для Итальянской энциклопедии, получает место преподавателя славянской филологии и чешского языка в Болонском университете, читает там курс о чешском театре XIX—XX веков.

В 1950 году он опубликовал в Риме «Историю современной чешской поэзии»¹³, в которой отталкивался от взаимосвязи литературы и изобразительного искусства.

Благодаря Рипеллино по-итальянски зазвучал Ярослав Сейферт, еще не подозревавший, что станет единственным чешским лауреатом литературной Нобелевской премии, и гениальный и несчастный католический поэт Ян Заградничек. Рипеллино переводил рассказы Карела Чапека и Владислава Ванчуры, стихи Владимира Голана, Франтишека Галаса, Витезслава Незвала, поэзию и прозу Веры Лингартовой. В целом переводы составляют примерно четвертую часть наследия Рипеллино-богемиста.

Страсть Рипеллино к богемистике наталкивалась на финансовые барьеры — не слишком популярный курс чешской литературы частично финансировался Министерством образования Чехословакии.

Современный итальянский богемист Джузеппе Дьерна утверждает, что в начале 1950-х чехословацкие спецслужбы пытались завербовать Рипеллино¹⁴. Дьерна сообщает о документах, обнаруженных им в архиве Министерства внутренних дел, где указано, что Рипеллино шантажировали как финансированием его переводческих проектов, так и необходимостью получать въездную визу. Ученого заставляли передавать чехословацкой госбезопасности сведения об эмигрантах, осевших в Италии, поэтому он ограничил контакты с чешскими друзьями. В 1955 году Рипеллино оборвал всякое сотрудничество с чехословацкой госбезопасностью.

В 1957 году в семье Рипеллино родился сын Алессандро. Жизнь Анджело Марии не была безоблачной: у него обострился туберкулез, который преследовал его с конца Второй мировой войны. Рипеллино пришлось пойти на операцию по ампутации легкого.

В 1964 году, после очередной операции, Рипеллино проходил реабилитацию в чешском санатории в Добржише, где завершал работу над книгой о современном русском театре. Его сын вспоминает: «Самые сильные образы детства возвращают меня к нашим летним поездкам в Богемию, к тому времени, когда мы останавливались в замке Добржиш, недалеко от Праги <…>. Замок, конфискованный у семьи Коллоредо-Мансфельд, представлял собой небольшой Версаль с собственным итальянским садом, рекой и озером неподалеку. Об этих местах я помню необычный для меня зеленый цвет лугов — в августе в Италии нет подобного цвета»¹⁵.

По словам Алессандро, чехословацкие врачи спасли его отцу жизнь, когда итальянские медики оказались бессильны перед прогрессирующим туберкулезом. Больше года ученый провел в санатории в Добржише. «…мне особенно запомнился дым, запах угля, который странным образом смешивался с запахом дезинфицирующего средства», — вспоминает Алессандро Рипеллино. Разумеется, за итальянцами шпионили: обнаружив очередной микрофон, отец выбрасывал его в мусорное ведро, перерезал провода, но через пару дней прослушивающее устройство появлялось вновь.

«Это был один из аспектов тупой глупости режима с его абсурдной бюрократией, немного Габсбургской и очень советской, смеси двух тупостей, долгое время преследовавших мою семью»¹⁶, — говорит Алессандро.

В 1965 году Анджело Мария Рипеллино начал сотрудничать с изданием L’Espresso — там он публикует статьи о Пражской весне.

В интервью чехословацкому телевидению на почти безупречном чешском Рипеллино говорит: «С прошлого января я с огромным напряжением и интересом слежу за развитием событий, за чехословацкими переменами. Думаю, человек, занимающийся чешской литературой с той любовью, с которой занимаюсь ей я, не может пренебрегать тем фактом, что здесь происходят крупнейшие события, не может заниматься абстрактным литературоведением или критикой, писать книгу, от этого дистанцируясь. Он должен живо интересоваться тем, что здесь происходит, сочувствовать людям, которых любит».

Будто предчувствуя Бархатную революцию 1989 года, до которой не дожил, Рипеллино восхищается мирным характером перестройки чехословацкого общества в 1968 году: «Будучи итальянцем, я не мог бы оставаться настолько спокойным, как вы. Та революция, которую вы проводите, специфична для чешского и словацкого народа. Это действительно уникальное явление в истории человечества». В том же интервью Рипеллино рассказывает о планах написать «Магическую Прагу» — книгу, которая будет охватывать мифологию города «от Голема до сюрреализма».

 

«В Праге хозяйничают солдаты из Москвы»

Алессандро Рипеллино, которому на момент вторжения советских войск в августе 1968 года еще не исполнилось и одиннадцати лет, вспоминает: «Это были драматические дни. Мы в тот момент находились в Праге, где мой отец, помимо прочего, работал корреспондентом L'Espresso, чтобы освещать Пражскую весну и новый курс Дубчека. В день вторжения нам предложили немедленно уезжать. Моя мама Эла сложила чемоданы в машину, и мы спешно отправились в сторону Нюрнберга. Я помню путешествие по чешским лесам, по второстепенным дорогам, где уже, однако, находились войска Варшавского договора. Для пограничников всегда было мучительно нас проверять, потому что им постоянно приходилось открывать наши чемоданы и снимать сиденья. Однако на этот раз нас, как ни странно, сразу пропустили»¹⁷.

Анджело Мария Рипеллино осудил вторжение, после чего ворота Чехословакии закрылась для него навсегда. «Теперь, когда тут хозяйничают солдаты из Москвы — той самой великой блудницы, с которой блудодействовали все цари земные, теперь, когда некоторые ревностные подобострастные лакеи предаются кутежам, в то время как Христос постится, я больше не смогу туда вернуться», — с горечью объясняет Рипеллино.

Вторжение в Прагу советских танков он ставит в один ряд с другими чужеземными завоеваниями. «Слишком часто ее порабощали и опустошали грабежами, слишком часто она терпела унижение и произвол <…>. Сколько отвратительных свиных рыл, оказавшихся в силу обстоятельств в Праге, со временем здесь оседали — рыцари в позолоченных доспехах, с выпяченной грудью звонких кирас и плюмажами на шлемах; упитанные монахи всевозможных орденов и прелаты, по которым плачет ад; всевозможные обер-жулики, внезапно нагрянувшие на мотоциклах с колясками, изничтожавшие все и вся; макиавеллисты и вероломные братья, монгольские физиономии из рассказов Майринка; а также несколько коллежских асессоров с Кавказа, подосланных препятствовать вольнодумию, толпы догматиков и солдафонов, что, наводя автомат, несли идеологическую чушь, а также конклавы туповатых генералов, из которых следует упомянуть ревностного служаку, кумачового генерала Епишева, увешанного орденами и нашивками, недостойного доброго слова».

«Кумачовый генерал» Алексей Епишев вызывал у Рипеллино особо сильное отвращение — этот советский деятель возглавлял главное политическое управление армии во время операции «Дунай» — вторжения в Чехословакию сил стран Варшавского договора.

 

«Эликсир жизни и философский камень»

«Магическая Прага» была опубликована в 1973 году, когда Рипеллино и его семье уже был запрещен въезд в Чехословакию. Книга стала бестселлером и неоднократно переиздавалась. Ее вряд ли можно назвать обзором фактов из истории и культуры города эпохи ренессанса, барокко и маньеризма — скорее, это собрание размышлений и воспоминаний, нанизанных на петляющую во времени нить, на которую подвешены фантастические допущения, метафоры, символы, «пешки оккультной стихии» и реальные персонажи. Рипеллино жонглирует легендами, сотнями цитат и литературных аллюзий. «Магическая Прага» — своего рода поэма в прозе, в которой автор поверх пограничных барьеров переносится в город, где красота переплелась с разрушением и упадком.

Прага была для автора местом для души и для работы — Рипеллино смотрит на нее и как на город, в котором «хотел бы провести старость», и как на вместилище теней, где герои стихов, пьес и романов ходят по одним улицам со своими создателями.

«Искателям безоблачного счастья незачем сюда ехать. Прага вцепляется намертво, воспламеняя хитрым взором, прельщая неосмотрительных путников, очутившихся в кольце ее стен. <…> Зачарованный ею, и я барахтаюсь в ее матовом хрустале, подобно Пьеро, в одном из рассказов Майринка задохнувшемуся в бутылке. Я продал ей свою тень, как Петер Шлемиль черту. Но взамен она платит мне с лихвой, став клондайком моего духа, удивительным предлогом для моих словесных каприччо, моих Nachtstücke».

Прага Рипеллино — это прежде всего город Рудольфа II, императора Священной Римской империи и короля Богемии. Имя этого монарха носит эпоха конца XVI — начала XVII века, предшествовавшая Тридцатилетней войне.

«Королева, секунду внимания: император Рудольф, чародей и алхимик», — шепчет Коровьев на ухо Маргарите в романе Михаила Булгакова.

«Бредни алхимиков, генеалогические изыскания и гороскопы, эликсир жизни и философский камень, Тихо Браге и Кеплер, Злата уличка, составные портреты Арчимбольдо, словно с вывесок мясника и зеленщика, рабби Лев с его человечком Големом, покосившиеся дома перепуганных жителей гетто, древнее еврейское кладбище, императорская „Кунсткамера“ — вот компоненты и образы того колдовства, того калейдоскопа, что зовется рудольфинская Прага», — перечисляет Рипеллино.

За время своего правления Рудольф, вопреки или благодаря своему безумию, превратил столицу в город веротерпимости, алхимии, астрологии, естественных наук — в город свободы мысли, где могли работать те, кого в других странах ждала тюрьма и костер инквизиции: «Это был легендарный век, с дымом чернокнижников и мошенничеством шарлатанов, бульканием перегонных кубов и зловещими взглядами манекенов. Джордано Бруно посетил Прагу в 1588-м, за два года до того, как его сожгли на костре. Согласно легенде, тут бывал проездом доктор Фауст».

Однако свой рассказ о городе Рипеллино начинает не с Рудольфа, а с двух знаковых фигур литературы ХХ века: «И поныне, каждое утро, в пять, Франц Кафка, в котелке, одетый в черное, возвращается домой, на Целетну улицу (Цельтнергассе). И сегодня, каждую ночь, Ярослав Гашек в каком-то кабачке вещает собутыльникам о вреде радикализма и о том, что здорового прогресса можно достичь только в рамках закона. Прага и поныне живет под знаком этих двух писателей, которым лучше других удалось изобразить ее неисцелимую обреченность, а значит, ее неблагополучие, хандру, лукавство и изворотливость, ее притворство и висельный юмор».

 

«Прага, нас не победить»

После 1968 года Рипеллино поддерживал контакты с чехословацкими диссидентами, продолжал писать о русской поэзии и публиковаться в различных изданиях, прежде всего в L'Europa letteraria e artistica и Il dramma, возглавил театральный раздел L’Espressо. А Прага оставалась покинутой планетой, тоска по которой преследовала его до конца жизни. Анджело Мария Рипеллино умер в Риме 21 апреля 1978 года на 55-м году жизни от остановки сердца.

 

Уверенно ждешь, бывает, добрых вестей,

в ожидании время мучительно тянется,

но конверт разорвешь — от уверенности твоей

ровным счетом ничего не останется.

От листочка бумаги зависим —

что там почта опять принесла?

Лучше не распечатывать писем,

сразу прятать в ящик стола¹⁸.

 

По случаю столетия со дня рождения отца архитектор Алессандро Рипеллино обратился с просьбой к мэрии Праги назвать одну из улиц в честь выдающегося итальянского богемиста. Так что, возможно, в «литературной топографии» чешской столицы появится и имя Анджело Мария Рипеллино.

«Исчезнут в бездне гонители и перевозчики трупов. И тогда, возможно, я туда вернусь. Конечно, вернусь. Зайду в какой-нибудь кабак в Малой Стране, в призрак моей юности, и откупорю бутылку „Мельника“. Я поеду в Прагу, в кабаре „Виола“ и буду читать свои стихи. Я привезу туда своих внуков, детей, женщин, которых я любил, моих друзей, моих воскресших родителей… Прага, нас не победить. Не падай духом, держись. Нам ничего не остается, как вместе отправиться в этот длинный чаплиновский путь надежды».

 

Литература

Ripellino A. M. Magická Praha. Praha, 1992.

Stromšík J. Angelo Ripellino se vrátil, psáno: prosinec 1989, doslov k českému vydání. Praha, 1992.

Pane A. Notizia biografica. In: Ripellino Angela Maria — FO Alessandro et

al., Notizie dal diluvio — Sinfonietta — Lo splendido violino verde, Einaudi, Torino 2007.

Pelán J. Angelo Maria Ripellino e il ʼ68. In: Primavera di Praga, risveglio europeo, Firenze University Press, Firenze 2011.

Giuliani R. La lezione slavistica di Angelo Maria Ripellino, 2016.

Vítková M. Magický Ripellino: příběh české avantgardy. In: Praha byla krásnější než Řím: příběh české avantgardy, Annalisa Cosentino a kol., Muzeum Kampa, Praha 2019.

Рипеллино А. М. Я играю, потому что не хочу умирать. Стихи. Перевод с итальянского и предисловие Евгения Солоновича. Журнал «Новый Мир», № 12/1998.

Итальянская поэзия в переводах Евгения Солоновича / Poeti Italiani tradotti da Evgenij Solonovich. Сборник. М., 2002.