Я жадно впитывал интереснейшие для себя вещи. Он передал мне на другой день через общую знакомую первые главы своего капитального труда о творчестве актера (в рукописи). Я уже прочел их и буду посвящен и в дальнейшее. Тема — родственник моей будущей статьи „Тайна перевоплощения“, которая появится этой осенью и потом войдет, как глава, в мою будущую книгу. Он обнаруживает всю фальшь актерских ремесленных приемов — то, что он называет голосовыми штампами, т. е. шаблонами, и „пластическими штампами“ и раскрывает истинную суть техники перевоплощения на сцене». [15, Письмо от 25 апреля 1912 г.] В свою очередь К. С. Станиславский тоже проявлял большой интерес к русской философии. В письме к Л. Я. Гуревич (от 3 августа 1912 года) он отмечал, что обращался за консультацией в разработке ряда теоретических вопросов к И. А. Ильину, Л. М. Лопатину, интересовался работами Н. О. Лосского, И. И. Лапшина. [3]

Общение московского режиссера и петербургского философа, основанное на взаимной симпатии и уважении, продолжалось довольно долго — вплоть до высылки в 1922 году И. И. Лапшина из России: Л. Я. Гуревич вспоминала, что у К. С. Станиславского «можно было очень часто встретить также психолога И. И. Лапшина, автора книги „Художественное творчество“, читавшего лекции и писавшего по вопросам философии, прекрасного знатока музыки». [3, с.121] Позже в своем основном труде «Работа актера над собой» (1938) К. С. Станиславский, вопреки всем установкам замалчивать имена «белоэмигрантов» и «идеалистов», прямо ссылался на И. И. Лапшина: «Нужно уметь перерождать объект, а за ним и самое внимание из холодного — интеллектуального, рассудочного — в теплое, согретое, чувственное. Эта терминология принята в нашем актерском жаргоне. Впрочем, название «чувственное внимание» принадлежит не нам, а психологу И. И. Лапшину, который впервые употребил его в своей книге «Художественное творчество» ». [18, с.122]

Знакомство и общение со Станиславским весной 1912 года вдохновило И. И. Лапшина. 10 августа 1912 года, находясь в Швейцарии, он написал Н. И. Забеле-Врубель: «Теперь я легко и быстро заканчиваю мою новую работу „Тайна перевоплощения в художественном творчестве“, предполагаю осенью прочесть извлечения из нее в философском обществе и очень рассчитываю на Ваше присутствие и на Ваши практические замечания. Я разбираю процессы перевоплощения, способность проникать в чужую душу, не только у художников, музыкантов-композиторов и поэтов, но и у артистов (актеров и певцов), и вот я надеюсь, что Вы сообщите мне о том, как Вы входили в роль того или другого действующего лица, так как знаю, как Вы всегда вдумчиво к этому относитесь». [15, Письмо от 10 августа 1912 г.] А уже в следующем письме от 20 августа он давал ей краткий отчет о сделанном: «Работу мою я написал крайне быстро — в две недели, и потом мне было нечего делать, и я изрядно скучал. Теперь я дополняю ее мелочами, и она разрослась чуть не до ста печатных страниц. Какое наслаждение погрузиться в сотни (до сих пор я прочел и пересмотрел до 200 томов) биографий, воспоминаний, дневников, писем etc актеров, музыкантов, живописцев, поэтов. Я собрал много яркого, сочного материала и обработал его по следующему плану. Статья называется „Тайна перевоплощения в художественном творчестве“. Я поставил себе задачей уяснить, какими путями художник проникает в чужую душу и воспроизводит ее переживания правдоподобно, сообразно с знаниями человеческой психологии — путем рассуждений („научным“) или мистическим сверхразумным, интуитивным? И я слежу шаг за шагом, как в душе художника развивается представление о чужом душевном мире: его память о его собственном прошлом (важное обстоятельство!), его страсть к наблюдению других людей (Wandeln der Seele), его „эксперименты“ над живыми людьми, его мечтательство, увлечение галереями, театром, рисованием ... Затем я исследую, чем осложняется перевоплощаемость — влияние народных образцов, других художников и современного художнику стиля. Далее: от чего зависят благоприятные условия перевоплощения: сходство изображаемого героя с автором, гармонический контраст с ним (Тургенев — Базаров), желание освободить себя от душевной грязи (Гоголь, Гойя, Флобер) и нежная артистическая любовь к изображаемому. Потом я указываю на одно препятствие к перевоплощению — это то, что теперь французы называют bovarisme — от M-me Bovary — это неспособность человека верно понимать самого себя — такой поэт не поймет и душу другого. Во второй половине работы я перехожу к самому процессу творчества…» [15, Письмо от 20 августа 1912 года]

Рассуждая о перевоплощении, И. И. Лапшин дал высокую оценку творческой деятельности К. С. Станиславского, распознав в начинающем режиссере гениального мастера. «Самый оригинальный пример экспериментирования артиста над своим душевным миром представляют приемы, введенные в творчество актера гениальным Станиславским… Станиславский показал, что можно воспитать в себе „искусство переживания“; что можно, вживаясь в роль, сделать выполнение ее на сцене гораздо более жизненным, благодаря постоянному экспериментированию актера над собой», — отмечал И. И. Лапшин. Главной же заслугой К. С. Станиславского он считал то, что режиссер «поставил своей задачей развить в актере эту способность вчувствования произвольными упражнениями и при том упражнениями не искусственными, но вполне естественными». [9, с.161-162]

Работа И. И. Лапшина с окончательным названием «О перевоплощаемости в художественном творчестве» была опубликована в 1914 году в журнале «Вопросы теории и психологии творчества» (V выпуск, Харьков, 1914). Позже ее теоретические положения легли в основу труда «Художественное творчество» (Пг., 1922).

Одной из характерных особенностей научного стиля И. И. Лапшина была полифоничность и синтетизм мышления. Так, проблема перевоплощаемости («другое Я» — «чужое Я»), исследовалась им с позиций гносеологии, психологии, этики, эстетики, художественного творчества, литературоведения; при этом разрабатывалась параллельно с проблемой «чужого Я» — от первой его статьи «Проблема „чужого Я“ в новейшей философии» (СПб., 1910) — до последней — «Проблема „чужого Я“ в индийской философии» (Прага, 1947).

Но в полной мере эта особенность мышления И. И. Лапшина проявились в его двухтомном труде «Философия изобретения и изобретение в философии» (Пг., 1922; Прага, 1924). В его основе — идея раскрытия механизма «творческого процесса в философии и положительных науках». «Теория и система, — писал Лапшин, — зарождаются в смутной форме, намечается неясный план работы, но все это по мере разработки частных проблем, образующих детали намечающегося целого, проясняется, приобретает более отчетливые контуры, как постепенно развивающийся зародыш. Вот это-то постепенно дифференцирующееся единство замысла бывает связано с аффективным состоянием, которое можно было бы назвать чувством целостной концепции». [11] И. И. Лапшин приходит к выводу, что для исследования любого явления в области философии, психологии или художественного творчества необходимы фундаментальные знания и ассоциативное мышление. «Философское творчество — мучительно-радостный процесс», — резюмирует он.

Однако, несмотря на высокую научную ценность этого фундаментального исследования и новаторство многих положений и выводов, содержащихся в нем, «Философия изобретения…» не была по достоинству оценена соотечественниками И. И. Лапшина и, более того, на долгие годы оказалась предана забвению: вмешались внешние обстоятельства.

ПОСЛЕ ОКТЯБРЯ 1917 ГОДА.

События, связанные с Октябрьской социалистической революцией 1917 года, повлекли коренные изменения и в системе высшего образования, и в судьбе российской интеллигенции. Начатые в стране и университете реформы кардинально меняют привычный жизненный уклад И. И. Лапшина и его коллег. С 1918 года в университет мог поступить любой желающий без документа о соответствующем образовании, но подходящий по социальному происхождению; в 1919 году, в столетний юбилей Петербургского университета, были отменены ученые звания и степени, упразднена система защиты диссертаций. В конце 1921 года философское отделение было расформировано и весь его профессорско-преподавательский состав, кроме престарелого А. И. Введенского, был уволен. И. И. Лапшин, отдавший университету четверть века, теперь пытается читать лекции во вновь образованных институтах, рабочих аудиториях, живет впроголодь, изредка отапливая свою комнату. В 1920—1921 г.г. по приглашению графа В. П. Зубова он ведет курс эстетики в Институте истории искусств (ныне — Российский институт истории искусств), а также участвует в работе худсовета бывшего Александринского театра.

1922 год оказался переломным в судьбе многих российских ученых, в том числе, и в судьбе И. И. Лапшина. Еще в начале этого года вроде бы ничто не предвещало беды. Лапшин продолжал свою научную и преподавательскую деятельность. В апреле 1922 года он наряду с Н. И. Кареевым и К. Н. Тахтаревым выступал в качестве официального оппонента на защите Питиримом Сорокиным в качестве магистерской диссертации первых двух томов его «Системы социологии». В этом же году вышло несколько фундаментальных работ И. И. Лапшина, в числе которых первое издание обширного и основательного труда «Философия изобретения и изобретение в философии» (Пг.: Наука и школа, 1922). В журнале «Мысль» (№ 3, 1922) была опубликована его статья «Мистический рационализм Франка» в качестве отзыва на книгу С. Л. Франка «Предмет знания. Об основах и пределах отвлеченного знания» (Пг., 1915), представлена в Российскую академию наук и даже удостоена денежной премии. Но в августе 1922 года И. И. Лапшину, как и его коллегам по кафедре Н. О. Лосскому и Л. П. Карсавину, было предъявлено обвинение в контрреволюционной деятельности по ст. 57 Уголовного кодекса с приговором к высылке из России.

«Мы не знаем, — пишет В. Ф. Пустарнаков, — какими доводами руководствовались власти, высылая Лапшина из России. Он почти совсем не интересовался политикой и не участвовал в каких-то заметных политических событиях. В сочинениях конца XIX — первых двух десятилетий ХХ в. его политические симпатии едва-едва просматриваются, причем симпатии, похожие на либерально-демократические. Да и после административной высылки Лапшин не участвовал активно в политических акциях против Советской России, не одобряя, правда, как он выражался изредка „нынешний анархизм“. Но в сфере теоретической мысли он дистанцировался от марксизма решительно». [16, с.341]

В сохранившемся протоколе допроса от 17 августа 1922 года, произведенного в Петроградском Губернском отделе ГПУ Уп. Шибовым по делу № 1599, в графе «Политические убеждения» И. И. Лапшин ответил: «Вне всякой политики». «По отношению к эмиграции: эмигрировать за границу, порвав с родиной и моей деятельностью здесь, я бы лично не чувствовал ни малейшего желания. … Кроме того, добавляю, что никакого общения с контрреволюционными элементами не имею, в каких-либо контрреволюционных выступлениях не участвовал и к Советской власти всегда держал себя лояльно», — заявлял философ. [8]

За И. И. Лапшина вступились как отдельные лица, так и организации, в которых он работал. Так, к делу № 1599 прикреплены ходатайства о его освобождении от Наркома просвещения А. В. Луначарского, от ректора Петроградского университета Н. Державина, от Петроградского Управления Научных учреждений Академического центра, от Петроградского Губернского Института Народного Образования и др. Во всех ходатайствах отмечалась абсолютная аполитичность И. И. Лапшина, его высокий профессионализм и то, что он является «единственно крупным и незаменимым специалистом» в области эстетики. К тому же, вероятно, надеясь на сострадание властей, ректор университета писал: «Человек уже пожилых лет, проф. Лапшин страдает болезнью глаз и близок к полной слепоте, и он не может уже сейчас обходиться без посторонней помощи. Вообще он очень скромен, застенчив, совершенно не приспособлен к жизни и беспомощен. Не имея никаких знакомств за границей и будучи, к тому же, человеком крайне бедным, он чувствует, что его высылка за границу будет ему гибелью. Оставаясь же в России, он, человек еще полный творческих сил, несомненно, даст русской науке не один полезный, крупный ученый труд по специальности». [8]

Однако ни высокие протекции, ни веские аргументы не помогли: по делу И. И. Лапшина было вынесено стандартизированное обвинение, которое предъявлялось всем арестованным в августе 1922 года: «С момента октябрьского переворота и до настоящего времени он не только не примирился с существующей в России в течение пяти лет рабоче-крестьянской властью, но ни на один момент не прекращал своей антисоветской деятельности, причем в момент внешних затруднений РСФСР он свою контрреволюционную деятельность усиливал». [8]

В группу ученых-гуманитариев, высланных за рубеж по мотивам контрреволюционной антисоветской деятельности, входил весь цвет русской дореволюционной философии и общественной мысли. Осенью 1922 года они отбыли на двух печально знаменитых «философских пароходах». 29 сентября на борту парохода «Обербургомистр Хакен» уплыли в Германию Н. А. Бердяев, С. Л. Франк, И. А. Ильин, С. Н. Трубецкой, Б. П. Вышеславцев, М. А. Осоргин и многие другие. Через полтора месяца пароход «Пруссия» увез Н. О. Лосского, Л. П. Карсавина, И. И. Лапшина. Позже из России были депортированы философы П. А. Сорокин, Ф. А. Степун, С. Н. Булгаков.

На сегодняшний момент называется множество причин высылки русской интеллигенции из страны: это и выход русского варианта книги О. Шпенглера «Закат Европы», изданной философами Н. А. Бердяевым, Ф. А. Степуном и С. Л. Франком, и критические отзывы о советской власти и экономической модели в журнале «Экономист», издававшемся в Петрограде, и выступления профессуры против большевистских реформ высшей школы в 1921 г., и многое другое. Однако настоящей причиной, как писал И. А. Бунин в «Окаянных днях», были не события, а время…

ВЫНУЖДЕННАЯ ЭМИГРАЦИЯ: ПРАЖСКИЙ ПЕРИОД В ЖИЗНИ И. И. ЛАПШИНА.

В эмиграции И. И. Лапшин сначала поселился в Берлине, затем по приглашению чешского правительства переехал и обосновался в Праге, где продолжал свою преподавательскую и научную деятельность. В 1923 г. он стал профессором Юридического, позднее — Русского народного университета в Праге. Также И. И. Лапшин в разные годы был сотрудником Славянского института, председателем Русского философского общества (членами общества также были Н. О. Лосский, С. Н. Булгаков, В. В. Зеньковский, П. Б. Струве, П. И. Новгородцев, Д. И. Чижевский, С. И. Гессен) и общества Достоевского в Праге, профессором Карлова университета. По-прежнему Лапшин увлекался музыкой, искусством, читал лекции по эстетике и психологии, выступал с сообщениями в различных научных и философских обществах. В 1923—1925 г.г. он был участником литературно-музыкального объединения «Збраславские пятницы», являлся почетным членом Союза русских писателей и журналистов в Чехословакии, выступал с лекциями на заседаниях литературного кружка «Скит поэтов».

Основная проблематика его научных исследований пражского периода была связана преимущественно с психологией творчества и историей и эстетикой русского искусства.

В 1924 г. в Праге выходит второе, наиболее известное, издание его работы «Философия изобретения и изобретение в философии. (Введение в историю философии)» — т. 1—2, 2-изд, Прага: Пламя, 1924.

Для полного представления области научных исследований И. И. Лапшина в этот период приведем список его работ с 1924-го по 1947 год:

Умирание искусства // Воля России. Прага, 1924. №16—17;
О двух «планах» реальности — житейском и художественном // Воля России. Прага. 1926. № 10;

Заветные думы Скрябина. Пг., 1928;
Бессознательное в научном творчестве // Воля России. Прага. 1929. № 1, 2, 3;
Творческая догадка историка // Сборник Русского института в Праге. T. I. Прага, 1929;
Эстетика Пушкина // Сборник Русского института в Праге. Т. II. 1931;
О значении моделей в научном творчестве // Научные труды Русского народного университета в Праге. Т. IV. Прага, 1931;
О схематизме творческого воображения в науке // Записки русского научного института в Белграде. Вып. V. Белград, 1931;
Метафизика Достоевского // Воля России. 1931. № 1-2;
Феноменология. Прага, 1937;
Спор о свободе воли в современной философии. Прага, 1941;
О своеобразии русского искусства. Прага, 1944;
Н. А. Римский-Корсаков и его значение в истории русской музыки. Прага, 1945;

Русская музыка. Портреты композиторов. [Ivan Lapsin. Ruska hudba. Profily skladately. Praha, 1947 (на русском языке не издавалась)]

Как видно из тематики работ, в годы вынужденной эмиграции И. И. Лапшин создал труды, посвященные музыкальному, поэтическому и прозаическому искусству, вопросам научного открытия и воображения. В частности, он пришел к обобщающему выводу «о наличии в каждую эпоху истории человеческой культуры известного единства стиля, соответствия между различными сторонами духовной жизни — философией, поэзией, музыкой, изобразительными искусствами и т. д., а также о взаимосвязи и взаимозависимости между наукой, искусством и моралью...». [11]

И. И. Лапшин все так же интересовался русским драматическим искусством. На основе анализа мемуаров русских актеров он написал «Очерк о русском актере», в котором содержатся ценные наблюдения об актерском вживании в роль и о психологии актерской деятельности. Эта работа Лапшина мало известна, но она могла бы по праву стоять в одном ряду с трудами К. С. Станиславского, В. И. Немировича-Данченко, М. Чехова и других исследователей русского театра.

И. И. Лапшин, чуть ли не единственный из русских ученых, систематически занимался темой «музыки и философии», признавая их взаимосвязь, но не в смысле навязывания и проведения в музыке тех или иных философских идей (как, например, у немецких вагнерианцев), а в смысле музыкального символизма. Музыкальный символизм, по Лапшину, — главное орудие для проекции наших чувствований на природу и обратно для ассимиляции внешних впечатлений. В 1948 г. в Праге на чешском языке вышла в свет его книга «Русская музыка. Портреты композиторов» [Ivan Lapsin. Ruska hudba. Profily skladately. Praha, 1947 (на русском языке не издавалась)]. «Почти все, о чем здесь повествуется, я не только прослушал, но видел, играл и пел», — писал автор, посылая эту книгу другому русскому философу, своему коллеге и товарищу по эмиграции Н. О. Лосскому [13, с.221]

О пражском периоде жизни И. И. Лапшина лучше всего повествует Н. О. Лосский, который не только сам являлся участником и очевидцем событий тех лет, но и был одним из ближайших друзей Лапшина в Праге. В своем труде «История русской философии» (New York, 1951) Лосский посвятил философскому творчеству И. И. Лапшина несколько страниц. «Живя в Чехословакии, — свидетельствует Лосский, — Лапшин изучал не только русскую, но также и чешскую культуру. Он написал статьи о композиторах Сметане и Суке, „О духе чехословацкого искусства“ и величайшем чешском философе Яне Амосе Коменском. За последнее время Лапшин расширил тематику своих исследований и даже прибегнул к новой форме изложения — диалогу. Так, например, он прочитал три диалога в Русском философском обществе в Праге („Современные дискуссии о свободе воли“, „Познаем ли мы природу как копию или оригинал“, „Вопрос о смерти“)». [13, с. 220]

Во время оккупации Чехословакии, в 1941—1945 годы, И. И. Лапшин продолжал свои научные изыскания. Особый интерес представляет проведенный Лапшиным философский анализ наследия русских писателей, особенно А. С. Пушкина и Ф. М. Достоевского. Сделанный им в 1944 г. доклад «О своеобразии русского искусства» можно считать не только искусствоведческим и культурологическим, но и философско-психологическим трудом.

В 1945 году И. И. Лапшин задумал создать труд, который должен был обобщить и синтезировать все его размышления по проблемам познания, нравственного поведения и художественного восприятия и творчества. В книге предполагалось три части: «Что есть истина?», «Феноменология нравственного сознания» и «Оправдание красоты» (В настоящее время сохранилась машинописная копия статьи «Что есть истина?» [9]). Используя синтетический метод философствования, И. И. Лапшин хотел представить соотношение и взаимодействие категорий и понятий философии, психологии, этики, эстетики и др. как сложную систему.

В письме М. Н. Римскому-Корсакову от 7 декабря 1945 года И. И. Лапшин сообщал о своих творческих планах: «Брошюра „О своеобразии русского искусства“ будет печататься по-чешски и по-итальянски. Не напечатаны три диалога: „Искусство умирать“ (Ars moriendi —лат.), „Проблема индивидуального“, „Познаем ли мы мир в оригинале или в копии“. Имеется у меня еще ненапечатанная работа, о которой я Вам писал, по истории музыки „Музыка с социологической точки зрения» 80 стр., „Феноменология дьявола“ (веселая тема), „Что есть истина?“ (не в евангелическом, а в научном смысле), „Феноменология нравственного сознания“, „Философия географии“. Собираюсь писать воспоминания об университете…» [6]

Страстное желание вернуться на родину не покидало И. И. Лапшина до конца жизни. В 1946 году при посредничестве профессиональной революционерки Е. Д. Стасовой, работавшей в 1938—1946 г.г. главным редактором журнала «Интернациональная литература» (на англ. и франц. яз.), И. И. Лапшин предпринял попытку возвращения в СССР: он обратился в советское консульство с просьбой о возвращении ему гражданства, но не получил ответа.

Лишенный собственного семейного очага, И. И. Лапшин тесно общался с семьями своих соотечественников — философа Н. О. Лосского и композитора С. А. Траилина. Одной из радостей его жизни была постоянная переписка с сыном Н. А. Римского-Корсакова Михаилом Николаевичем.

В 1945 году он тесно сдружился с отцом Михаилом Васнецовым, сыном знаменитого живописца Виктора Васнецова, который поселился в их «профессорском» доме на Бучковой улице. Отец Михаил часто посещал И. И. Лапшина, пытаясь наставить его на путь веры: по своим убеждениям философ был вне религии, но, тем не менее, считал себя «если не христианином, то христолюбцем».

Зимой 1951—1952 годов И. И. Лапшин тяжело заболел (тромбоз сердца и легкого). Умер он в Праге 17 ноября 1952, в возрасте 82 лет.

На прощальной панихиде о. Михаил сказал о нем тепло и искренне: «…В душе Ивана Ивановича было много любви к красоте, добру и свету. Это чувствовала молодежь, его ученики ценили и любили его. Как грустно, что профессор Лапшин нашел свой конец так далеко от своей кафедры в Петербурге и гроб его не окружают многочисленные ученики и слушатели его… Мы сохраним в своих сердцах благодарную память о дорогом Иване Ивановиче как о человеке, обладавшем исключительной и разносторонней образованностью, и в то же время скромном и ко всем доброжелательном». [Цит. по 2, с. 195-196]

Его могила на Ольшанском кладбище, как могилы многих одиноких людей, не так часто посещаема. А слава его, как ученого, незаслуженно отнята вместе с его родиной. Для пражской русской эмиграции Иван Иванович Лапшин остается образцом русской профессуры, как это понимали до революции. Могила И. И. Лапшина находится на попечении общества «Русская традиция» (место захоронения 2 гор — 17 — 268/20), куда и я направляю скромную помощь, чтобы почтить память русского ученого.

Литература:

1. Барсова Л. Г. Жизненный путь И. И. Лапшина. // Неизданный Иван Лапшин. — СПб., 2006.

2. Барсова Л. Г. Иван Иванович Лапшин: жизнь и труды. // Звезда, 1997, № 10. — с. 183—197.

3. Гуревич Л. Я. Воспоминания // О Станиславском. Сборник воспоминаний. — М.: ВТО, 1948.

4. Замалеев А. Ф. Курс лекций по истории русской философии. — СПб.: Изд-во С.- Петерб. ун-та, 2009. — 235 с., С.182—183.

5. Зеньковский В. В. История русской философии. В 2-х т.т., Том II. (1-е изд.: Париж: YMCA-PRESS, 1950) — Ленинград: ЭГО, — 1991, 255 с., С.236—243.

6. Кабинет рукописей РИИИ, ф. 11, оп.1, ед. хр. 99, л. 9.

7. Кабинет рукописей РИИИ, ф.8, разд. VII, № 296, л. 34.

8. Копии документов дела И. И. Лапшина № 1599 хранятся в собр.: РИИИ, Кабинет рукописей, Ф. 57, оп. 1, № 17, лл. 2—14.

9. Лапшин И. И. О перевоплощаемости в художественном творчестве // Вопросы теории и психологии творчества. — Харьков, V вып., 1914. — С. 161—262.

10. Лапшин И. И. «Что есть истина?» (машинописная копия) // Кабинет рукописей РИИИ, ф. 57, оп.1, ед. хр. 10, л.1.

11. Лапшин И. И. Философия изобретения и изобретение в философии: Введение в историю философии. — М.: Республика, 1999. — 399 с.

12. Лосский Н. О. Воспоминания: Жизнь и философский путь. — СПб., 1994. — с. 339.

13. Лосский Н. О. История русской философии (1-е изд.: Нью-Йорк, 1951) — М.: Высшая школа, 1991. — 559 с., С. 216—221.

14. Лукьянов С. М. <Из воспоминаний И. И. Лапшина о Вл. Соловьеве> (текст воспоминаний составлен С. М. Лукьяновым на основе записей его с И. И. Лапшиным собеседований, состоявшихся в конце 1917 г., а также раньше и позже) / Печатается по: Лукьянов С. М. Вл. Соловьев и его молодые годы: материалы к биографии. — М., 1990. // Вл. С. Соловьев: pro et contra / Сост., вступ. ст. и примеч. В. Ф. Бойкова. — СПб.: РХГИ, 2000. — с. 143—146.

15. Письма И. И. Лапшина к Н. И. Забеле-Врубель / Публикация, вступ. заметка и примечания Л. Г. Барсовой // Звезда, 1999, № 12, с. 116.

16. Пустарнаков В. Ф. И. И. Лапшин как философ, исследователь научного и художественного творчества // Лапшин И. И. Философия изобретения и изобретение в философии: Введение в историю философии. — М.: Республика, 1999, — 399 с., С. 340—355.

17. Список важнейших книжных коллекций, хранящихся в Научной библиотеке Санкт-Петербургского университета // www.lib.pu.ru./rus/ork/chbibl.html

18. Станиславский К. С. Собрание сочинений в восьми томах. Том 2. — М.: Искусство, 1954.

19. Столович Л. Н. И. И. Лапшин и К. С. Станиславский // Вопросы философии. — 1999. № 10, с.165—170.

20. Центральный государственный исторический архив Санкт-Петербурга (ЦГИА СПб) / Лапшин И. И. (1870—1952) — Ф. 2262, 14 ед. хр., 1892—1916 г.г.

21. Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона (Петербург, 1890—1907), в 86 томах (82 основных и 4 дополнительных тома). — Пб.: Акц. общ-во Ф. А. Брокгауз — И. А. Ефрон.