Август 1939 года стал роковым месяцем в судьбах мира. Концентрация и подготовка войск Вермахта для ведения польской кампании завершались не позднее 20 августа, министр иностранных дел Третьего Рейха Иоахим фон Риббентроп отводил на разгром более слабого противника не более десяти дней.

Между Берлином и Москвой

В период с 25 августа агрессия против Польши могла начаться в любой день, при этом Адольф Гитлер был уверен в нейтралитете Великобритании. Риббентроп докладывал ему о попытках британских политиков (бывшего депутата-лейбориста Чарльза Бакстона, главного советника правительства Его Величества Гораса Вильсона и др.) прозондировать почву на предмет заключения англо-германского договора с целью улучшения отношений между двумя империями, исходя из чего фюрер переоценил степень распространения пацифистских настроений в истеблишменте Соединенного Королевства. Закулисные переговоры с немцами таили большую опасность для Кабинета сэра Невилла Чемберлена, зависевшего от парламента и общественного мнения. «Если о них что-либо станет известно, то произойдет грандиозный скандал, — откровенно предупреждал 3 августа Вильсон германского посла Герберта фон Дирксена, — и Чемберлен, вероятно, будет вынужден уйти в отставку». Все же даже при высоком уровне секретности консультаций Гитлер не мог достигнуть компромисса с Великобританией, несмотря на свои расовые симпатии к англичанам. В случае соглашения с ними рейхсканцлеру пришлось бы резко умерить внешнеполитические амбиции и сокращать вооружения.

Вместе с тем под влиянием сообщений Риббентропа у фюрера возникла прекраснодушная иллюзия, что англичане не станут «умирать за Данциг». Однако в целом британские избиратели нацистам не симпатизировали, особенно когда поступали новости о военных мероприятиях Рейха в Европе. Кроме того, важную роль в психологическом противостоянии английского общества с Германией играла травматичная память о Великой войне 1914—1918 гг. — двадцатипятилетний юбилей со дня ее начала торжественно отмечался в августе 1939 года (для любезной Ани большая просьба: можно ли тут какую-то фотографию поместить с любого юбилейного английского, французского или бельгийского мемориального мероприятия в память о Великой войне 1914 года, которые проходили в августе 1939 года?). Тяжелые потери Англии в кровавых битвах при Ипре 1914—1915 и 1917—1918 гг. по-прежнему оставались незаживающей раной. Поэтому в своих расчетах на британский нейтралитет Гитлер допустил столь же большую ошибку, как и Риббентроп, недооценивавший сопротивление польских Вооруженных Сил и полагавший, что советско-германский договор напугает Великобританию, вынудив ее бросить Польшу и искать компромисс с Рейхом.

Открытые переговоры в Москве Чемберлен предполагал затягивать до 1 октября в надежде помешать советско-германскому сближению. В итоге Гитлер отложит нападение на Польшу, а затем закончится благоприятное время для ведения сухопутных операций, и угрозу европейской войны удастся минимизировать до весны 1940 года. Собирались ли англичане всерьез договариваться с Москвой, учитывая разногласия по поводу трактовок таких определений, как «косвенная агрессия» и обоснованные опасения, что СССР — в случае ввода войск Рабоче-крестьянской Красной армии (РККА) на территорию соседних государств — инсценирует там социалистические революции?.. Определенно, Чемберлен хотел максимально тянуть время. Но Великобритания не спешила и ранее: для заключения англо-французского соглашения в 1904 году потребовались девять месяцев дискуссий, а для англо-русского в 1907-м — пятнадцать. С точки зрения здравого смысла, лучше вести медленные переговоры, чем не вести их вообще.

На недоверчивую позицию союзников влиял еще один фактор, который обычно игнорируют защитники внешнеполитического курса СССР, — это скверный образ большевистского государства. Летом 1939 года Гитлер еще не производил на мир впечатления людоеда. В концлагерях Рейха сидело около 30 тыс. узников при общей численности имперского населения 80,6 млн человек. Эксцентричный фюрер выглядел лишь как крайний националист, пытавшийся взять реванш за версальское унижение Германии в 1919 году. Имидж руководителей ВКП(б), вооруженных всепобеждающей марксистско-ленинской теорией, выглядел намного хуже. На 168,8 млн населения СССР в системе ГУЛАГа содержались 3 млн человек, в том числе более половины составляли «контрреволюционеры» и раскулаченные крестьяне с членами их семей. В 1930—1939 гг. органы ОГПУ-НКВД расстреляли более 700 тыс. «врагов народа», около одного миллиона раскулаченных погибли на этапах депортаций и в спецпоселках, полмиллиона заключенных сгинули в лагерях и тюрьмах, около семи миллионов жизней унес голодомор 1932—1933 гг., объявленный государственной тайной. Во время «ежовщины» 1937—1938 гг. чекисты репрессировали примерно 20 тыс. представителей командно-начальствующего состава армии и флота. Таким образом, в 1930-е гг. жертвами сталинской социальной политики стали более восьми миллионов человек. Конечно, в 1939 году конкретных цифр либеральные политики на Западе не знали, а если бы и узнали, то не поверили им, но какое-то общее представление о цене создания советской колхозно-лагерной деспотии у них существовало благодаря многочисленным свидетельствам и показаниям современников.

Кроме того, в руках вождей ВКП(б) находился такой эффективный инструмент вмешательства во внутренние дела других государств, как Коминтерн, а высокопоставленные партработники открыто призывали Красную армию в случае войны «перенести военные действия на территорию противника, выполнить свои интернациональные обязанности и умножить число советских республик». Лидеры пограничных государств не могли не учитывать таких перспектив. В Хельсинки в беседе с британским послом Томасом Сноу председатель Совета государственной обороны Финляндии фельдмаршал Карл Маннергейм, одержавший победу над красными финнами в Освободительной войне 1918 года, заявил, что большевизм представляет угрозу мировому сообществу. В случае заключения англо-франко-советского пакта барон Маннергейм глубоко сожалел о его возможных последствиях — и это неудивительно.

Спустя четверть века после начала Великой войны союзники не могли создать «вторую Антанту», так как сталинский Советский Союз не имел почти ничего общего с европейской Императорской Россией образца 1913 года. Теперь, чтобы остановить Гитлера, требовалось соглашение англо-французских политиков с руководителями ВКП(б), провозгласившими стратегической целью уничтожение буржуазно-капиталистического мира. Поэтому вполне понятно, насколько трудным для Лондона и Парижа было заключение равноправного договора с ленинцами-сталинцами. В итоге в состав британской миссии, направлявшейся в Москву, входили офицеры в высоких чинах, но с неопределенными полномочиями, призванные в первую очередь оценить силы СССР: ее руководитель адмирал сэр Реджинальд Дракс, ранее бывший комендантом военно-морской базы в Плимуте, маршал авиации сэр Чарльз Барнет и генерал-майор Томас Хейвуд, имевший опыт дипломатической службы. Французскую миссию возглавлял представитель более высокого ранга — командующий войсками I военного округа дивизионный генерал Жозеф Думенк.

Советские историки традиционно подчеркивали, как медленно добирались союзники до Москвы: только 5 августа на тихоходном пакетботе City of Exeter англо-французская делегация, состоявшая из 26 офицеров, вышла из порта Тилбери и неспешно направилась в Ленинград. Этот факт всегда приводился в качестве аргумента несерьезных намерений руководителей Великобритании и Франции. Однако сроки прибытия объединенной делегации установила советская сторона. 2 августа во время встречи с французским послом Полем Наджиаром член Политбюро ЦК ВКП(б), председатель Совета народных комиссаров и нарком иностранных дел СССР Вячеслав Молотов любезно сообщил дипломату: «Если миссии прибудут в течение будущей недели, это устроит советские власти». Будущая неделя охватывала период с 7 по 13 августа, союзники прибыли из Ленинграда в Москву 11-го и на следующий день сели за стол переговоров, несмотря на субботний выходной.

В свою очередь твердокаменный Молотов выполнял негласные указания главной и единственной вышестоящей инстанции. Как и британский премьер, секретарь ЦК Иосиф Сталин тоже не спешил начинать прямой диалог, но, в отличие от Чемберлена, он руководствовался совсем другими мотивами. Московский спектакль в виде трехсторонних переговоров, где английским и французским офицерам отводилась роль убедительных статистов, требовался Сталину для того, чтобы усилить давление на Гитлера и вынудить фюрера пойти на максимальные уступки в обмен на благожелательный нейтралитет Советского Союза, необходимый нацистам для развязывания европейской войны.

На сцене и за кулисами

Пока англичане и французы готовились к долгим переговорам, нацисты спешили использовать результаты неформальной беседы германских и советских дипломатов, состоявшейся вечером 26 июля¹. Сталин ловко играл на своей позиции «третьего радующегося», поставив Гитлера в такое положение, когда его подчиненным приходилось искать благоволения Москвы. В тот же день, когда Молотов беседовал с Наджиаром, Риббентроп принял временного поверенного в делах СССР в Германии Георгия Астахова, еще не подозревавшего о закате своей карьеры и жизни. Несчастный поверенный слишком много знал о сближении Сталина с Гитлером. Но прежде чем потерять должность, а затем превратиться в лагерную пыль, Астахову следовало выступать в качестве посредника до тех пор, пока нацисты не согласятся принять все условия Политбюро.

2 августа Риббентроп более часа рассуждал о пользе улучшения советско-германских отношений. Их фундаментом, по мнению рейхсминистра, должен был служить принцип невмешательства во внутренние дела другой стороны. Астахов с готовностью согласился с Риббентропом, хотя правоверный коммунист прекрасно разбирался в идеологических основах марксистско-ленинского учения, предрекавшего крушение буржуазно-капиталистического мира, включая Германию. Рейхсминистр подчеркнул, как интересуют фюрера изменения во внутренней жизни СССР, где «за последние годы усиливается национальное начало за счет интернационального». В результате, по мнению Риббентропа, возникла реальная перспектива договориться с правительством СССР по любым вопросам, касавшимся «всего пространства от Черного моря до Балтийского». На самом деле никто из первых лиц Рейха не имел серьезных знаний о Советском Союзе и руководителях ВКП(б), а Сталин вообще казался мистической личностью, так как германский посол граф Фридрих Вернер фон дер Шуленбург ни разу с ним не встречался.

Астахов доложил о результатах встречи в Москву, а 3 августа Карл Шнурре, заведовавший восточноевропейской референтурой отдела экономической политики министерства иностранных дел Рейха, предложил ему, чтобы советская сторона наметила перечень актуальных вопросов для будущих переговоров. Одновременно в Москве Молотов в беседе с Шуленбургом заявил о положительном отношении руководителей СССР к улучшению связей с Германией. Необходимым условием для их развития нарком считал успех в торгово-кредитных переговорах. Каждый день, приближавший польскую кампанию, работал в пользу большевиков, заставлял нацистов нервничать, проявлять нетерпение и повышать ставки. Вопросы, касавшиеся судьбы «пространства» между двумя морями, Сталин предпочел обсуждать в столице СССР — и Берлин без возражений принял его требование.

12 августа в Москве в бывшем морозовском особняке, расположенном на Спиридоновке, 17 и находившемся в ведении наркомата иностранных дел (НКИД), открылись англо-франко-советские переговоры. Сталин нарочито придал своей делегации высокий статус. Ее возглавлял нарком обороны маршал Климент Ворошилов, вместе с которым союзникам представились начальник Генерального штаба РККА командарм I ранга Борис Шапошников, нарком военно-морского флота СССР флагман флота II ранга Николай Кузнецов и другие командиры высшего звена, получившие письменные полномочия от Совнаркома вести переговоры и заключить военную конвенцию.

Думенк предъявил документ за подписью премьер-министра Республики Эдуарда Даладье, предоставившего генералу право лишь вести переговоры с командованием РККА. Британская делегация вообще приехала без бумаг, подтверждавших ее полномочия. Возникла неловкая пауза, но Дракс тут же согласился исправить упущение, и вечером запросил у Лондона необходимый документ. Ворошилов не счел досадный нюанс препятствием и предложил коллегам продолжить работу, не дожидаясь присылки в Москву официальных удостоверений. Сталина совсем не интересовал формальный статус английской миссии: он хотел, чтобы переговоры на Спиридоновке шли своим чередом и служили рычагом воздействия на Берлин.

Камнем преткновения стал больной вопрос о пропуске частей РККА — в случае войны с Германией — через Польшу и Румынию. Поляки, враждебно относившиеся к большевизму и опасавшиеся за свой суверенитет, не хотели предоставлять войскам РККА «коридоры», базы и аэродромы. В то же время Риббентроп и Шнурре настойчиво выясняли у Астахова отношение правительства СССР к «польской проблеме» и называли свою цену ее решения. «Отказ от Прибалтики, Бессарабии, Восточной Польши, — докладывал 12 августа Астахов Молотову, — это в данный момент [курсив в публикации. — К. А.] минимум, на который немцы пошли бы без долгих разговоров, лишь бы получить от нас обещание невмешательства в конфликт с Польшей». 13 августа Риббентроп через Шнурре передал Астахову пожелание как можно скорее начать переговоры в Москве. На фоне этой немецкой спешки Ворошилов, Дракс и Думенк спокойно обсуждали состав коалиционных сил, варианты действий против агрессора и другие детали. Посол Наджиар обратился к министру иностранных дел Республики Жоржу Бонне с просьбой воздействовать на поляков и румын, чтобы облегчить заключение трехсторонней конвенции.

Диалог в Москве стал выглядеть еще более реалистичным, когда встал вопрос о взаимных обязательствах. Для борьбы против Германии союзники выставляли 90 французских и 16 британских дивизий (в первом эшелоне). В свою очередь Шапошников, несмотря на ожесточенные бои с японцами в далекой Монголии, пообещал развернуть 136 дивизий, 5000 тяжелых орудий, более 9000 танков и более 5000 самолетов. Серьезное советское заявление, как казалось, не оставлявшее Вермахту ни одного шанса, прозвучало утром 15 августа. Однако вечером Молотов принял Шуленбурга, настойчиво добивавшегося встречи и передавшего от имени Риббентропа записку для Сталина. Рейхсминистр отметил отсутствие «реальных противоречий в интересах Германии и Советского Союза» и констатировал: «Между Балтийским и Черным морями не существует ни одного вопроса, который не мог бы быть разрешен, к полному удовлетворению обеих сторон. Сюда относятся вопросы Балтийского моря, Прибалтийских государств, Польши, Юго-Востока и т. п.». Далее Риббентроп изъявил готовность приехать в Москву, чтобы «изложить господину Сталину точку зрения фюрера». Молотов, выслушав Шуленбурга, предложил теперь «разговаривать в более конкретных формах» и пояснил: правительство СССР рассчитывает на положительное завершение экономических переговоров и предлагает обсудить заключение советско-германского договора о ненападении.

В следующие три дня обсуждение вопросов войны и мира в Европе стремительно развивалось. Участники переговоров обменивались информацией об использовании авиации и флота, рассматривали другие аспекты возможного сотрудничества, но советская делегация неуклонно возвращалась к польской проблеме. Бонне и Наджиар стремились убедить министра иностранных дел Польши Юзефа Бека смягчить позицию и предоставить Красной армии географически ограниченные «коридоры» в районах Вильно и Лемберга (Львова). «Мне нет нужды доказывать Вам значение этого вопроса, от которого зависит в настоящий момент вся наша система безопасности в Восточной Европе», — телеграфировал 16 августа Бонне французскому послу в Польше Леону Ноэлю. Бонне требовал решительно поставить «вопрос о необходимости для польского правительства принять русскую помощь». Схожим образом Наджиар инструктировал Ноэля: ему следовало добиться от поляков как минимум того, чтобы они не спровоцировали разрыв переговоров с русскими.

17 августа в заседаниях на Спиридоновке был объявлен перерыв до 21-го числа, так как стороны решили дождаться из Лондона и Парижа ответов на советские вопросы, в том числе и о «коридорах». В Париже Даладье даже заявил о том, что если поляки отвергнут «предложение русской помощи», то он «не пошлет ни одного французского крестьянина защищать Польшу». Дело создания коалиции как будто сдвигалось с мертвой точки, но Сталина интересовал договор, гарантировавший не мир, а возможности для советизации соседних государств и начала «второй империалистической войны» в капиталистической Европе. Поэтому во время очередной встречи с Шуленбургом 17 августа Молотов передал послу предложения правительства СССР. Улучшить советско-германские отношения планировалось в два этапа: сначала заключить торгово-кредитное соглашение, а затем — пакт о ненападении с одновременным подписанием особого протокола по актуальным вопросам внешней политики.

19 августа 1939 года

В два часа дня Молотов принял Шуленбурга, упорно добивавшегося очередной аудиенции. Граф извинился за настойчивость, объяснив ее срочностью своей миссии, и нарком с пониманием ответил: «Когда того требует дело, то не стоит откладывать». По заявлению посла, накануне германо-польского конфликта Риббентроп предлагал быстро урегулировать все важные вопросы между Рейхом и СССР, обещал повлиять на Японию и просил разрешения прилететь в Москву. «Время не терпит», — признался Шуленбург, тем более в Берлине в тот же день заключалось торгово-кредитное соглашение, весьма выгодное для советской стороны. Важные технические заказы СССР размещались в германских фирмах на сумму в 200 млн марок на условиях кредитной оплаты, растянутой на шесть-семь лет под небольшой процент. Немцы выполнили пожелание Сталина. Но невозмутимый Молотов не хотел торопиться, предлагая сначала обсудить содержание пакта и протокола. В ходе часового разговора переубедить собеседника разочарованный граф не смог. «Молотова, очевидно, не трогали мои возражения», — свидетельствовал посол.

Однако в половине пятого Шуленбурга неожиданно снова вызвали в Кремль. Молотов учтиво извинился и сообщил дипломату о своем докладе правительству. Выразив согласие принять Риббентропа в Москве 26—27 августа, сталинский нарком вручил германскому послу проект договора о ненападении. По категорическому советскому условию договор вступал в силу только в случае подписания обеими участниками специального протокола, который рассматривался в качестве составной части пакта. Причин столь резкого изменения своей позиции Молотов не объяснил. «Я допускаю, что вмешался Сталин», — предположил Шуленбург.

Телеграмма № 189 германского посла, направленная в Берлин вечером, позволяет восстановить общую картину событий. Очевидно, между тремя и четырьмя часами дня 19 августа состоялось заседание членов Политбюро — единственного реального правительства СССР. Молотов доложил соратникам о разговоре с Шуленбургом, а главные слова произнес Сталин. Результатом его выступления стало политическое решение руководителей ВКП(б) заключить советско-германский пакт о ненападении, включавший секретный протокол, и принять Риббентропа в Москве. Так что Шуленбург не ошибся в своем предположении.

Историки до сих пор спорят о том, как Сталин мотивировал целесообразность выбора в пользу гитлеровского Рейха, а не англо-французских демократий, а также о степени реалистичности версии его секретной речи, распространенной информационным агентством Havas в Париже. Чтобы узнать, о чем рассуждал Сталин 19 августа, следует обратиться к материалам международного коммунистического движения. 7 сентября Генеральный секретарь исполкома Коминтерна Георгий Димитров встречался со Сталиным, чтобы получить идеологические инструкции для деятельности братских коммунистических партий в условиях «второй империалистической войны» в Европе. «Война идет между двумя группами капиталистических стран, — объяснил Сталин. — Мы не прочь, чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга. Неплохо, если руками Германии было расшатано положение богатейших капиталистических стран (в особенности Англии). Гитлер, сам этого не понимая и не желая, расшатывает, подрывает капиталистическую систему». И далее Сталин высказался откровенно: «Что плохого было бы, если бы в результате разгрома Польши мы распространили социалистическую систему на новые территории и население. <…> Мы можем маневрировать, подталкивать одну сторону против другой, чтобы лучше разодрались. Пакт о ненападении в некоторой степени помогает Германии. Следующий момент — подталкивать другую сторону». В рамках подобных сталинских установок соглашение большевистского государства с нацистским Рейхом выглядело логичным и неизбежным.

19 августа завершилась берлинская карьера отныне ненужного Астахова. Его внезапно отозвали в Москву, заменив никому не известным Алексеем Шкварцевым — секретарем парткома Московского Текстильного института. Удрученного Астахова вскоре уволили из НКИД, а зимой 1940 года арестовали по обвинению в шпионаже. Через два года бывший дипломат погиб в Устьвымлаге.

«Среди старых партийных товарищей»

В связи с близким началом польской кампании Гитлер не мог откладывать поездку Риббентропа. Ночью 21 августа Шуленбург получил личное послание фюрера на имя Сталина, датированное предыдущим числом. По словам Гитлера, будущий пакт определял долгосрочную политику Германии. Фюрер согласился с содержанием проекта договора и составного протокола и, сославшись на напряженный характер польско-германских отношений, попросил принять Риббентропа не позднее 23 августа.

Утром возобновились переговоры на Спиридоновке. Дракс сообщил участникам о получении британской миссией официальных полномочий, но Ворошилов, уже знавший о выборе Сталина, вдруг объявил о необходимости продлить перерыв на неопределенный срок по причине войсковых маневров, так как представители высшего командования Красной армии больше не могли уделять время совещанию. Демарш наркома вызвал удивление, хотя союзники еще надеялись на продолжение диалога. Днем Шуленбург вручил Молотову письмо фюрера, а уже в районе пяти часов поступил положительный ответ Сталина, уведомлявшего Гитлера о готовности принять Риббентропа 23 августа. В тот же вечер Думенк получил из Парижа полномочия на подписание военной конвенции, по сути уже отвергнутой большевиками.

22 августа, выступая перед генералами Вермахта, Гитлер ошеломил их сенсационной новостью о контакте со Сталиным и советско-германском пакте. Вопреки козням врагов, Рейх получал безопасный тыл на Востоке. «Теперь, когда я провел необходимые дипломатические приготовления, путь солдатам открыт», — горделиво заявил Гитлер, отменивший полет в Лондон рейхсминистра авиации рейхсмаршала Германа Геринга. Идеолог и руководитель внешнеполитического отдела нацистской партии Альфред Розенберг перечислил в дневнике все получаемые Рейхом выгоды: «Осознание разрядки внешнепол.[итического] положения: ушла угроза со стороны рус.[ской] авиации в г.[ермано]-пол.[ьском] конфликте, свобода действий на Балтийском море, поставки сырья и т. д.».

Риббентроп вылетел из Берлина в Кенигсберг, чтобы оттуда отправиться в Москву. Московские партнеры в тот момент искусно дистанцировались от растерянных союзных миссий. В беседе с Думенком Ворошилов выразил сожаление о том, как долго англичане и французы затягивали переговоры: из-за промедления могли произойти важные события. О них красноречиво свидетельствовала записка, полученная маршалом от Александра Поскребышева, заведовавшего канцелярией Сталина: «Клим, Коба² сказал, чтобы ты сворачивал шарманку». Переговоры на Спиридоновке выполнили свою функцию, и надобность в них отпала, сталинская шарманка останавливалась.

23 августа в Монголии войска 1-й армейской группы комкора Георгия Жукова, используя полное превосходство в бронетехнике, завершили окружение частей 6-й японской армии генерала Рюхэя Огису на восточном берегу реки Халхин-Гол. Перелом в затянувшемся конфликте — японцы терпели не только военное, но и политическое поражение — позволил Сталину почувствовать себя еще более уверенно накануне приезда германского министра. На московском аэродроме, где развевались красные флаги двух государств, Риббентропа встретили Шуленбург, заместитель наркома иностранных дел СССР Владимир Потемкин и рота почетного караула.

Беседа в Кремле с участием Сталина, Молотова, Риббентропа, Шуленбурга и переводчика из германского посольства Густава Хильгера продолжалась три часа. Сталин отметил значение своей речи на XVIII съезде ВКП(б) для достижения взаимопонимания, затем стороны обсудили такое определение, как «сферы интересов». Все вопросы решались в духе делового сотрудничества и согласия. В это время посол Ноэль, бившийся несколько дней с польскими коллегами, направил из Варшавы в Москву Думенку почти оптимистичную телеграмму: «Польское правительство согласно <…> в случае общих действий против немецкой агрессии сотрудничество между Польшей и СССР на технических условиях, подлежащих согласованию, не исключается». Но телеграмма Ноэля уже не имела практического значения.

Между 23 часами 23 августа и часом ночи 24 августа Риббентроп и Молотов подписали в Кремле договор о ненападении между Германией и Советским Союзом, действовавший десять лет и включавший секретный дополнительный протокол (для Ани: здесь нужны их фотографии). Пакт с протоколом грубо нарушал советско-польский договор о ненападении 1932 года, судьба Польши теперь уже целиком зависела от установленной Гитлером даты нацистской агрессии. По результатам переговоров Восточная Польша, Бессарабия на юго-востоке Румынии, Финляндия, Эстония и Латвия относились к сфере интересов СССР, а Западная Польша и Литва³ — к сфере интересов Рейха. В соответствии с протоколом, разделение на сферы влияния становилось фактом только «в случае территориально-политического переустройства областей», входивших в состав вышеперечисленных государств. «Переустройство» по сути означало оккупацию или аннексию.

Официальная часть сменилась дружественным ужином, после которого сотрудники посольства вывели развеселившегося Риббентропа из Кремля под руки. Рейхсминистра радовал и довольный Сталин, и приятная обстановка, а позднее в беседе с министром иностранных дел Италии графом Галеаццо Чиано Риббентроп с гордостью признался: «Я чувствовал себя в Кремле, словно среди старых партийных товарищей». Сталин, поднимавший тост за фюрера, при прощании доверительно сказал Риббентропу: «Даю честное слово, что Советский Союз никогда не предаст своего партнера».

Очарованный новыми друзьями, рейхсминистр на самом деле поверил в обретенное взаимопонимание большевиков и национал-социалистов, а фюрер, впав в немалое возбуждение, теперь вел себя как повелитель мира. Члены Политбюро от души над ними посмеялись, о чем пенсионер Молотов рассказывал в июле 1971 года поэту Феликсу Чуеву: «[На ужине] Сталин неожиданно предложил: „Выпьем за нового антикоминтерновца Сталина!“ — издевательски так сказал и незаметно подмигнул мне. Риббентроп бросился звонить в Берлин, докладывает Гитлеру в восторге <…> Гитлер никогда не понимал марксистов». Случайно проболтавшись, Молотов сделал ценное признание, позволив в полной мере понять мотивы действий и размах политического замысла Сталина.

24 августа, когда Дракс попросил Ворошилова о встрече, газета «Правда» назвала советско-германский договор «инструментом мира» и актом, способствующим «облегчению напряжения в международной обстановке». На следующий день Ворошилов сухо сообщил Драксу и Думенку: «Ввиду изменившейся политической обстановки нет смысла продолжать переговоры». Англо-французской делегации пришлось возвращаться домой ни с чем, а последствия пакта Молотова — Риббентропа стали ясны через считанные дни.

1 сентября Германия напала на Польшу.

Преступление руководителей ВКП(б)

Защитники Сталина до сих пор повторяют избитые фразы о прагматизме внешнеполитического курса СССР, обеспечившего «свои интересы» при заключении Московского пакта 1939 года, о необходимом для обороны смещении на запад линии государственной границы, о выигрыше времени и двухгодичной отсрочке германского нападения, наконец, о том, что Великобритания, Франция и Польша в результате собственной медлительности и неуступчивости не оставили руководителям ВКП(б) выбора и буквально вынудили их принять гитлеровские предложения. Здесь же следует назидательное напоминание о Мюнхенском соглашении 1938 года, хотя война вспыхнула не после Мюнхена, а именно после Московского пакта.

В действительности Сталину не требовались ни отсрочка, ни выигрыш времени, так как никакое германское нападение в 1939 году СССР не угрожало: у Гитлера не было ни планов, ни сил, ни средств, ни общей границы для ведения полноценной кампании против огромной советской страны, тем более на таком глубоком оперативном пространстве. Сырьевых ресурсов Рейха в тот момент хватало лишь на несколько месяцев ограниченной войны. 1 сентября 1939 года Вермахт имел в наличии только 3195 танков, включая три огнеметных, и пять штурмовых орудий. Из них 215 (менее 7 %) составляли командно-штабные машины с деревянно-металлическим макетом пушки и одним пулеметом (Pz.Bf.Wg.), 1445 (45 %) — машины с пулеметным вооружением (Pz. I), а 1223 (38 %) — легкие танки со слабой двадцатимиллиметровой пушкой (Pz. II). Доля средних танков (Pz. III и Pz. IV) в 309 единиц выглядела ничтожной (менее 10 %), а тяжелых танков немецкие конструкторы еще не создали. Красная армия, имевшая к осени 1939 года более 20 тыс. танков, включая средние и тяжелые, превосходившая вероятного противника по ресурсам, личному составу, орудиям и авиации, по количественным параметрам была в разы сильнее германского Вермахта, вынужденного защищаться от врагов и на Западе, и на Востоке.

Для прагматичного обеспечения безопасности СССР требовалось не допустить войны и усиления гитлеровского Рейха, а в крайнем случае — предотвратить сосредоточение сил агрессора на своих западных границах, чтобы исключить вероятность внезапного нападения. В августе 1939 года Гитлер настойчиво стремился избежать безнадежной борьбы на два фронта и торопливо соглашался заплатить любую цену за благожелательный нейтралитет СССР, иначе он не мог начинать войну в Европе. Поэтому перед Сталиным и его соратниками открывались разные возможности.

Сталин мог заключить военную конвенцию с англо-французскими союзниками на их условиях, чтобы получить эффективный инструмент международного давления на агрессора. Создание антигитлеровской коалиции гарантировало ее участникам абсолютное преимущество и сохранение европейского мира. В этом случае Германия не могла напасть на Польшу.

Сталин, отказавшись от сближения с Гитлером, мог бесконечно затягивать англо-франко-советские переговоры, оставляя открытым их результат. Ему было некуда спешить, тем более что Франция занимала конструктивную позицию и даже поляки склонялись к диалогу. При таком сценарии международная ситуация становилась неопределенной и Германия не могла напасть на Польшу.

Для польской кампании Гитлер выделил большую часть сил, в том числе 61,5 дивизию, 2533 танка и 2231 самолет. Сталин мог отказаться от участия в антигитлеровской коалиции, но предупредить мир о том, что германское нападение на Польшу будет рассматриваться Советским Союзом как угроза собственной безопасности. Тогда, после непростой борьбы с польской армией, перед утомленным Вермахтом возникала перспектива встретить на Востоке 136 свежих советских дивизий, более 9000 танков и более 5000 самолетов, обещанных Шапошниковым. Поэтому, скорее всего, Гитлер был бы вынужден отказаться от нападения на Польшу.

Сталин, заключив Московский пакт, мог подготовиться в течение следующего месяца к тому, чтобы в конце сентября 1939 года открыть в Восточной Польше боевые действия против Германии, уже имевшей один фронт на Западе и утомившей свои войска в польской кампании. Если гитлеровский Рейх рассматривался как главный враг СССР, то следовало воевать с Вермахтом на польской, а не на советской территории. При таком сценарии Рейх оказывался в катастрофическом положении, инициатива переходила в руки его противников, а Советский Союз гарантировал безопасность своих западных границ и, вероятно, оставлял за собой Восточную Польшу.

Тем не менее Сталин, Молотов и другие представители высшей партийной номенклатуры выбрали наихудший вариант, так как они стремились не обеспечить безопасность Советского Союза, а взорвать капиталистический мир путем «второй империалистической войны» и создать благоприятные условия для советизации континентальной Европы при помощи Красной армии и Коминтерна. В обмен на половину Польши и другие аннексии большевики позволили нацистам начать агрессию и вести успешные боевые действия против антигитлеровской коалиции, гарантировали им свой дружественный нейтралитет и безопасный тыл на Востоке, вступили с Германией в широкое хозяйственно-экономическое сотрудничество, предоставили Рейху шансы усиливаться, крепить и расширять собственный потенциал.

Однако просчитавшийся марксист Сталин не смог перехитрить и усыпить бдительность национал-социалиста Гитлера, который в итоге накопил значительные ресурсы и подготовил нападение на СССР. Поэтому, заключив Московский пакт, руководители ВКП(б) совершили преступление против мира и народов Советского Союза, заплативших десятками миллионов жизней за роковой сталинский выбор 1939 года.

Источники и литература:

Безыменский Л. А. Гитлер и Сталин перед схваткой. М., 2000.

XVIII съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б). 10—21 марта 1939 г. Стенографический отчет / Отв. по вып. Д. Чугаев. М., 1939.

Год кризиса 1938—1939. Документы и материалы. Т. II. М., 1990.

Коминтерн и Вторая мировая война. Ч. I. М., 1994.

Мельтюхов М. И. Упущенный шанс Сталина. М., 2002.

Мюллер-Гиллебранд Б. Сухопутная армия Германии 1933—1945. М., 2003.

Политический дневник Альфреда Розенберга, 1934—1944 гг. М., 2015.

Риббентроп фон, И. Между Лондоном и Москвой. Воспоминания и последние записи. М., 1996.

СССР — Германия 1939—1941. В 2 кн. Нью-Йорк, 1989.

Сто сорок бесед с Молотовым. Из дневника Ф. Чуева. М., 1991.

1939 год: Уроки истории / Авторский коллектив. М., 1990.

Ширер У. Взлет и падение третьего рейха. Т. I. М., 1991.