Впервые имя полковника Соломона Давидовича Гегелашвили я встретил в начале 1992 года на страницах ежемесячного приложения газеты «Литературная Россия» — «Русский Рубеж». Газета радовала читателей материалами о Гражданской войне и русской эмиграции, перепечатанными главным образом из «Кадетской переклички», издававшейся воспитанниками зарубежных российских кадетских корпусов в Сан-Франциско. В России, только что пережившей августовский путч ГКЧП и обрушившиеся на нее реформы, был велик интерес к отечественной истории ХХ столетия. Но довольно скоро он угас: проблемы дня сегодняшнего в глазах очень многих россиян тогда, в начале 1990-х, заслонили ту трагедию, которую Россия пережила в первой трети ХХ столетия.

В том давнишнем номере «Русского Рубежа» одним из самых интересных материалов был очерк Петра Георгиевича Паламарчука о его путешествии в Аргентину. На молодого писателя неизгладимое впечатление произвели встречи с «последними из могикан» — русскими белыми эмигрантами («русо бланко», как их называли аргентинцы), свидетелями и участниками Гражданской войны. И первым в этом ряду Петр Паламарчук назвал Константина Асеева, ветерана Корниловской артиллерийской бригады, которому в ту пору было под 90 лет:

«…переворачивающим душу знакомством были два свидания с Константином Антоновичем Асеевым — последним действующим корниловцем-галлиполийцем в Южном полушарии, как он сам выразился (двое других уже не встают с одра). Сын боевого генерала, уроженец села Обояни Курской губернии, прежде чем осесть в далекой стране Сан-Мартина, он пересек с боями чуть ли не весь подлунный мир. В свое время молоденький Кока убежал вслед за двумя братьями в Добровольческую армию, где за уничтожение вражеского танка получил Георгиевский крест из рук самого генерала А. П. Кутепова. Затем была служба у Врангеля, эвакуация на Босфор, Чехия, Германия, наконец, Америка, куда он попал вместе со своим дядею — полковником Соломоном Давидовичем Гегелашвили»¹.

Спустя четыре года после знакомства с этим очерком я первый раз прилетел в Прагу. Остановился у Ольги Георгиевны Келчевской (ур. Губиной), гимназической подруги нашей американской родственницы Нины Мейнгард (ур. Миловидовой, в замужестве Гринич).

Обычно, днем погуляв по историческому центру Праги, познакомившись с ее достопримечательностями, по вечерам я делился своими впечатлениями с Ольгой Георгиевной, а заодно мы вели разговоры о делах давно и не столь давно минувших дней. Тогда я от нее услышал запомнившуюся мне фамилию. И это было не случайно.

Отец Ольги Георгиевны, инженер Георгий Антонович Губин, на протяжении ряда лет был казначеем Галлиполийского землячества Праги и ближайшим помощником капитана Георгия Алексеевича Орлова, председателя Галлиполийского землячества².

По словам Ольги Георгиевны, для нее самой и для ее младшего брата едва ли не самым желанным праздником, как и для большинства детей в христианских странах, было Рождество Христово. До Второй мировой войны в Праге для детей русских изгнанников организовывались Рождественские елки. Ими занималось Галлиполийское землячество. Ольга Георгиевна рассказала, что праздник открывала Клеопатра Давидовна Асеева — сестра Соломона Давидовича Гегелашвили. Помнила Ольга Георгиевна и старую генеральшу Анну Еноховну Гегелашвили, которую называли «бабушкой всех русских галлиполийцев» Праги. Ее могилу я увидел на Ольшанском кладбище, когда посетил его в первый раз, на третий день пребывания в Праге.

Спустя три года, когда Нина Петровна Мейнгард пригласила меня снова к себе в гости в южную Калифорнию, имя полковника С. Д. Гегелашвили вспомнил старый русский пражанин Кирилл Алексеевич Калякин.

Первые послевоенные месяцы он и его близкие прожили в лагере для перемещенных лиц (DP) у города Шляйсхайм в западной зоне оккупации. Обитатели лагеря, среди которых было много русских пражан, избрали старостой С. Д. Гегелашвили. При его деятельном участии в одном из лагерных бараков была устроена домовая (или, если угодно, походная) церковь. Вероятно среди «ди-пийцев» был кто-то из православного духовенства. Вроде бы полковник Гегелашвили был избран еще и церковным старостой.

Кирилл Алексеевич хорошо запомнил, как в Пасхальную ночь 1946 года «ди-пийцы» вышли из своего походного храма с пением: «Христос Воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав». Во главе процессии шел полковник Гегелашвили, держа в руках хоругвь.

Рассказывал мне Кирилл Алексеевич и другие интересные эпизоды из своего «ди-пийского» периода жизни. Среди обитателей лагеря под Шляйсхаймом наряду с белыми эмигрантами были и советские граждане: остарбайтеры, беженцы, военнопленные, солдаты и офицеры РОА. Периодически в лагере возникали слухи о предстоящей выдаче их в советскую оккупационную зону. Чтобы прояснить обстановку, С. Д. Гегелашвили, будучи старостой лагеря, вступал в переговоры с союзным командованием.

Обитатели лагеря из числа несоветских граждан по листочку разрывали свои документы, выданные им в странах прежнего проживания, и раздавали их бывшим советским гражданам, дабы у них появились шансы выдать себя за старых эмигрантов. Попутно их учили каким-то наиболее употребляемым фразам на языке тех стран, откуда они якобы попали в беженский лагерь (чешском, сербскохорватском, немецком, польском), и рассказывали о каких-то общеизвестных вещах из истории и географии этих стран. Бывшие граждане СССР старательно все это запоминали: каждое выученное слово на иностранном языке, имя министра, название географического пункта в чужой стране увеличивали шансы на спасение.

Однажды, когда в очередной раз поползли слухи о предстоящей выдаче Советам, в лагерь то ли по своей ли инициативе, то ли по просьбе полковника Гегелашвили приехал генерал А. А. фон Лампе, имевший документы представителя Российского Красного Креста, т. е. не имевший ничего общего с Советским Красным Крестом. Эти старые документы дали ему возможность легализоваться в западной оккупационной зоне в первые послевоенные недели и предоставили какой-никакой официальный статус. Благодаря генералу фон Лампе и полковнику Гегелашвили обстановку удалось и на этот раз разрядить.

Спустя два года после той Пасхалии обитатели лагеря под Шляйсхаймом начали разъезжаться по белу свету. Полковник Гегелашвили, его сестры Клеопатра Давидовна Асеева (ур. Гегелашвили) и Тамара Давидовна, в замужестве Минаева, племянники-галлиполийцы Аполлон, Владимир и Константин Асеевы эмигрировали в октябре 1948 года из западной Германии в Аргентину.

Разумеется, рассказы старых русских пражан не могли оставить меня равнодушным. Поэтому уже в начале нынешнего века я обратился к фондам Российского государственного военно-исторического архива в Москве. Итогом работы в РГВИА и московских библиотеках стал биографический очерк «Гегелашвили Соломон Давидович (1885—1972)», опубликованный в рубрике «Антибольшевистская Россия» в «Новом историческом вестнике» в № 1 (9) за 2003 год³. С этим очерком можно ознакомиться в Интернете на нескольких сайтах или форумах. Правда, без указания авторства.

Вкратце позволю себе напомнить его биографию. Уроженец Карсской области, отошедшей к России по итогам русско-турецкой войны 1877—1878 гг. и пребывавшей в составе России около 40 лет, он, следуя семейной традиции, решил стать военным. Кстати, в разговорах старые русские пражане нередко величали Соломона Давидовича князем. Увы, при знакомстве с его послужным списком княжеский титул не подтвердился. Могу лишь предположить следующее. Когда-то Гегелашвили могли быть владетельными князьями в одной из исторических областей Грузии, но в дальнейшем, вероятно, утеряли как свои земли, так и титул.

Уже на изломе советской эпохи кто-то из грузинских политиков, сторонников выхода Грузии из состава СССР, посетовал на то, что многие его единоплеменники во времена Российской империи легко отказывались от идеи независимой Грузии, прельстившись блеском российских императорских эполет и орденов. Только ли? Или было еще что-то, что определило выбор стороны в годы Русской Смуты не у одного лишь полковника Гегелашвили? Интересно знать, как бы грузинскому политику ответили русские офицеры и генералы грузинского происхождения? Скорее всего, вызовом на дуэль.

Так или иначе, С. Д. Гегелашвили последовательно прошел по всем ступенькам служебной лестницы кадрового офицера Российской императорской армии: Воронежский Михайловский кадетский корпус, столичное Михайловское артиллерийское училище, служба в 22-й артиллерийской бригаде, расквартированной в Новгороде. С ней он выступил на театр военных действий Великой европейской войны в 1914 году.

За отличие в делах против неприятеля Гегелашвили был пожалован боевыми орденами, вплоть до Св. Владимира 4 ст. с мечами и бантом, и Георгиевским оружием. Войну закончил в чине полковника.

В Гражданскую войну воевал в рядах Корниловской артиллерийской бригады, участвовал в легендарном Бредовском походе. После эвакуации врангелевской армии из Крыма на Босфор в ноябре 1920 года в 1921 году в составе корпуса генерала А. П. Кутепова перебазировался в Болгарию. В 1924 году с разрешения генерала Врангеля полковник Гегелашвили вместе со своими родными уехал в Чехословакию, где поступил на службу в чехословацкую армию, в артиллерийские части.

Поскольку он принес воинскую присягу на верность иностранному государству (Чехословацкой республике), он не мог официально состоять в Чехословацком отделении Русского Обще-Воинского Союза и в Галлиполийском землячестве. Однако неформальные отношения он сохранил и с чинами РОВС, и с пражскими галлиполийцами.

Его служебные обстоятельства коренным образом изменились после августовских переговоров в Мюнхене в 1938 году. На этих переговорах западные партнеры Чехословакии в лице правящих кругов Великобритании и Франции, по сути дела, отказались от своих обязательств и вынудили руководство Первой республики принять условия нацистов. Это означало расчленение Чехословацкого государства и его ликвидацию в скором будущем.

Чехословацкая армия была демобилизована. Вместе со своими чешскими сослуживцами демобилизовался и С. Д. Гегелашвили. К этому времени он дослужился до чина майора чехословацкой армии и командовал артиллерийским полком. Теперь он смог принять самое деятельное участие в работе русских эмигрантских воинских организаций, которые германские оккупационные власти постарались поставить под свой контроль.

Чинам РОВС было предложено зарегистрироваться в качестве членов Объединения Русских Воинских Союзов, руководитель которого генерал А. А. фон Лампе проживал в Берлине. Был образован Юго-Восточный отдел ОРВС, который в годы Второй мировой войны возглавляли полковник Н. А. Бигаев и капитан 1-го ранга Я. И. Подгорный. С ними сотрудничал и полковник С. Д. Гегелашвили.

По свидетельству историка русской эмиграции пражанина Сергея Германовича Пушкарева, у С. Д. Гегелашвили были хорошие отношения с германскими оккупационными властями. Здесь я могу лишь предположить следующее. Германские нацисты, всячески спекулируя на реальных и мнимых исторических обидах грузин, пытались противопоставить их русским. Это напрямую соответствовало их планам по расчленению территории исторической России на ряд квазигосударств — разумеется, под протекторатом или прямым управлением Третьего рейха.

Авторство этой идеи приписывается главному теоретику и знатоку русского вопроса, уроженцу России Альфреду Розенбергу (по крайней мере, Адольф Гитлер и его окружение Розенберга таковым считали). Представители народов, проживавших в России, а потом в СССР, разделились. Одни предпочли безоглядно отказаться от своего общероссийского, досоветского прошлого. Другие, наоборот, видели свои земли и свои нации равноправными членами российской семьи народов, освобожденных от сталинской тирании. Уже после Второй мировой войны в среде русской белой эмиграции появился термин «розенберговщина» — желание иностранных «доброхотов» расчленить исторические российские земли по рецептам А. Розенберга. Для этого и формировались национальные комитеты, не столько антисоветские, сколько антироссийские.

Те, кто не видел свои земли и народы вне России, освобожденной от большевиков, группировались вокруг бывшего советского генерала А. А. Власова. К последним относился и полковник Гегелашвили. Следовательно, не случайным было его присутствие на учредительном съезде Комитета освобождения народов России в Пражском Граде в ноябре 1944 года.

А тем временем развязка Второй Великой европейской войны приближалась. В апреле 1945 года с большой группой русских пражан-галлиполийцев и со своими близкими полковник Гегелашвили покинул Чехословакию. О том, что было дальше, говорилось выше.

По словам К. А. Асеева, «даже в самой чужедальней стороне и после всего пережитого они в первую очередь ставили сохранение чести: и вот, когда лет двадцать тому назад к Гегелашвили пожаловали грузинские сепаратисты, он гордо ответствовал им: „Я русский императорский офицер, потомок честно служивших России грузинских владетелей, и останусь до конца верен своей единой и неделимой Родине!“»⁴

Со своим земляком и единоплеменником был согласен и георгиевский кавалер генерал-лейтенант Д. К. Гунцадзе (1861—1925). Участник Русско-японской и Великой европейской войн, он в 1918 году вступил в Южную армию, формировавшуюся на Украине при участии германского командования для борьбы с большевиками. В Южной армии изначально был провозглашен лозунг восстановления в России монархии во главе с представителем Дома Романовых.

Этой армии не было суждено сыграть яркую роль в истории Гражданской войны. В начале 1919 года ее остатки были влиты в состав Добровольческой армии генерала А. И. Деникина, сражавшейся под лозунгом «непредрешенчества». Красная чума чинам русских монархических формирований виделась главным злом. Поэтому их объединение в «непредрешенческой» Добровольческой армии представлялось вполне оправданным.

Что же касается генерала Гунцадзе, то после объединения этих двух белых армий он был переведен в резерв. Конечно, боевому генералу-строевику такое назначение не могло не показаться обидным. Но и в этих условиях он оставался верен воинской чести.

По словам младшей дочери генерала Гунцадзе, Руфины Давидовны Николаевой (ур. Гунцадзе), в 1919 году, когда их семья проживала в Одессе, туда прибыли эмиссары из Тифлиса и привезли ему предложение, от которого трудно было отказаться: вернуться в Грузию и занять пост товарища (помощника) военного министра независимой Грузинской республики. Генерал внимательно выслушал своих земляков и ответил им твердым отказом.

В рядах Добровольческой армии воевали три сына генерала Гунцадзе. Все они еще в мирное время готовились к военной карьере, все прошли через горнило Великой войны. Старший из трех братьев, Евгений Гунцадзе, в начале войны попал в германский плен, из которого вернулся к родителям в 1919 году. Пережив хозяйничанье в Одессе большевиков, арест ЧК, тюрьму, откуда он чудом вышел живым, после освобождения Одессы от красных он вступил в Добровольческую армию.

Средний из братьев, Владимир Гунцадзе, погиб летом 1919 года под Киевом в бою с красными.

Младший, Константин Гунцадзе (Котэ, как его называли домашние), вместе со своим старшим братом воевал в составе батальона возрожденного в составе Добровольческой армии лейб-гвардии Кексгольмского полка. Оба прошли Крымскую эпопею и стали участниками Великого Русского Исхода, столетие которого мы отметили в 2020 году.

В составе врангелевской Русской армии покинул Крым, последнюю пядь свободной Русской земли, и генерал Гунцадзе. А дальше их пути разошлись. Генерал Гунцадзе скончался в 1925 году в Загребе. Евгений Гунцадзе еще в 1920-х гг. эмигрировал из Европы в США, где стал инженером. Константин Гунцадзе после «распыления» врангелевской Русской армии, последовавшего в середине 1920-х, по непроверенным сведениям, эмигрировал в Чехословакию. Пытался ли он получить высшее образование, как его сверстники-галлиполийцы, или учеба его не привлекала, сейчас уже невозможно сказать. Якобы он работал на шахте. Еще до начала Второй мировой войны он эмигрировал из Чехословакии во Францию. Там, подобно многим другим русским офицерам-белогвардейцам, стал работать таксистом. Скончался в 1946 году. Был похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа, но могила его не сохранилась⁵.