Летом 1831 года (около 20 июля) во время прогулки в Царском Селе Пушкин встретил Николая I и между ними состоялся разговор, в результате которого поэту было предложено заняться написанием истории Петра I. Вероятно, инициатива исходила от Пушкина, потому что семейная жизнь начала создавать для него материальные проблемы, и он размышлял, каким бы образом их решить: литературные заработки, полностью покрывавшие его холостяцкие расходы, теперь оказывались недостаточными.

В записных книжках А. О. Смирновой-Россет по поводу этой встречи появились такие строки:

Государь сказал Пушкину: «Мне бы хотелось, чтобы король Нидерландский отдал мне домик Петра Великого в Саардаме». — Пушкин ответил: «Государь, в таком случае я попрошу Ваше Величество назначить меня в дворники». Государь рассмеялся и сказал: «Я согласен, а покамест назначаю тебя его историком и даю позволение работать в тайных архивах»¹.

21 июля 1831 года Пушкин пишет письмо А. Х. Бенкендорфу, начинающееся с сетования на то, что за время службы в Иностранной коллегии ему не было присвоено два чина, а затем обращается к адресату с явным намерением получить от царя какое-либо поле деятельности, например, в качестве редактора «политического и литературного журнала», и выражает готовность взяться за написание истории Петра I. Заканчивается письмо следующим заверением:

Не смею и не желаю взять на себя звание Историографа после незабвенного Карамзина; но могу со временем исполнить давнишнее мое желание написать Историю Петра Великого и его наследников до Государя Петра II.

Когда возникло упомянутое «желание», установить трудно, но в творчестве Пушкина Петр к этому времени присутствовал очень ярко: в «Стансах» (1826), написанных через несколько месяцев после освобождения из ссылки, дан весьма полный и развернутый образ царя-преобразователя, а затем через два года в «Полтаве» (1828), в изображении битвы.

Намерением обратиться к истории Пушкин еще в 1827 году поделился с А. Н. Вульфом:

Я непременно напишу историю Петра I, а Александрову — пером Курбского. Непременно должно описывать современные происшествия, чтобы могли на нас ссылаться. Теперь уже можно писать и царствование Николая, и об 14-м декабря².

Интересно, что в тот же день в письме к П. В. Нащокину он сообщает, как о решенном деле, о работе над историей Петра I: «...зимою зароюсь в архивы, куда вход дозволен мне Царем». То же и в письме Плетневу от 22 июля 1831 года — Пушкин пишет, что царь «взял его в службу», дал жалованье, открыл архивы и, вообще, «очень мил» по отношению к нему.

Все это говорит о том, что письмо к Бенкендорфу явилось лишь необходимой формальностью. А сам Бенкендорф 21 или 22 июля ставит на пушкинском письме следующую резолюцию:

Написать гр. Нессельроде, что Государь велел его (Пушкина. — В. Е.) принять в Иностранную коллегию с позволением рыться в старых архивах для написания истории Петра Первого. Не угодно ли будет графу испросить или самому назначить Пушкину жалованье³.

Вопрос с жалованьем, однако, оказался не таким простым, как казалось. Вице-канцлер К. В. Нессельроде просьбу Бенкендорфа проигнорировал. Поэтому по прошествии почти десяти месяцев Пушкин вынужден был письмом от 3 мая 1832 года обратиться по этому поводу к Бенкендорфу. Бенкендорф в эти же дни запросил Нессельроде и получил ответ, что для Пушкина нет штатного места в Министерстве, о чем и доложил царю. А 10 мая сообщил Нессельроде письмом волю Николая I: назначить Пушкину жалование со дня вступления в службу и по 1 января 1833 года по его (Нессельроде) усмотрению, а к будущему году внести оклад его в общую смету расходов по Министерству иностранных дел.

На этом дело не кончилось. 14 июня 1832 года Нессельроде обратится к Бенкендорфу с просьбой «почтить его уведомлением, в каком количестве прилично было бы определить жалование Пушкину». На что 20 июня Бенкендорф ответил: Пушкину следовало бы дать жалование 5000 руб. Эта сумма и была назначена⁴.

Несмотря на нерешенность вопроса с жалованьем, Пушкин в феврале 1832 года занимается поиском материалов в архиве коллегии иностранных дел. А в письме от 24 февраля того же года через Бенкендорфа просит царя разрешить ему «рассмотреть находящуюся в Эрмитаже библиотеку Вольтера», содержащую немало редких книг и рукописей, которые были доставлены в свое время Вольтеру для написания его «Истории Петра Великого». И 29 февраля получает через Бенкендорфа высочайшее разрешение.

По мере все большего погружения в работу Пушкин убеждается, что ему требуется помощник. 16 февраля 1833 года (на Масленицу) он улучает момент поговорить с Николаем I о привлечении к своей работе в архивах М. П. Погодина, потому что, как он заявляет царю, одному с таким количеством документов справиться невозможно. Об этом разговоре Пушкин сообщает Погодину письмом от 5 марта 1833 года. Но положительно решить этот вопрос не удается.

А летом, поглощенный новым творческим замыслом поэт решает прервать работу в архивах, чтобы посетить Казань и Оренбург, о чем извещает Бенкендорфа письмом от 22 июля. Новый замысел — история пугачевщины, возникший у Пушкина еще в пору работы над романом «Дубровский».

Работа по поиску материалов для истории Петра возобновляется лишь в самом конце 1834 года. Именно в это время, как позднее вспоминал востоковед В. В. Григорьев, Пушкин в гостях у П. А. Плетнева беседовал о временах Петра I с историком К. И. Арсеньевым⁵. А в начале 1835 года Пушкин приступил к конспектированию основного для того времени труда по истории Петра, составленного И. И. Голиковым, «Деяния Петра Великого, мудрого преобразователя России» (издание Н. И. Новикова, 1788—1797), что отмечено краткой записью в дневнике Пушкина за 1835 год: «Февраль. С генваря очень я занят Петром».

В первой тетради конспекта «Извлечение из Введения. Штраленберг» обозначено начало записей: «Января 16—11¹/₂ ч.». Окончание работы датировано в последней тетради, отражающей события за 1725 год, в начале и в конце ее две пометы: «14 декабря» и «15 декабря». Следовательно, дошедший до нас конспект материалов по истории Петра написан в течение 1835 года. Но и потом работа не остановилась полностью: сбор материалов и их обдумывание продолжались вплоть до самой смерти поэта⁶.

Так, во время пребывания в Москве в мае следующего года Пушкин посещает архивы, занимаясь историческими разысканиями по теме Петра, о чем пишет жене 14 мая 1836 года. О том же А. И. Тургеневу сообщает П. Я. Чаадаев в письме от 25 мая 1836 года: «У нас здесь Пушкин. Он очень занят своим Петром Великим»⁷.

14 октября 1836 года Пушкин благодарит лицейского товарища М. А. Корфа за присланный накануне 13 октября список иностранной литературы о Петре:

Вчерашняя посылка твоя мне драгоценна во всех отношениях и останется у меня памятником. <...> Прочитав эту номенклатуру, я испугался и устыдился: большая часть цитованных книг мне неизвестна. Употребляю всевозможные старания, дабы их достать. Какое поле — эта новейшая русская история!

За три недели до смерти в разговоре с бывшим лицеистом⁸ Д. Е. Келером, переводчиком дневника сподвижника Петра I Патрика Гордона, Пушкин признавался:

Я до сих пор ничего не написал еще, занимался единственно собиранием материалов; хочу составить себе идею обо всем труде, потом напишу историю Петра в год или в течение полугода и стану исправлять по документам⁹.

А. И. Тургенев возвратился в конце ноября 1836 года из Парижа в Петербург с пакетом драгоценных, по его признанию, донесений иностранных резидентов о царствовании Петра I, и два последних месяца жизни Пушкин провел в самом тесном общении с ним. «Я видался с ним почти ежедневно», — писал он брату Николаю 31 января 1837 года.

В. Никитенко в дневниковой записи от 21 января 1837 года сообщал о встрече с Пушкиным у П. А. Плетнева, где разговор также шел об «Истории Петра», и Пушкин сомневался, что ее можно будет провести через цензуру. Это его опасение оправдалось: после его смерти В. А. Жуковскому не удалось опубликовать материалы о Петре, собранные Пушкиным, из-за возражений Николая I, усмотревшего в них «неприличные выражения»¹⁰, касающиеся венценосной особы...

В связи с последним нельзя не отметить, что написанию собственно «Истории Петра», а не только оставленных нам в наследство подготовительных конспектов, помимо цензурных соображений мешало наступившее по мере углубления в исторический материал разочарование Пушкина в своем герое. Завершающим произведением о Петре стало, правда, стихотворение, в котором тот представлен с прежней душевной симпатией — «Пир Петра Великого», оно открывало первый том пушкинского «Современника»:

...Он с подданным мирится;

Виноватому вину

Отпуская, веселится;

Кружку пенит с ним одну;

И в чело его целует,

Светел сердцем и лицом;

И прощенье торжествует,

Как победу над врагом.

Но это, скорее, был укор Николаю I, не умевшему прощать вообще, в том числе декабристов, на что Пушкин до конца жизни надеялся. Впрочем, даже это не меняло появившегося у поэта остро критического взгляда на Петра.

Для подтверждения упомянутого разочаровании Пушкина-историка приведем конспект событий за 1721 год, исключенный впоследствии¹¹ цензурой из его тетрадей:

Достойна удивления разность между государственными учреждениями Петра Великого и временными его указами. Первые суть плоды ума обширного, исполненного доброжелательства и мудрости, вторые нередко жестоки, своенравны и, кажется, писаны кнутом. Первые были для вечности, или по крайней мере для будущего, вторые вырвались у нетерпеливого самовластного помещика.

NB. (Это внести в Историю Петра, обдумав).

По учреждении синода духовенство поднесло Петру просьбу о назначении патриарха. Тогда-то (по свидетельству современников — графа Бестужева и барона Черкасова) Петр, ударив себя в грудь и обнажив кортик, сказал: «Вот вам патриарх».

Сенат и синод подносят ему титул: Отца Отечества, Всероссийского Императора и Петра Великого. Петр недолго церемонился и принял их.

Сенат (т. е. восемь стариков) прокричали vivat. Петр отвечал речью гораздо более приличной и рассудительной, чем это все торжество.

В синоде и сенате объявил себя президентом.

Указ о возвращении родителям деревень и проч., принадлежащих им и невинным их детям, также и о платеже заимодавцам.

NB. Сей закон справедлив и милостив, но факт, из коего он проистекает, сам по себе несправедливость и жестокость. От гнилого корня отпрыск живой¹².