Федор Августович Степун (Степпун) — выдающийся русский религиозный мыслитель, культуролог, социолог, теоретик искусства, писатель и публицист — родился 6 (18) февраля 1884 года в Москве, в доме «Императорского Человеколюбивого общества», что, как иронично замечал сам Степун, ко многому обязывало.

Его предки по отцу, германскому подданному, владели земельными угодьями между Тильзитом и Мемелем. Кроме литовских и немецких у Степуна были французские и шведско-финские предки по линии матери, в роду которой (Аргеландер) встречаются имена видных протестантских пасторов. Философ утверждал: «В моем субъективном ощущении это этническое богатство ни в малейшей степени не умаляет моей русскости, которой я обязан длительной жизни в деревне». Дело в том, что спустя три года после рождения Федора семья переехала в имение недалеко от Калуги, где отец получил место директора известной на всю страну кондровской писчебумажной мануфактуры. Природа средней полосы, провинциальная жизнь и связанные с ней воспоминания способствовали глубокому вживанию в образ России, ставший впоследствии одной из ведущих тем его творчества.

«Я люблю в искусстве только надлом»

По окончании московского реального училища, где преподавание велось на немецком языке, Степун год отбывал воинскую повинность в Коломне. В 1903 году он выехал в Германию, где в Гейдельбергском университете семь лет изучал философию, историю, политэкономию, государственное право, историю литературы и изобразительных искусств. В годы учебы Степун, как и многие другие представители творческой интеллигенции России того времени, был увлечен учением В. С. Соловьева, которому посвятил докторскую диссертацию, защищенную им в Гейдельбергском университете в 1910 году. По собственному признанию Степуна, он всегда оставался близким «по своим философским взглядам славянофильско-соловьевскому учению о положительном всеединстве как о высшем предмете познания».

Возвратившись в Россию в 1910 году, Степун вместе с несколькими молодыми русскими и немецкими философами становится одним из организаторов издания международного ежегодника по философии культуры «Логос» (1), в котором принимают участие как русские ученые и литераторы (Вяч. Иванов, А. Белый, Э. Метнер и др.), так и представители западноевропейской мысли (В. Виндельбанд, Г. Зиммель, Г. Риккерт и др.). В «Логосе» появляются статьи Степуна «Трагедия творчества (Фридрих Шлегель)», «Трагедия мистического сознания», «Жизнь и творчество». Автора особенно занимает проблема соотношения жизни и творчества, которые представляются ему двумя противоположными, борющимися в человеке началами.

В предвоенные годы философ сближается с символистами, участвует в работе секции эстетики при московском издательстве «Мусагет», принимает участие в редактировании журнала «Труды и дни». Любовь к символизму сохранилась у Степуна до конца его жизни. В 1931 году он признавался И. А. Бунину, творчество которого высоко ценил: «Я люблю в искусстве только надлом... Я не люблю классицизма, Возрождения, Греции. Я не пойду брать с полки Гете, если мне будет трудно в данный час. Я возьму кого-нибудь надломленного, пронзительного. Другое искусство мне не интересно».

До начала Великой войны Степун не только активно участвует в культурной жизни обеих столиц, но и ездит с выступлениями и лекциями по городам России. Эти поездки дали ему возможность непосредственно ощутить общественные настроения в рабочей, студенческой и интеллигентской среде, познакомиться с жизнью провинциальной России.

«Интеллигентный человек на войне»

Летом 1914 года во время мобилизации философ едет в Иркутск, где формируется и проходит учебные занятия 12-я Сибирская стрелковая артиллерийская бригада, к которой он был приписан. В начале октября 1914 года Степун в чине прапорщика попадает на Галицийский фронт, воюет в Прибалтике. В своих воспоминаниях он скромно умалчивает о своей доблести, но его награды: два ордена Анны и два Станислава, представление к золотому оружию (которого, однако, не получил) — говорят сами за себя. Зимой 1915 года при возвращении с позиции в штаб Степун получает тяжелую травму ноги и почти 11 месяцев находится на излечении в разных госпиталях.

Письма, которые он посылал с фронта жене и матери, по настоянию М. О. Гершензона были опубликованы в журнале «Северные записки» (1916) под псевдонимом Н. Лугин. Полностью фронтовые заметки Степуна под названием «Из писем прапорщика-артиллериста» с восстановленными купюрами и добавлениями за 1916 и 1917 годы вышли в следующем году под одной обложкой с очерком В. Ропшина (Б. Савинкова) «Из действующей армии (Лето 1917)». Военные корреспонденции Степуна, по словам литературоведа Т. М. Вахитовой, «представляют собой сложный сплав лирических размышлений, точных документальных наблюдений, реалистических описаний и философских обобщений, касающихся мировоззрения интеллигентного человека на войне; они запечатлели душевные переживания автора — от эйфорического восторга перед сражением, „упоения в бою“ в начале войны до смертельной усталости и обиды за Отечество в ее конце». Последнее письмо датировано мартом 1917 года и заканчивается сведениями о революции в Петрограде.

«Явное непонимание сущности пролетарской культуры»

После излечения, летом 1916 года, Степун возвращается на фронт и служит в Галиции в войсках тылового обеспечения. В начале революции он приезжает в Петроград в составе армейской делегации Юго-Западного фронта. Степун был избран армейским представителем во Всероссийский Совет рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, а затем назначен начальником политического управления в Военном министерстве, которым тогда руководил Б. Савинков.

Февральскую революцию Степун встретил восторженно как «всенародную мистериальную трагедию», которая, как ему тогда казалось, вознесла русскую жизнь на невиданную высоту. После Октябрьского переворота, не вызвавшего у него никакого энтузиазма, и кратковременного ареста он перебрался в Москву, где весной 1918 года сотрудничал в оппозиционной большевикам прессе, заведовал культурно-философским отделом в правоэсеровском «Возрождении». «Как военспец, — вспоминал позднее Степун, — я был призван на военную службу, как тяжелораненый в царскую войну, назначен на тыловую должность, как писатель и бывший фронтовик, ничего не понимающий в административно-хозяйственных делах, любезно переуступлен Троцким Луначарскому». Тот его назначил на должность заведующего репертуаром при «Показательном театре революции». После постановок «Царя Эдипа» Софокла и «Меры за меру» Шекспира Степун был уволен из театра за «явное непонимание сущности пролетарской культуры». Однако, по его мнению, специфически пролетарской культуры «и быть не может; культура требует языка, а у пролетариата, как и у каждого класса, есть только терминология».

Покинув театр, Степун остался в Москве, читал лекции в ряде театральных студий, преподавал в Вольной Академии духовной культуры, делал доклады в аудиториях Политехнического музея, вел интенсивную литературную работу.

«Даже и большевизм не подрывал моего оптимизма»

В 1919 году Степун решил вместе с женой обосноваться в деревне, где они и еще несколько их родственников организовали небольшую коммуну, работавшую с разрешения местного исполкома на 14 десятинах земли, оставшихся от имения тестя Степуна. Здесь произошло событие, которое вскоре оказалось судьбоносным для философа: от своего немецкого друга он неожиданно получил вышедший в 1918 году первый том блестящего историософского трактата О. Шпенглера «Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории».

Степун вспоминал, что работал над этой книгой в своем деревенском кабинете «с чувством пещерного жителя, к которому через узкую щель чудом проник утренний свет <…>. Неужели, — спрашивал я себя, — Шпенглер действительно прав, неужели к Европе и впрямь приближается смертный час? Но если так, то кто спасет Россию? Вместе с болью о России (повсюду горели имения, со злобою изничтожался сельскохозяйственный инвентарь, бессмысленно вырезывался племенной скот и растаскивались на топливо и цыгарки бесценные библиотеки) — росла в душе и тоска по Европе. Самый вид, самый запах полученной из вражеской Германии книги волновал каким-то почти поэтическим волнением. <…> Нет, — возражал я мысленно Шпенглеру, — подлинная, то есть христиански-гуманитарная культура Европы не погибнет, не погибнет уже потому, что, знаю, не погибнет та Россия, которая, по словам Герцена, на властный призыв Петра к европеизации уже через сто лет ответила гениальным явлением Пушкина. Самый факт быстрого расцвета русской культуры 19-го века, в результате встречи России с Западом в годы Отечественной войны, представлялся мне неопровержимым доказательством таящейся в Европе жизни. Даже и большевизм не подрывал моего оптимизма, так как казался не столько русскою формою того рационального марксистского социализма, в котором Шпенглер усматривал симптом гибели Европы, сколько скифским пожарищем, в котором сгорал не семенной запас европейской культуры, а лишь отмолоченная солома буржуазно-социалистической идеологии.

Не верил я в неизбежную гибель Европы еще и потому, что ощущал историю не царством неизбежных законов, а миром свободы, греха и подвига. От нашей скифской реализации безбожно-рационалистического европейского социализма я ждал отрезвления Европы; от сопротивления русской церкви большевизму — оживления христианской совести Запада. Признаюсь, что минутами мне даже верилось, что после срыва большевизма в Европе начнется руководимое Россией духовное возрождение».

Прочитанный Степуном доклад о книге Шпенглера в Вольной академии духовной культуры, а затем и на других площадках собирал много публики и имел громадный успех. Так, большая богословская аудитория Московского университета была переполнена слушателями, эстрада тесно заставлена приставными стульями, несколько женщин, не получивших билеты, прорвались в зал, назвавшись сестрами и женами докладчика.

«Очевидно, — комментирует свои воспоминания об этих лекциях Степун, — в скудной советской духовности, отравленной марксистской верою, что история начинается с организации пролетариата, а философия с осознания им своей политической миссии, нарастал такой острый голод по новому слову, по живой творческой мысли, по смелому созерцанию истории, что простое изложение исключительно богатой всеми этими достоинствами книги не могло не вызвать чувства радостного выхода в какие-то океанские просторы западноевропейской жизни. <…>

Книга Шпенглера, многими нитями связанная с русскою философией, с раздумьями славянофилов, Соловьева, Достоевского и Данилевского и дошедшая до нас в самый острый момент духовно-политического кризиса, с такою силою завладела умами образованного московского общества, что было решено выпустить специальный сборник посвященных ей статей». В этом сборнике, названном «Освальд Шпенглер и закат Европы», кроме его редактора Степуна приняли участие философы Н.А. Бердяев и С.Л. Франк, а также экономист Я.М. Букшпан (2).

«По духу сборник получился на редкость цельный, — констатирует Степун. — Ценя большую эрудицию новоявленного немецкого философа, его художественно-проникновенное описание культурных эпох и его пророческую тревогу за Европу, мы все согласно отрицали его биологически-законоверческий подход к историософским вопросам и его вытекающую из этого подхода мысль, будто бы каждая культура, наподобие растительного организма, с неизбежностью переживает свою весну, лето, осень и зиму. При таком подходе к истории, настаивали с особою убедительностью Бердяев и Франк, решительно обессмысливается понятие и ощущение исторической судьбы человечества. „Судьба цветка — не человеческая и не историческая судьба, — вторил нам в своей рецензии на наш сборник Б. П. Вышеславцев, — это вообще не судьба, ибо при таком понимании, судьба теряет свое трагическое значение“».

Несмотря на бедность интеллигенции и на то обстоятельство, что распространение сборника по всей России было тогда совершенно невозможно, его тираж (десять тысяч экземпляров) полностью разошелся за две недели в Москве и в Петербурге.

Борьба не с большевиками, но с большевизмом

Сборник обратил на себя внимание В. И. Ленина, который усмотрел в нем «литературное прикрытие белогвардейской организации». Поэтому неудивительно, что Степун оказался среди тех представителей интеллигенции, которые по инициативе «вождя» были высланы за границу.

Осенью 1922 года Степун вместе с женой навсегда покидает родину. Найдя пристанище в Германии, на исторической родине отца (который умер в 1914 году), философ поначалу поселился в Берлине и вскоре стал одной из самых заметных фигур культурной жизни эмиграции. В 1926 году Степун был приглашен на кафедру социологии в дрезденское Высшее техническое училище, откуда в 1937 году он был уволен нацистским правительством без права печатного и устного выступления. Причиной послужила, как иногда иронично выражался Степун, его «неисправимая русскость, жидофильство и склонность к религиозному мракобесию». При этом философу стали выплачивать пенсию, а на то, что он, несмотря на запрет, продолжал читать лекции в квартирах и имениях приглашавших его друзей, осведомленные об этом власти просто закрывали глаза.

Важно отметить, что эмиграцию Степун считал для себя немыслимой. Вскоре после своей высылки философ писал: «Историческая задача России в изжитые нами годы, в годы 1918—1921, заключалась не в борьбе с большевиками, но в борьбе с большевизмом: с разнузданностью нашего безудержа. Эту борьбу нельзя было вести никакими пулеметами, ее можно было вести только внутренними силами духовной сосредоточенности и нравственной выдержки. Так, по крайней мере, казалось мне с первых же дней победы большевиков. Что же оставалось делать? — Оставаться в России, оставаться с Россией и, не будучи в силах как-либо внешне помочь ей, нести вместе с ней и во имя ее все муки и все ужасы лихой полосы ее жизни. Люди практики, люди политики, вероятно, ответят мне, что это бессмыслица. Но, во-первых, я не практик и не политик, а во-вторых, разве сыну надо быть обязательно врачом, чтобы не покидать постели своей умирающей матери?»

По словам «степуноведа» В. К. Кантора, если в России Степун был «активным пропагандистом западноевропейской культуры, прежде всего немецкой философии, то изгнанный в Германию мыслитель в годы, когда на России и русской культуре ставили крест, начинает проповедь русской культуры, ее высших достижений, объясняя Западу специфику и особенности России. Он понимал, что как России нельзя без Запада, так и Западу нельзя без России, что только вместе они составляют то сложное и противоречивое целое, которое называется Европой».

«Жизнь как содержание трагедии»

В 1923 году одновременно вышли в Берлине книга Степуна, «Жизнь и творчество», составленная из статей, уже опубликованных в России, и работа «Основные проблемы театра», в которой философ продолжил разработку важнейшей для него темы противоречия жизни и творчества: «Каждый человек, осознающий себя на достаточной глубине, неизбежно осознает себя в раздвоении, каждый дан себе как бы двояко, дан себе как несовершенство, как то, что он есть, и как совершенство, как то, чем он должен стать, дан себе как факт и задан себе как идеал; дан себе как хаос и задан себе как космос... Жизнь, изживаемая нами изо дня в день, — не жизнь вовсе. В ней господствует слепой случай, в ней царит обман...»; подлинная жизнь — «это жизнь как содержание трагедии». Та же мысль о высокой культурной миссии театрального искусства, соединяющего и возвышающего актеров и зрителей, проводилась Степуном в книге «Театр и кино» (1932).

Живя в Германии, Степун активно выступает как публицист и литературный критик в различных эмигрантских журналах, становится сотрудником (заведующим литературно-художественным отделом) самого авторитетного из них — «Современные записки» (Париж, 1920-1940). Здесь появляются его исторические и философские статьи, литературные заметки, рецензии на философские труды и художественные произведения как представителей русской эмиграции, так и советских писателей.

В 1923-1925 гг. Степун печатает на страницах «Современных записок» философский роман в письмах «Николай Переслегин» (отдельное издание вышло в 1929 году), основу которого составляет автобиографическая история любви, причудливо соединенная с философскими исканиями автора. «Николай Переслегин» — это «исповедь человека символистской культуры, который наделен искренностью, благородством и вместе с тем раздвоенностью сознания, стремлением к игре, позе, кокетливому мученичеству» (Т. М. Вахитова). Однако в конце романа, действие которого завершается в 1914 году, Переслегин приходит к выводу, что «если вознесение любви в полноту и исполнение возможно, то во всяком случае не на иллюзионистских путях тлетворных мечтаний, а на путях живой религиозной веры в бессмертие единственно любимого». В своих мемуарах Степун писал: «Проблематика и колорит романа, естественно, вырастали, как из материала собственной жизни, так и из наблюдений над той литературно-философской средой, в которую я попал после Гейдельберга. Накануне Великой войны все мы жили кризисами — кризисом религиозного, политического и эстетически-эротического сознания. В эпохе было много беспредметной проповеди, артистической позы и эротического снобизма».

Роман «Николай Переслегин» был с восторгом встречен критикой (правда, преимущественно немецкой). «Русское открытое сердце и зоркость глаза соединяются у Степуна с высокой духовностью мыслителя европейского масштаба», — писал К. Фриш.

«Нет книги, в которой о любви были бы сказаны более тонкие и значительные вещи», — замечал Ф. Сегер. «„Николай Переслегин“ — самое прекрасное, что когда-либо написано о любви. При этом действие романа развивается с такой напряженностью, что от книги нельзя оторваться», — утверждал К. Фишер. «Нет сомнения, что „Николай Переслегин“ — создание очень духовного и глубоко аристократического таланта», — подводил итоги русский критик Ю. И. Айхенвальд.

«Псевдоморфоз русской потребности верить»

В 1931 году вместе с И.И. Фондаминским и Г.П. Федотовым Степун становится соредактором религиозно-философского журнала «Новый град» (Париж, 1931-1939). «Особенность новоградского духа, — отмечал он позднее, — определялась прежде всего тем, что его основатели и главные сотрудники встретились друг с другом на путях покаяния как за свои личные ошибки, так и за прегрешения тех партий, групп и течений, к которым они принадлежали».

Главным для «новоградцев» был вопрос духовности, а не конечных целей движения. Возможность выхода из глубокого духовного, социального и экономического кризиса, поразившего мир, они связывали «с христианской культурой средневековья, со свободолюбивым гуманизмом Возрождения и с либеральным социализмом, требовавшим такой хозяйственной системы, которая гарантировала бы каждому человеку возможность полного развития своей личности» (из «Программы» журнала «Новый Град»). В своих публикациях в «Новом Граде» Степун ярче всего проявляет себя как убежденный христианский демократ.

В 1920-1930-х гг. Степун много размышлял о проблеме исторической судьбы России и о феноменах революции и большевизма. В 1934 году появилась его программная статья «Идея России и формы ее раскрытия» («Новый Град», № 8), в которой он, в частности, отмечал, что «русскость есть качество духовности, а не историософский политический и идеологический монтаж», и потому раскрытие русской идеи «требует не формул, а тщательной живописи исторического пути и лица России». Большевизм Степун трактовал как результат «ложного направления религиозной энергии русского народа, псевдоморфоза русской потребности верить» и потому большевизм «не может быть преодолен ничем иным как возрождением веры в Распятого».

Эти идеи развивались Степуном в книге Das Antlitz Russlands und das Gesicht der Revolution («Лик России и облик революции», 1934), а феноменология революции исследовалась им ранее в серии очерков «Мысли о России», печатавшихся в «Современных записках» (1923-1928).

Чудом избежав смерти во время англо-американской бомбардировки Дрездена в феврале 1945 года, при которой погибло все его имущество, включая библиотеку и ценнейший архив, Степун перебрался сначала в небольшой городок Тагернзее, а оттуда в Мюнхен. В 1947 году философа пригласили возглавить созданную специально для него кафедру истории русской культуры в Мюнхенском университете Людвига Максимилиана, где он вплоть до 1960 года читал курсы по русской литературе (в основном символизму) и социологии русской революции. По словам А. Штаммлера, «он был одним из самых блестящих лекторов, когда-либо читавших в Мюнхенском университете».

В послевоенные годы Степун активно сотрудничал в периодических изданиях эмиграции (альманахе «Мосты», журналах «Опыты», «Новом журнале» и др.), одновременно являясь одним из учредителей и постоянных представителей Товарищества зарубежных писателей. К 80-летию философа правительство ФРГ наградило его высшим орденом страны «За заслуги».

Федор Августович Степун скоропостижно скончался 23 февраля 1965 года в Мюнхене.

«Раздумье о несбывшемся»

«Опираясь в своих философских интуициях на учения о положительном всеединстве и цельном знании Вл. Соловьева и славянофилов, Степун придерживался стратегии синтеза всех человеческих познавательных способностей. Отсюда своеобразие его писаний, часто шокирующих парадоксами и похожих одновременно и на научные изыски, и на философские рассуждения, и на глубоко личную лирическую прозу» (М. Г. Галахтин). Наиболее ярко этот синтез нашел свое выражение в романе «Николай Переслегин» (1929) и мемуарах «Бывшее и несбывшееся» (1956) (3), которые Степун начал писать еще во время войны.

Органичность и наблюдательность Степуна, умение, как писал литературный критик Ю. Иваск, «охватить целое, а не части (форму, стиль, настроение)», позволяли ему глубоко проникать в тайну художественного творчества и творческой личности. Это в полной мере проявилось в книге «Встречи: Достоевский — Лев Толстой — Бунин — В. Иванов — Белый — Леонов» (1962), а одно из последних произведений философа — написанная для немецкого читателя книга «Мистическое мировидение» (1964), по свидетельству личного секретаря, друга и ученика философа А. Штаммлера, «не только самое глубокое, проникновенное толкование символизма, которое ныне существует на каком бы то ни было языке, но также подведение итогов богатейшей жизни и творчества самого Степуна».

Что касается книги «Бывшее и несбывшееся», то это подлинный шедевр философской мемуаристики. Степун отмечал, что это «не только воспоминания, не только рассказ о бывшем, пережитом, но и раздумье о том, что "зачалось и быть могло, но стать не возмогло", раздумье о несбывшемся. Эта философская, в широком смысле слова даже научная сторона моей книги, представляется мне не менее важной, чем повествовательная. Я писал и как беллетрист, не чуждый лирического волнения, и как философ, как социолог и даже как политик, не замечая вполне естественных для меня переходов из одной области в другую». «По широте и глубине воссоздания культурно-исторической и религиозно-философской обстановки на рубеже веков, точности свидетельских показаний во время русских революций эти воспоминания не имеют себе равных. Автор предстает перед читателем то в образе тонкого беллетриста, то скрупулезного социолога, то умного, ироничного политика, то мудрого философа. Этот многоликий собеседник пытается разгадать "тайну России", увидеть в ее жизни то бессмертное вечное, что не сбылось, не ожило: завещание грядущим дням и поколениям» (Т. М. Вахитова).

В статье, посвященной памяти учителя, Штаммлер нарисовал портрет философа: «Степун меня поразил: в нем было что-то львиное, при этом благосклонное, приветливое, открытое; глубокая серьезность соседствовала с милой шутливостью, глаз иногда прищуривался, лукаво подмигивал. Это был с головы до пят русский барин, но вместе с тем несомненно и ученый, одновременно и человек с некоторыми чертами театральности, — светский человек, офицер и хороший наездник».

***

1) Поскольку журнал пропагандировал преимущественно немецкую философию, с началом Великой войны он перестал выходить. В Праге в 1925 г. Степуном была предпринята попытка возобновить издание, но удалось выпустить всего лишь один номер.

2) Единственный из авторов этого сборника, не высланный в 1922 г., Букшпан, был расстрелян в 1939 г. как контрреволюционер.

3) Так назван русский вынужденно сокращенный в соответствии с требованиями нью-йоркского издательства им. Чехова вариант немецкоязычных мемуаров Степуна. Оригинальное название книги — Vergangenes und Unvergängliches («Прошедшее и непреходящее», 1947—1950) — гораздо точнее передает их глубинный смысл.

Литература

Степун Ф. Мысли о России // Современные записки. № 14/1923.

Степун Ф. Николай Переслегин. Париж, 1929.

Степун Ф.А. О будущем возрождении России // Вестник РХСД. № 77/1965.

Степун Ф.А. Мысли о России // Новый мир, № 6/1991.

Степун Ф.А. Бывшее и несбывшееся. М., СПб., 1995.

Степун Ф.А. Встречи. М., 1998.

Степун Ф.А. Чаемая Россия. СПб., 1999.

Степун Ф.А. Сочинения. М., 2000.

Степун Ф.А. (Н. Лугин). Из писем прапорщика-артиллериста. Томск, 2000.

Степун Ф.А. Жизнь и творчество. Избранные сочинения. М., 2009.

Степун Ф.А. Мистическое мировидение. Пять образов русского символизма. СПб., 2012.

Федор Августович Степун / под ред. В. К. Кантора. М., 2012.

Степун Ф.А. Письма. М., 2013.

Степун Ф.А. Большевизм и христианская экзистенция. Избранные сочинения. М.; СПб., 2017.

Stepun F. Vergangenes und Unvergängliches. Bd. 1—3. München, 1947—1950.

Stepun F. Russische Demokratie als Projekt. Schriften im Exil 1924—1936. Berlin, 2004.

Архиепископ Иоанн (Сан-Францисский). Русский звездопад (Памяти Федора Степуна) // Русская мысль. 8 апреля 1965 г.

Штаммлер А. Ф.А. Степун // Русская религиозно-философская мысль XX века. Питтсбург, 1975.

Пирожкова В. Несколько слов о моем учителе // Бывшее и несбывшееся. М., СПб, 1995.

Федор Степун: русский немец и немецкий русский как хранитель высших смыслов европейской культуры. Материалы конференции / /Вопросы философии. № 10/2015