Вопросы эти пока остаются без ответа. На ум, однако, приходит высказывание Уинстона Черчилля: «Каждый надеется, что если он будет хорошо кормить крокодила, то крокодил съест его последним. Но я очень боюсь, что буря не пройдет мимо»¹. Один из уроков событий в Чехословакии и вокруг нее в 1968 году в том и заключается, что стратегия невмешательства Запада, а фактически — согласие с интервенцией в ЧССР, не изменила природу советской политики. Периоды разрядки напряженности вновь и вновь перемежались с обострением конфронтации, а советскую военную угрозу Европе удавалось сдержать не столько переговорами, сколько военной силой.

«Не делать ничего»

«Лучшее, что мы можем сделать для Праги, — не делать ничего». Эта фраза министра иностранных дел ФРГ Вилли Брандта, сказанная им 1 августа 1968 года, стала классической формулой западной политики невмешательства. Брандт считается одним из самых выдающихся государственных деятелей ХХ века, автором «новой восточной политики» Германии и инициатором разрядки напряженности. В то же время его позиция по отношению к Пражской весне, советской интервенции в Чехословакию и процессу так называемой «нормализации» — образец политического оппортунизма.

Заинтересованность в хороших отношениях с СССР подталкивала Брандта, как и других западных лидеров, к тому, чтобы закрыть глаза на преступления советского режима. «Западный мир, — писал чешский историк Йиржи Гоппе, в статье которого было приведено это высказывание Брандта, — хотя и осудил советское вторжение, но одновременно, учитывая интересы своей безопасности, дал понять, что готов, несмотря на чехословацкий кризис, продолжать политику „ослабления напряженности“»².

Гоппе видел причины невмешательства Запада в события августа 1968 года прежде всего в том, что Советский Союз дал ясно понять, что Чехословакия занимает важное место в его военно-стратегических и экономических планах. «Советский конвенциональный и ядерный арсеналы, подавление венгерского восстания 1956 года, берлинский и кубинский кризисы» давали США достаточно аргументов для того, чтобы не вмешиваться в сферу «прямого влияния другой сверхдержавы»³. Это не вызывает сомнений. Соединенные Штаты и другие ведущие государства Запада строго соблюдали ялтинско-потсдамские договоренности 1945 года и не ставили под сомнение господство СССР в Центрально-восточной Европе, в том числе, если необходимо, право обеспечивать его военной силой.

Вместе с тем были и иные обстоятельства, о которых пишет Гоппе и некоторые другие чешские историки. Тогдашнее руководство ЧССР декларировало неразрывную принадлежность страны к Варшавскому договору, отвергало возможность переориентации внешней политики в сторону Запада, подчеркивало приверженность социализму и дружбе с Советским Союзом. В Москве этим заверениям не верили. Для советских лидеров и всего правящего слоя любое отклонение от принятой в Кремле позиции и свойственного партийной иерархии видения мира было верным признаком не только идеологической, но и геополитической измены. Для западного же истеблишмента поиски «социализма с человеческим лицом» не обещали сколько-нибудь крупных стратегических выгод. Наконец, открытая поддержка перемен в Чехословакии, по мнению части западных правящих кругов, могла только ужесточить действия Кремля.

Кремлевская паранойя

Объяснений пассивности Запада и политики невмешательства может быть несколько. Однако ни в Вашингтоне, ни в столицах западноевропейских государств не учитывали (а возможно, просто не могли себе представить), насколько глубокой была паранойя советского руководства и, добавим, большей части общественного мнения. В Кремле верили пугающим донесениям военного командования и КГБ, которые убеждали партийных руководителей в том, что Чехословакия вот-вот выйдет из Варшавского договора, в страну ворвутся ударные дивизии НАТО и вся выдвинутая в Центральную Европу военная машина восточного блока развалится.

Командующий 38-й армией, входившей в 1968 году в состав оккупационных сил, генерал-лейтенант Александр Майоров вспоминал, что 11 августа, за десять дней до вторжения, он был вызван к Брежневу и на вопрос, как он видит развитие событий в Чехословакии, доложил: «В одно прекрасное утро под Чопом, Мукачево, Ужгородом могут быть выброшены 82-я и 101-я воздушно-десантные дивизии НАТО. К ним на соединение через Чехию и Словакию пойдут 5-й и 7-й корпуса США (9-11 дивизий), первый и второй армейские корпуса ФРГ. Нам известно, что маневры войск НАТО намечены на начало сентября. <...> В ночь перед выброской воздушного десанта будет сформировано марионеточное правительство Чехословакии, оно объявит о выходе из Варшавского договора, обратится с просьбой к НАТО защитить страну от советского вторжения. Чехословакия может быть потеряна — или большая война».

Советский министр обороны Гречко, по словам Майорова, информировал Брежнева точно так же⁴. Все это находило полное понимание у высшего руководства СССР.

Более того, в Кремле были готовы пойти на риск третьей мировой войны. 18 августа 1968 года, после того как советским руководством было принято окончательное решение о вторжении в Чехословакию, Гречко сообщил собравшемуся командованию вооруженных сил: «Я только что вернулся с заседания Политбюро. Принято решение на ввод войск стран Варшавского договора в Чехословакию. Это решение будет осуществлено, даже если оно приведет к третьей мировой войне»⁵.

Отдать приказ о такой войне в СССР были готовы. На совещании у маршала Гречко командующий ракетными войсками стратегического назначения Крылов сообщил, что дежурные силы и средства его войск находятся в четырехминутной готовности⁶.

Советский посол сообщает из Вашингтона

Вскоре после краха СССР бывший советский посол в Вашингтоне Анатолий Добрынин опубликовал многостраничные мемуары. Добрынин считался одним из самых опытных и умных дипломатов, он почти двадцать пять лет провел в США, хорошо разбирался в хитросплетениях американской политики. Возможно, на фоне других послов он казался выдающимся интеллектуалом. Но его воспоминания содержат совсем немного аналитических размышлений, выходящих за пределы банальных суждений, типичных для раннеперестроечного времени. Правда, в них есть масса любопытных деталей.

Так, вспоминает советский посол, утром 20 августа он получил срочное указание из Москвы встретиться с президентом США Линдоном Джонсоном и разъяснить позицию советского руководства. При этом ему предписывалось посетить американского президента между шестью и восьмью часами вечера: по московскому времени это будет уже начало 21 августа, механизм агрессии будет запущен, и ничто не сможет остановить набирающую ход военную машину, даже если Вашингтон выразит крайнее возмущение и будет грозить жесткими ответными мерами. Иными словами, сторонники вторжения из числа членов Политбюро хотели создать дополнительные гарантии того, что Брежнев не отменит в последний момент операцию «Дунай», ссылаясь на угрозу войны с Америкой.

Но никакой жесткой реакции со стороны Белого дома не последовало. В 20:00 по вашингтонскому времени Добрынин прибыл в Овальный кабинет. Вместе с Джонсоном был его помощник по национальной безопасности Уолт Ростоу. Советское послание ничего, кроме недоумения, вызвать не могло. Оно еще как-то годилось для внутренней пропаганды, но американские руководители, знакомые с реальным положением дел в Чехословакии, должны были почувствовать, что их принимают за идиотов. Там говорилось: «В связи с дальнейшим обострением обстановки, которое произошло вследствие заговора внешней и внутренней реакции против существующего в Чехословакии общественного строя, правительство ЧССР обратилось к союзным государствам, в том числе и к Советскому правительству, с просьбой об оказании непосредственной помощи, включая помощь вооруженными силами». Советское правительство, утверждалось в послании из Москвы, «неоднократно заявляло, что события в Чехословакии и вокруг нее затрагивают жизненные интересы СССР». Москва, подчеркивалось далее, убеждена, что предпринятые ею меры «ни в коей мере не затрагивают государственные интересы США или любого другого государства»⁷.

Реакция президента США оказалась небезынтересной. Он внимательно выслушал сообщение, поблагодарил за информацию и сообщил, что на следующий день даст ответ, если это будет необходимо. Затем, как пишет Добрынин, Джонсон перешел к гораздо более важной для него проблеме — обсуждавшемуся в то время его визиту в СССР. «Президент явно не придал большого значения трагическим событиям вокруг Чехословакии, сделав в нашей беседе основной упор на свою предстоящую поездку в СССР, — писал Добрынин. — Но Уолт Ростоу, который был единственным свидетелем этой встречи, наоборот, сидел „мрачнее тучи“, хотя и не пытался перебивать президента»⁸. Ростоу, талантливый дипломат, государственный деятель и крупный ученый, прекрасно понимал суть происходящих событий, но не мог или не хотел спорить с Джонсоном.

Первоначальная реакция США была крайне мягкой. Вашингтон «выразил озабоченность» в связи с действиями СССР. Американскому руководству была «непонятна ссылка на просьбу правительства Чехословакии в свете радиопередачи из Праги, в которой говорится, что силы Варшавского пакта вступают в Чехословакию» вопреки позиции руководства страны. Кроме того, в Белом доме вызвала недоумение «ссылка на внешние силы агрессии, выступающие против существующего порядка в Чехословакии». Впоследствии позиция Соединенных Штатов ужесточилась, но ненамного. Был отменен визит Джонсона в Москву и отложено на несколько месяцев начало переговоров по стратегическим ядерным вооружениям.

Недоумение Вашингтона понятно. В США и НАТО никак не планировали вмешиваться в чехословацкие события. Об этом американские официальные лица и до 21 августа говорили своим советским и чехословацким коллегам. Так, еще в апреле 1968 года чехословацкий дипломат К. Дуда сообщал в Прагу, что, по словам Добрынина, американская администрация заверяла, что не будет предпринимать каких-либо шагов, которые можно рассматривать как вмешательство во внутренние дела ЧССР. А 13 июля 1968 года Дуда проинформировал Прагу, что советник президента Н. Дейвис считал, что в отношениях СССР и ЧССР Соединенные Штаты будут играть роль «стороннего наблюдателя».

Любопытна реакция сотрудников Государственного департамента США на появление программного текста «Две тысячи слов». По их мнению, сама эта публикация и тот факт, что ряд членов Политбюро ЦК КПЧ «не дистанцировались» от нее, были тактической ошибкой. Это подталкивало Советский Союз и его сторонников из числа твердолобых коммунистов в самой Чехословакии к жестким мерам⁹. Иными словами, и в Праге, и в Москве не могли не знать о позиции Вашингтона: не вмешиваться в события и постараться не спровоцировать острую реакцию СССР, на которую Западу придется как-то реагировать, чего очень не хотелось делать.

Озабоченность американского руководства вызывало в то время не столько подавление Пражской весны, сколько возможность обострения обстановки в Европе. Бывший американский дипломат Джордж Джегар, служивший в августе 1968 года в посольстве США в ФРГ, вспоминает, что 21 августа ему позвонили из узла связи и велели немедленно явиться в посольство, потому что русские вторглись в Чехословакию. «Там я нашел поток совершенно секретных и сверхсрочных телеграмм из Вашингтона. Посольству в Бонне приказывали сделать все возможное, чтобы американское военное командование (в Германии. — Ю. Ф.) осознало, что оно должно сидеть тихо, не передвигать войска, чтобы все оставались в казармах и не объявляли повышенное состояние боеготовности. Суть была в том, чтобы не дать Советам ни малейшего повода думать, что мы готовимся вмешаться. <…> Это было огромным разочарованием для чехов, которые были вдохновлены прогрессом, которого они достигли»¹⁰.

Невмешательство: причины и последствия

Реакция ведущих европейских государств на советское вторжение в Чехословакию была такой же мягкой, как и американская. Они, разумеется, осудили действий СССР и его союзников: по горячим следам США, Великобритания, Франция, Канада, Дания и Парагвай 21 августа выступили в Совете безопасности ООН с требованием вынести чехословацкий вопрос на рассмотрение ближайшей сессии Генеральной Ассамблеи ООН. СССР и Венгрия заблокировали это предложение, и обсуждение кончилось ничем.

Чаще всего истоки политики невмешательства видят в том, что американское руководство и лидеры других западных государств следовали ялтинским договоренностям о разделе Европы. В общем плане это сомнений не вызывает. «Дух Ялты» действительно определял общее направление политики США и их союзников в отношении Пражской весны и реакции СССР на попытки реформировать социалистическую систему в Чехословакии. Но есть и конкретные обстоятельства, характерные для каждой из стран.

Соединенные Штаты увязли в это время в войне во Вьетнаме, где находилось около полумиллиона американских солдат и офицеров. Эта война поглощала огромные экономические ресурсы; отвлекала силы и средства от Европы, где проходила главная линия соприкосновения войск НАТО и Варшавского договора, и Ближнего Востока; вела к обострению внутриполитической обстановки в самих США. В американском истеблишменте прекрасно видели, что участие в конфликтах в Индокитае не пользовалось популярностью в американском обществе. В свете этого в Вашингтоне надеялись, хотя эти надежды были иллюзорными, что Москва может помочь найти компромиссное решение вьетнамской проблемы. Кроме того, в США большое значение придавали началу переговоров по стратегическим ядерным вооружениям. Контроль над ядерным оружием в полной мере отвечал ключевым внешнеполитическим и стратегическим интересам США, а в Москве к переговорам по этим вопросам и тогда, и много позже относились с подозрением. Советские военные видели в них опасность того, что будут перекрыты ядерные программы, которым они придавали большое значение. Соответственно, в Белом доме и Государственном департаменте не хотели давать маршалу Гречко и его генералам дополнительные аргументы против обсуждения стратегических вооружений.

Свои причины сдержанно реагировать на вторжение в Чехословакию были и у европейских государств. Их лидерам создавал много проблем всплеск леворадикальных, в том числе террористических, настроений. Огромный размах получило пацифистское движение против войны во Вьетнаме, принимавшее зачастую экстремистские формы. Протестовавшие нередко шли под лозунгом Better red than dead («Лучше быть красным, чем мертвым»).

В мае 1968 года правительство де Голля было готово бросить армию на подавление массовых студенческих бунтов в Париже. И хотя этого удалось избежать, политический кризис во Франции оставался нерешенным, и в апреле 1969 года де Голль вынужден был уйти в отставку. К тому же в Париже большой популярностью пользовалась фантастическая деголлевская идея создания «Европы от Атлантики до Урала», предполагавшая, в частности, стратегическое сотрудничество с СССР.

В Великобритании нарастал острый экономический кризис. В ФРГ к власти шли социал-демократы во главе с Вилли Брандтом, поставившим одной из своих целей радикальное улучшение отношений с Советским Союзом. В общем, в 1968 году Западу было не до Чехословакии. Москва, разумеется, этим воспользовалась.

Среди историков есть разные точки зрения относительно того, насколько невмешательство Запада способствовало советскому вторжению. Многие считают, что даже если бы США и другие страны более жестко и определенно выступили в поддержку Чехословакии, то предотвратить советское вторжение все равно не удалось бы. Йиржи Валента, видный американский историк чешского происхождения, написал: «Сомнительно, могли ли Соединенные Штаты сделать что-либо, чтобы сдержать советское руководство от военной интервенции. <…> И тем не менее, неуверенная политика администрации Джонсона несомненно помогла интервенционистам (в Политбюро. — Ю. Ф.) в спорах и была фактором, подталкивающим интервенцию»¹¹.

Тревога в Бухаресте и Белграде

В августе 1968 года беспокойство в западных столицах вызывало не столько само вторжение в Чехословакию, сколько предполагаемая перспектива советской интервенции в Румынию и Югославию, с тем чтобы вернуть их в полностью контролируемый Москвой «лагерь социализма». При этом тревогу на Западе вызывала не военная операция против этих стран как таковая, но возможность того, что румынские и югославские войска будут сопротивляться, боевые действия выйдут за пределы их границ, распространятся на Австрию, и тогда Северо-Атлантический альянс просто вынужден будет вмешаться, хотя Австрия и не является членом НАТО.

Насколько обоснованными были опасения Запада относительно возможного вторжения советских войск в Румынию и Югославию, неизвестно. В Москве отрицали и отрицают существование таких намерений, но сейфы закрытых архивов Лубянки, Министерства обороны и Администрации президента России надежно хранят немало тайн. На первый взгляд, советское руководство вряд ли решилось бы на военные операции против этих двух стран. В этом случае вооруженные силы СССР застряли бы на периферийных театрах и были бы отвлечены от противостояния с НАТО, что было их главной задачей. Но и в Бухаресте, и в Белграде советского военного вмешательства никоим образом не исключали. Возможно, там были правы: Кремль нередко принимал алогичные и абсурдные решения.

Важным международным следствием вторжения в Чехословакию стало нарастание противоречий и раскола между коммунистическими странами. С одной стороны, руководители ГДР, Польши, Венгрии и Болгарии не только поддержали оккупацию ЧССР и участвовали в ней, но и настаивали на военном подавлении Пражской весны. Они опасались, что чехословацкие реформы перекинутся на их страны, а их самих ждет судьба Антонина Новотного, если не хуже.

Некоторые основания для этого у них были. В Польше, например, вспыхнули острые разногласия внутри правящей коммунистической партии. В марте 1968 года в Варшавском университете прошли крупные студенческие манифестации, а вслед за ними демонстрации в провинции. Репрессии против оппозиционеров как в партии, так и в обществе в целом приняли открыто антисемитский характер, что вызвало массовую эмиграцию еврейского населения в Израиль.

Китай, Румыния, Югославия и Албания выступили с резким осуждением действий Советского Союза. Правда, их руководство было обеспокоено не столько перечеркнутой перспективой появления «социализма с человеческим лицом», сколько усилением доминирования Москвы в коммунистической части мира и ущемлением их независимости от советских товарищей.

Румыния начала проводить отличный от московского курс в 1964 году, когда в Бухаресте была принята так называемая «апрельская декларация», в которой подчеркивалось, что никакая коммунистическая партия не может диктовать другим партиям линию поведения. Одновременно румынское руководство стало придавать особое значение отношениям с Китаем, Югославией, Францией и США. В 1967 году Румыния отказалась от участия в учениях армий стран Варшавского договора, что вызывало раздражение и злобу в Москве. Николае Чаушеску заявил, что намерен иметь собственную военную доктрину, независимую от Варшавского договора. Поведение румынских товарищей никак не соответствовало советским представлениям о пролетарском интернационализме и нерушимой дружбе социалистических стран. За неделю до вторжения Чаушеску посетил Прагу, где подписал чехословацко-румынский союзный договор. 21 августа румынское руководство оценило введение советских войск в Чехословакию как военную интервенцию и оккупацию, потребовало их немедленного вывода, дало понять, что армия и народ дадут жесткий отпор в случае, если СССР повторит «операцию Дунай» в Румынии.

Похожей была реакция Югославии. В июне 1968 года в Белграде констатировали, что развитие «социалистической демократии» в Чехословакии содействует «всеобщему укреплению социалистической общественной системы». Было подчеркнуто, что каждая коммунистическая партия отвечает прежде всего перед народом своей страны¹². Это означало, что Прага, как и Белград, должна быть полностью независима от Москвы. После 21 августа лидер Югославии Иосип Броз Тито назвал ввод советских войск оккупацией, предположение, что Чехословакии грозила интервенция западных держав, абсурдным, а кремлевское руководство «неосталинистским».

Позиция Югославии, как и Румынии, разумеется, не могла заставить Москву вывести войска из ЧССР. Но она ослабила международные позиции Кремля, показала, что в самом «социалистическом лагере» оформилась достаточно четко выраженная оппозиция Советскому Союзу.

Разочарование и протесты в левом лагере

Немалое раздражение в Москве вызвала негативная реакция на вторжение в Чехословакию части левых сил Запада, в том числе нескольких наиболее влиятельных в Европе компартий. В идеологическом и политическом плане это был жестокий удар: стало ясно, что Кремль потерял контроль над международным коммунистическим движением, в котором сформировалось оппозиционное КПСС крыло. Причин для этого было несколько.

В 1960-е гг. в Европе появились группы и движения, получившие название «новых левых», быстро завоевывающие влияние среди студенчества и интеллигенции, являвшихся главной социальной опорой коммунистических партий. Хотя последние объявили себя защитниками и выразителями интересов пролетариата, тот отдавал предпочтение профсоюзам, реально отстаивавшим права лиц наемного труда и сотрудничавшим с социалистическими и социал-демократическими партиями. Это вынуждало здравомыслящие силы в европейских компартиях, прежде всего французской, итальянской, швейцарской, бельгийской, шведской, искать новые идеи и лозунги, способные привлечь часть образованного класса, критически относившуюся к современному ей западному обществу и в то же время не принимавшую советскую постсталинскую модель. Эти круги и партии, названные «еврокоммунистическими», вступили в острую идеологическую и политическую дискуссию с традиционно-сталинистским крылом коммунистического движения, практически потерявшим влияние в массах.

«Еврокоммунисты» с интересом и надеждой следили за попытками реформации социализма в Чехословакии, видели в «социализме с человеческим лицом» модель и комплекс идей, способные привлечь к компартиям симпатии широких слоев населения европейских государств. Они понимали, что дело идет к военной интервенции, и пытались предотвратить ее. В частности, летом 1968 года Французская компартия предложила провести конференцию коммунистических партий для обсуждения ситуации в ЧССР. Расчет был на то, что высказанная на ней поддержка чехословацких реформ или, по крайней мере, мнение нескольких влиятельных компартий о том, что эти реформы не являются отходом от марксистского учения, предотвратят вторжение. Эту идею Москва торпедировала.

В итоге ряд коммунистических партий и практически все некоммунистические левые организации в развитых странах Запада осудили оккупацию Чехословакии. Впрочем, в Москве к этому отнеслись весьма цинично. По воспоминаниям Зденека Млынаржа, на встрече советских и чехословацких лидеров в конце августа 1968 года Брежнев был достаточно откровенен: граница социализма, она же граница СССР, проходит по Эльбе. И американский президент согласился с этим, так что еще лет пятьдесят все останется без изменений. А какой-то там тов. Берлингуэр... «Вы надеетесь на коммунистическое движение в Западной Европе? Но оно вот уже пятьдесят лет не имеет никакого значения»¹³. С последним, правда, трудно спорить.

Чего хотели в Москве

Есть разные точки зрения относительно того, чего в стратегическом долгосрочном плане хотели в Москве, когда принимали решение о военном вторжении в ЧССР. Ответ можно найти в воспоминаниях советского посла в Вашингтоне. 16 сентября 1968 года Громыко направил в Политбюро обширную аналитическую записку. «Главное направление внешней политики СССР сейчас, — писал министр иностранных дел СССР, — это укрепление содружества социалистических государств. <…> Надо идти поэтапно и неформально к конфедерации де-факто — такова цель, которую нельзя не иметь в виду странам социалистического содружества при складывающейся мировой исторической обстановке»¹⁴. В переводе на нормальный язык это означало: необходимо лишить страны Центрально-восточной Европы последних остатков независимости. Именно это и есть «конфедерация де-факто».