«Настоящая „олигархия“»

Зимой 1922/23 гг., уже после введения нэпа и формального завершения Гражданской войны, председатель ГПУ Ф. Э. Дзержинский оценивал количество внутренних врагов в миллион человекⁱ. С его точки зрения, не следовало питать жалость к преступникам и тратить на них значительные средства. Первый чекист предлагал заселять заключенными «пустынные, бездорожные местности» Советского Союза, чтобы своим трудом они покрывали расходы на собственное содержание в отдаленных местах лишения свободыⁱⁱ.

По официальным данным МВД СССР, органы ВЧК-ОГПУ в 1921—1929 гг. арестовали 1 004 956 человек (в том числе за «контрреволюционные преступления» — 590 146), из них числились осужденными 208 863 (в том числе к расстрелу — 23 391). За период с 1930 по 1938 гг. органы ОГПУ-НКВД арестовали 3 830 981 человека (в том числе за «контрреволюционные преступления» — 2 751 843), из них числились осужденными 2 736 016 (в том числе к расстрелу — 721 829). Кроме того, в 1939—1940 гг. за «контрреволюционные преступления» были осуждены еще 135 695 человек (в том числе к расстрелу — 4201)ⁱⁱⁱ. Открытым остается вопрос о количестве людей, арестованных чекистами, но погибших в ходе следствия до вынесения приговора. При этом два десятилетия репрессий и террора никак не уменьшили количества внутренних врагов: к марту 1941 года на оперативном учете органов госбезопасности СССР состояли более 1,2 млн «антисоветских элементов»^iv.

Советская государственная модель, укрепившаяся в 1918—1922 гг. в результате поражения Белых и крестьянско-повстанческих армий, по существу была однопартийной диктатурой. «Мы на ней стоим и с этой почвы сойти не можем», — публично заявлял В. И. Ленин в 1919 году, представляя РКП(б) в качестве «авангарда всего фабрично-заводского и промышленного пролетариата»^v, в то время как его доля в российском населении не превышала 12—13 %^vi. В то же время Советы и их съезды, избиравшиеся трудящимися на условиях неравного классового голосования, так как один голос рабочего (пролетария) приравнивался к пяти голосам крестьян (мелких буржуа)^vii, превратились в ленинском государстве в фикцию. Они лишь играли роль конституционной ширмы, прикрывавшей подлинную вертикаль власти в РСФСР. На ее вершине находились Центральный Комитет (ЦК) из девятнадцати человек, избираемых на очередном партийном съезде, и более узкие коллегиальные органы — Организационное и Политическое бюро, включавшие наиболее авторитетных членов ЦК. «Самая настоящая „олигархия“, — откровенно признавал Ленин в 1920 году. — Ни один важный политический или организационный вопрос не решается ни одним государственным учреждением в нашей республике без руководящих указаний Цека партии»^viii. Весь жесткий механизм так называемого «пролетарского» управления^ix выполнял коллективные решения небольшой узурпаторской группы, вышедшей из дисциплинированной организации профессиональных революционеров-заговорщиков. Большая часть из них, судя по результатам персональных выборов в ЦК РКП(б) на X съезде в 1921 году, не имела ни рабочего происхождения, ни фабрично-заводского ценза.

В соответствии с идейно-теоретическим наследием Ленина и резолюцией XII съезда, состоявшегося в 1923 году, «диктатура рабочего класса» не могла «быть обеспечена иначе, как в форме диктатуры его передового авангарда, то есть Компартии»^x. При этом функции охраны и карательного инструмента ЦК, по утверждению Дзержинского, считавшего сложившийся в СССР режим государственным капитализмом^xi, принадлежали органам ВЧК-ГПУ. «Слуга партии и борец партии»^xii, — так называл он свое полукриминальное детище.

Ленин и Дзержинский стремились превратить всех членов РКП(б) в добровольных помощников чекистов, а местные партячейки — в своеобразные филиалы территориальных подразделений ВЧК-ГПУ^xiii. Тем самым органы госбезопасности СССР защищали неприкосновенность олигархической группы партийной бюрократии, в руках которой концентрировались власть и национализированная собственность, учет и распределение ресурсов, функции политического контроля, пропаганды и репрессивных мероприятий. На том же XII съезде Генеральный секретарь ЦК РКП(б) И. В. Сталин обосновал принципиальную доктрину о руководящей роли аппарата в жизни большевистской партии и Советского Союза. «Необходимо подобрать [нужных] работников так, чтобы на постах стояли люди, умеющие осуществлять директивы, могущие понять директивы, могущие принять эти директивы, как свои родные, и умеющие проводить их в жизнь»^xiv, — доложил делегатам Сталин в отчете от имени ЦК.

Осенью 1923 года члены Оргбюро ЦК впервые определили перечень ключевых назначений, требовавших одобрения или согласования партийных инстанций. 3500 советских должностей занимались только после утверждения ЦК выдвинутых кандидатур, а 1500 — с его предварительным уведомлением. На местах свою низовую номенклатуру формировали ЦК республиканских Компартий, губкомы (обкомы) и укомы (райкомы). В 1924 году в учетно-распределительном отделе ЦК РКП(б), где обобщались сведения о кадрах, состояли на регистрации почти 15 тыс. работников аппарата, неуклонно возраставшего и постепенно охватывавшего все стороны государственной, экономической, общественной и культурной жизни СССР^xv. Заветный партбилет открывал дорогу к материальным благам, а главным условием успешной карьеры становилась готовность принять цековские директивы «как родные» и добиться их полного выполнения. От настоящего коммуниста требовалось быть преданным партии — в значении беспрекословного повиновения руководству, отказа от личной позиции и совести; бдительным — непримиримым к врагам и зорким, чтобы вовремя пресечь любое покушение на ее интересы; наконец, активным, постоянно доказывающим свою лояльность и полезность власти, энергично участвующим во всех ее мероприятиях.

В 1920—1930-е гг. численность большевистской партии, включая кандидатов, резко возросла: с 472 тыс. (на 1 января 1924) до 2 447 666 человек (на 1 марта 1939), несмотря на постоянные чистки и наличие около 2 млн исключенных за минувшие пятнадцать лет. Общее количество аппаратных работников к концу 1930-х гг. оценивается примерно в 200 тыс. человек^xvi. Если в 1966 году номенклатура КПСС на 70 % состояла из детей беднейших крестьян и неквалифицированных рабочих, то к 1981 году их доля возросла до 80 %. «Страшная эстафета бескультурья», «правительственного маргинализма» оказывала пагубное влияние на всю историю Советского Союза^xvii.

Параллельно совершенствовалась и приобретала все большие размеры система номенклатурных привилегий, возникшая в 1918—1919 гг.: от прикрепления ответственного товарища к особому снабжению, выдачи спецпайков и доступа к дефицитным товарам до предоставления ему комфортного жилья, персонального транспорта, квалифицированной медицинской помощи, условий первоклассного отдыха и исключительного права ношения огнестрельного оружия. Позднее к ним прибавились возможности свободного перемещения по стране и санкционированного выезда за границу. В итоге — в зависимости от приближения человека к властной вертикали или отдаления от нее — в СССР закреплялась практически феодальная стратификация населения по отношению к материальным благам и довольствию.

В разгар жестокого голода 1921—1922 гг., когда погибли 5 млн. человек^xviii, в рацион советской элиты входили трюфели, ананасы, мандарины и другие редкие деликатесы. В обмен на реализованные церковные и художественные ценности вместо закупок на международном рынке хлеба руководители РКП(б) заказали английский шоколад (на 30 млн царских рублей), персидские фрукты, табак и опиум (на 63 млн царских рублей), 40 тыс. тонн шведской селедки, 250 тонн финской рыбы, 7 тыс. тонн германского бекона^xix. В 1933 году, когда очередной голод снова унес миллионы жизней, в специальные железнодорожные вагоны, обслуживавшие в поездках членов ЦК, ежемесячно доставлялись: 200 кг сливочного масла, 250 кг швейцарского сыра, 500 кг колбасы, 500 кг дичи, 550 кг разного мяса, 300 кг рыбы, 350 кг рыбных консервов и 100 кг сельдей, 100 кг кетовой икры, 300 кг сахара, 160 кг шоколада и конфет, 100 ящиков фруктов и 60 тыс. штук экспортных папирос^xx. «Коммунистическая революция, которая проводилась во имя уничтожения классов, привела к неограниченной власти одного, нового класса. Все остальное — маскировка и иллюзия», — писал М. Джилас, бывший одним из руководителей Коммунистической партии Югославии (КПЮ), разочаровавшийся в социалистическом эксперименте и ставший гонимым диссидентом.

Номенклатура и крестьянство

С начала 1920-х гг. и в последующие десятилетия номенклатура ВКП(б) решала единственную главную задачу — сохранение абсолютной власти, захваченной в 1917 году и удержанной в годы Гражданской войны при помощи беспрецедентного насилия, террора и манипулирования массовым сознанием малокультурного народного большинства. Цена вопроса значения не имела. Потеря власти при любом сценарии означала для десятков тысяч партработников, начиная с секретарей первичных организаций, политический крах, и с высокой степенью вероятности представляла реальную угрозу для жизни. Отсюда и неимоверная жестокость сталинской коллективизации, сопровождавшейся массовым раскулачиванием и насаждением в деревне колхозного строя в 1930—1933 гг.

Насильственное создание колхозов, массовые аресты, расстрелы, раскулачивания и высылки встретили на селе ожесточенный отпор. Пик сопротивления пришелся на 1930 год: в СССР состоялись 13 453 массовых крестьянских выступления (в том числе 176 повстанческих), 55 открытых вооруженных восстаний. В совокупности в них участвовали почти 2,5 млн человек — в три раза больше, чем в Белом движении во время Гражданской войны. Максимальное количество выступлений произошло на Украине (4098), в Поволжье (1780), на Северном Кавказе (1467), в Центрально-Черноземной (1373) и Московской (676) областях, в Сибири (565). Чекисты зарегистрировали за год 13 794 низовых теракта и 5156 случаев распространения «контрреволюционных листовок». Объектами учтенных терактов и покушений стали более 10 тыс. советских активистов^xxi.

90 лет назад боевые действия против повстанцев с привлечением сводных дивизионов из состава войск ОГПУ и регулярных частей Красной армии велись в Острогожском (30 января — 1 февраля) и Борисоглебском (февраль) округах Центрально-Черноземной области (ЦЧО), Сальском округе Северо-Кавказского края (СКК) (10—12 февраля), Муромцевском районе Барабинского округа Сибири (23 февраля — 5 марта), Мухоршибирском районе Читинского округа (3—5 марта), Енотаевском районе Нижне-Волжского края (НВК) (14—22 марта), в районах Баталпашинска и Карачаева СКК (15—30 марта), Бобровском и Лосевском районах ЦЧО (22—29 марта), под Кисловодском (22 марта — 2 апреля) и в других регионах Советского Союза^xxii. В отдельных случаях повстанцы пытались дать бой в открытом поле или защищали свои села при помощи окопов (село Липовка Лосевского района Россошанского округа ЦЧО, село Владимировка Енотаевского района НВК и др.)^xxiii. Количество убитых повстанцев в результате спецопераций ОГПУ за период с 1 января по 15 апреля 1930 года оценивалось в 2686 человек^xxiv, однако в это число не входят погибшие в боестолкновениях с регулярными частями РККА. Впоследствии, чтобы сломить саботаж колхозного строительства, потребовались тотальные хлебозаготовки конца 1932 года^xxv, спровоцировавшие зимой — весной 1933 года голодный мор, по количеству жертв не имевший аналогов в отечественной истории.

В целом за период с 1930 по 1940 гг. прямые жертвы сталинской социальной политики в СССР превысили 8,5 млн человек. В абсолютном большинстве это были крестьяне и колхозники: почти 1 млн раскулаченных и членов их семей погибли во время депортаций и в спецтрудпоселках, около 7 млн — от голода 1932—1933 гг., около 0,5 млн заключенных — на этапах, пересылках, в лагерях, тюрьмах и колониях ГУЛАГа, 726 тыс. «контрреволюционеров» были ударными темпами уничтожены органами ОГПУ-НКВД^xxvi. Большинство учтенных «врагов народа», убитых чекистами во время «ежовщины», тоже составляли крестьяне и колхозники («мужицкая доля»)^xxvii. Именно «кулаки» служили главным объектом карательной операции НКВД^xxviii, проводившейся под руководством Сталина в 1937—1938 гг. в первую очередь с целью подавления протеста против коллективизации и колхозного строя накануне большой войны в Европе.

Прямым следствием укрепления государственно-номенклатурного капитализма стал резкий рост числа узников в СССР. Если в середине 1927 года, накануне нового похода большевиков против крестьянства, общее число заключенных оценивается исследователями в пределах 200 тыс. человек^xxix (на 148,5 млн населения), то в июне 1941 года в системе ГУЛАГа содержались уже более 3,3 млн человек^xxx (на 195,4 млн населения), включая заключенных и трудпоселенцев (без ссыльных). Почти половину из них (более 1,6 млн) составляли «контрреволюционеры» (58-я статья), а также раскулаченные и члены их семей — жертвы государственного политического террора. Для сравнения: на 1 января 1911 года в местах лишения свободы Российской империи содержались 174 733 заключенных (без ссыльных), в том числе 1331 политический (на 157,5 млн населения без Финляндии)^xxxi.

Таким образом, за предвоенное десятилетие — без войн, природных катаклизмов и массовых эпидемий — в Советском Союзе произошла беспрецедентная демографическая катастрофа, ставшая прямым следствием решений и действий номенклатуры ВКП(б), защищавшей свои корпоративные интересы. Она сумела удержать власть, сохранить и расширить привилегированное положение, завершить формирование государственного капитализма и закрепостить большую часть трудоспособного населения СССР.

«Счастливая колхозная жизнь»

В 1939 году свыше двух третей советских граждан — более 120 млн из 167,7 млн — составляли жители села и деревни^xxxii, а колхозная система, охватывавшая 93,6 % крестьянских дворов, определяла условия труда и быта колхозников^xxxiii, лишенных паспортов, свободы передвижения и выбора занятий. По донесениям органов ОГПУ, уже в 1930 году в протестной среде аббревиатура ВКП(б) расшифровывалась авторами анонимных листовок как «Всероссийское крепостное право большевиков» (вариант: «Второе крепостное право большевиков»)^xxxiv.

По оценкам экономиста В. С. Мерцалова, в сталинском колхозе в среднем один трудодень оплачивался из расчета 27 копеек (1934 год), 20 копеек (1936), 86 копеек (1937) и 1 рубль 09 копеек (1938), не считая принудительных 15-процентных вычетов на госзаймы. Батрак, работавший в 1912—1913 гг. в южнорусских губерниях во время сезона на хозяйских харчах, зарабатывал по покупательной способности в 2—2,5 раза больше, чем колхозники самых богатых колхозов СССР в 1940 году. Сельскохозяйственный рабочий в Калифорнии примерно в то же время получал в пять раз больше колхозника из привилегированного колхоза^xxxv.

Не исключено, что накануне и в начале Второй мировой войны ситуация с оплатой трудодней выглядела еще хуже, о чем свидетельствуют сводки о морально-политическом состоянии бойцов и командиров Рабоче-крестьянской Красной армии (РККА). Так, например, 7 августа 1939 года на политзанятиях в воинской части № 7902 (Северо-Кавказский военный округ) беспартийный красноармеец-единоличник Крысанков во время занятий личного состава по теме «Подъем материального и культурного благосостояния трудящихся», комментируя бодрые слова политрука, заявил: «Это неправда, колхозники получают трудодень по 10—20 копеек и по 400 грамм хлеба»^xxxvi. В октябре 1939 года в некоторых колхозах Хворостянского района Воронежской области колхозники получали на трудодни по 100—250 граммов хлеба, после чего отказывались выходить на работу^xxxvii.

Рабочий день в колхозе мог соответствовать ½, ¾, 1, 1½, максимум двум трудодням, но при максимальном напряжении сил редко кому удавалось за сутки выработать около двух трудодней. По расчетам профессора С. Н. Прокоповича, в 1937 году на один отработанный колхозником день начислялось 1,28 трудодней с оплатой (полного рабочего дня) суммой в 79,3 копеек^xxxviii. После 1934 года при рабочем дне с 4:00 до 20:00 в год вырабатывалось от 160 до 250 трудодней. При этом в 1936 году в средней полосе РСФСР годовой налог составлял: за избу — 20 рублей, обязательная страховка (от пожара и т. д.) — 10 рублей, за 0,5 га приусадебного хозяйства — 100 рублей, за корову — 5 кг мяса или 30 рублей, а также 100 литров молока или 15 рублей, за поросенка — 1 кг мяса или 5 рублей, принудительная подписка на «добровольный» госзайм — 25—50 рублей и т. д. Кроме денежной оплаты на каждый трудодень семья (при двух работающих взрослых) могла получить 2 кг зерна, 2 кг соломы, падалицу и испорченную колхозную капусту^xxxix.

В целом «оплата» государством трудодней («палочек» в табеле) носила если не фиктивный, то, во всяком случае, неэквивалентный физическим затратам и мизерный характер. «Работаем день и ночь за одни палочки, — сетовал летом 1939 года колхозник колхоза «2-я пятилетка» Воронежской области, чьи жалобы услышал сексот НКВД. — Все у нас забирают, аванса не дают»^xl. Повседневную жизнь колхозников, кроме тяжелого труда с низкой мотивацией, наполняли бесконечные совещания, политинформации и другие массовые агитационно-пропагандистские кампании, отнимавшие силы и драгоценное время, которое можно было бы посвятить своему подсобному хозяйству.

Жизнь в колхозе указывала не только на занятие крестьянина сельским хозяйством, но и на его особый бесправный статус в сталинском государстве. Локальные кризисы колхозной системы были результатом ее системных пороков и распределительного снабжения. Осенью 1936 года во многих областях РСФСР крестьяне получали в среднем на трудодень 300 граммов зерна и 15—20 копеек. После осенне-зимних хлебозаготовок и расчетов с государством весной 1937 года в Ярославской области и Мордовской АССР вспыхнула эпидемия сыпного тифа, а в ряде местных колхозов («Красная Заря», «Мечты Ленина», «Путь к сознанию» и др.) начался голод, унесший десятки жизней^xli.

Колхозная система потребовала бюрократизации деревенской жизни, так как низовой принудительный труд нуждался в повседневном руководстве. В итоге в 1937—1938 гг. на колхоз из 85 дворов, в котором в среднем насчитывалось 220 трудоспособных колхозников, приходились еще 25 представителей управленческого аппарата или один бюрократ на восемь-девять работавших селян. Соответственно, в 1939 году 240 тыс. советских колхозов содержали и кормили не менее 5 млн. сталинских управленцев^xlii.

При этом, несмотря на миллионные человеческие жертвы и миллиардные финансовые потери животноводства в начале 1930-х гг., производительные показатели, по сравнению с царской Россией, принципиально не улучшились, а даже ухудшились. Если на душу населения сбор хлебов в 1913/14 гг. составлял 490 кг, то в 1928/29 — 400, в 1938/39 — 370, и в 1939/40 — 400^xliii. Общее поголовье лошадей сократилось с 35,8 млн голов в 1916 году до 16,7 млн в 1937-м, крупного рогатого скота, соответственно, с 60,6 млн до 57 млн.^xliv «Коллективизация крестьянских хозяйств была экономически нерентабельна, но она была нужна новому классу для укрепления его власти и защиты его собственности»^xlv, — отмечал Джилас. Лишь прикрепление крестьян к государственной земле и создание всесоюзной системы принудительного труда гарантировали прочность положения номенклатуры, стремившейся контролировать не только распределение продовольствия, но и крестьянский труд.

Неизбежным следствием насаждения колхозной системы стало постепенное раскрестьянивание советской деревни — неуклонное сокращение сельского населения, угасание творческой культуры и производительности сельскохозяйственного труда, медленное разрушение продовольственной безопасности огромной страны и постепенная пролетаризация хлеборобов, превращавшихся в лишенных свободы пауперов. «Сущность трагедии русского крестьянина под советской властью заключается не в том, что у него отняли землю, скот и орудия производства, — рассуждал один из современников, — а в том, что со всем этим у него отняли смысл его земного существования. Раньше у каждого крестьянина, у каждого трудящегося на земле, была цель, дававшая смысл его жизни и труду. Этой целью было приобретение собственного участка земли. А перед достигшим этой цели открывался целый ряд побочных целей, которых хватало на века и десятки поколений. Покупкой либо удачной женитьбой детей закруглить свой участок, срубить новую избу, завести пчельник, добыть племенную корову, лошадь, свинью, птицу, купить лесок, построить мельницу и сотни других крестьянских забот, которые заполняли трудовую жизнь целых поколений и, постепенно осуществляясь, вели к определенному и ощутимому прогрессу. Крестьянин любил свое хозяйство, берег его, и легче ему умиралось, если он знал, что передает его детям в увеличенном или улучшенном виде. Ничего этого не осталось после коллективизации»^xlvi.

Бригадный метод и жесткая специализация колхозников по основным видам плановых работ, которые устанавливались колхозным правлением, вели к утрате крестьянского хозяйственного универсализма. Именно в 1930-е гг. начался драматический процесс превращения труженика земли в потомственного батрака, растянувшийся на несколько десятилетий. «Такого крестьянства <…> не знала еще история человечества»^xlvii, — с гордостью сообщали читателям авторы краткого курса по истории ВКП(б).

XVII партийный съезд, состоявшийся зимой 1934 года, сталинцы недаром назвали «съездом победителей»^xlviii. Растянутая во времени революция завершилась, и ее главным выгодоприобретателем стала номенклатура Коммунистической партии. Поэтому руководители ВКП(б) имели основания считать себя победителями. В конце февраля 1917 года русский крестьянин в серой шинели начал революцию на петроградских улицах как участник стихийного солдатского бунта, чтобы семнадцать лет спустя — и совершенно неожиданно для себя — закончить ее рабом в сталинском колхозе без шансов на освобождение. И единственным избавлением от него могла стать только серьезная война.

Окончание в следующем номере

i Плеханов А. М. ВЧК—ОГПУ в годы новой экономической политики 1921—1928. М., 2006. С. 270.

ii Док. № 98. Письмо от 17 февраля 1924 Ф. Э. Дзержинского в ЦКК РКП(б)… // Там же. С. 611.

iii Расчет сделан по: Док. № 223. Справки Спецотдела МВД СССР о количестве арестованных и осужденных органами ВЧК—ОГПУ—НКВД—МГБ СССР в 1930—1953 гг., 11 дек. 1953 // История сталинского ГУЛАГА. Конец 1920-х — пер. пол. 1950-х годов. Т. I. М., 2004. С. 608—609. Вопрос о том, в какой степени настоящие сведения МВД СССР полны, до сих пор остается открытым.

iv Хлевнюк О. В. Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры. М., 2010. С. 302.

v Ленин В. И. Речь на I Всероссийском съезде работников просвещения и социалистической культуры 31 июля 1919 г. // Ленин В. И. Полн. собр. соч. / Изд. 5. Т. XXXIX. Июнь — декабрь 1919. М., 1970. С. 134.

vi На 1913 — 11 % (см. Таблица 6 // Россия 1913 год. Статистико-документальный справочник. СПб., 1995. С. 223).

vii Док. № 133. Конституция (Основной закон) РСФСР… [ст. 53 главы 10-й] // Документы по истории советской Конституции. Первая советская Конституция (Конституция РСФСР 1918 года). М., 1938. С. 431—432.

viii Ленин В. И. Детская болезнь «левизны» в коммунизме // Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. XLI. Май — ноябрь 1920. М., 1981. С. 30—31.

ix Там же. С. 32.

x [Резолюция XII съезда] по отчету ЦК РКП // Коммунистическая партия Советского Союза в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК (1898—1986). Т. III. 1922—1925. М., 1984. С. 53.

xi Плеханов А. М. С. 178. Очевидно, что Ф. Э. Дзержинский разделял точку зрения В. И. Ленина. «Мы признали и будем признавать лишь государственный капитализм, а государство, это — мы, мы, сознательные рабочие, мы, коммунисты», — писал 20 февраля 1922 г. председатель Совнаркома наркому юстиции РСФСР Д. И. Курскому (см. Ленин В. И. О задачах наркомюста в условиях нэпа // Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. XLIV. Июнь 1921 — март 1922. М., 1970. С. 397). К такому же заключению десятилетия спустя пришел член ЦК и Политбюро КПЮ М. Джилас. См. Джилас М. Новый класс. Нью-Йорк, 1961. С. 48.

xii Цит. по: Плеханов А. М. С. 94.

xiii Тепляков А. Г. «Непроницаемые недра»: ВЧК—ОГПУ в Сибири 1918—1929 гг. М., 2007. С. 80.

xiv Заседание второе 17 апреля, вечернее // Двенадцатый съезд РКП(б). 17—25 апреля 1923 года. Стенографический отчет. М., 1968. С. 63.

xv Измозик В. С., Старков Б. А., Павлов Б. А., Рудник С. Н. Подлинная история РСДРП—РКПб—ВКПб. Краткий курс. Без умолчаний и фальсификаций. СПб., 2010. С. 374—375.

xvi Доклад мандатной комиссии XVIII съезда ВКП(б). Докладчик т. Маленков // XVIII съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б). 10—21 марта 1939 г. Стенографический отчет. М., 1939. С. 147; Шапиро Л. Коммунистическая партия Советского Союза. Лондон, 1990. С. 440, 621.

xvii Сахаров А. Н. Россия в начале ХХ века: народ, власть, общество // Россия в начале ХХ века. М., 2002. С. 24.

xviii Андреев Е. М., Дарский Л. Е., Харькова Т. Л. Население Советского Союза 1922—1991. М., 1993. С. 10.

xix McMeekin S. History's Greatest Heist. The Looting of Russia by the Bolsheviks. YUP, New Haven and London, 2009. Р. 191.

xx Осокина Е. А. За фасадом «сталинского изобилия»: Распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации. 1927—1941. М., 2008. С. 177.

xxi Док. № 278. Докладная записка от 15 марта 1931 СПО ОГПУ // Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. Документы и материалы. 1927—1939. Т. II. Ноябрь 1929 — Декабрь 1930. М., 2000. С. 788—791, 801, 808; Дьяков Ю. Л., Колодникова Л. П., Бушуева Т. С. Протестное движение в СССР (1922—1931 гг.). М., 2012. С. 208—210, 219—220.

xxii Подробнее см. Александров К. М. «Вторая гражданская»: К истории вооруженной борьбы крестьянства против коллективизации в 1930—1931 годах // Историк и его время. Памяти профессора В. Б. Конасова. Вологда, 2010. С. 113—121.

xxiii Док. № 282. Доклад СОУ ОГПУ за время с 1 по 15 апреля 1930 // «Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране (1922—1934 гг.) / Сб. док. Т. 8. 1930. Ч. 2. М., 2008. С. 1376; Михеев В. И. Из истории деятельности ОГПУ Центрального Черноземья в 1930 г. // Исторические чтения на Лубянке 1997—2007. М., 2008. С. 182.

xxiv Док. № 282. Доклад СОУ ОГПУ… С. 1363.

xxv См. например: Шолохов и Сталин. Переписка начала 30-х годов // Вопросы истории (Москва). 1994. № 3. С. 3—25.

xxvi Андреев Е. М. и др. С. 48; Док. № 103. Справка о смертности... // ГУЛАГ 1918—1956. Документы. М., 2002. С. 441 (отсутствуют сведения о смертности заключенных в тюрьмах и колониях в 1930—1934, не включены в статистику дистрофики и смертельно больные — «сактированные», умершие сразу же после формального освобождения); Док. № 223. Справки… С. 608—609; Ивницкий Н. А. Судьба раскулаченных в СССР. М., 2004. С. 277; Постановление ГД ФС РФ от 2.4.2008 № 262-5… С. 3 // duma.consultant.ru/page.aspx?955838. Отсутствуют обоснованные оценки крестьянских жертв при подавлении антиколхозных восстаний 1930—1932 и избыточной голодной смертности в колхозах СССР в 1930—1931 и 1934—1940.

xxvii Данилов В. П. Советская деревня в 1938—1939 годах // Трагедия советской деревни… Т. V. 1937—1939. Кн. II. 1938—1939. М., 2006. С. 17.

xxviii Хлевнюк О. В. С. 308.

xxix Джекобсон М., Смирнов М. Б. Система мест заключения в РСФСР и СССР. 1917—1930 // Система исправительно-трудовых лагерей в СССР 1923—1960. М., 1998. С. 17.

xxx Смирнов М. Б., Сигачев С. П., Шкапов Д. В. Система мест заключения в СССР 1929—1960 // Там же. С. 48; Земсков В. Н. Спецпоселенцы (1930—1959 гг.). Таблица 2. // Население России в 1920—1950-е годы: численность, потери, миграции / Сб. науч. трудов. М., 1994. С. 151.

xxxi Беляев В.Н. Россия в начале ХХ века. Ч. 4. Преступность и пенитенциарная система // Посев (Франкфурт-на-Майне). 1983. Ежекв. вып. II. С. 92.

xxxii Жиромская В. Б. Численность населения России в 1939 г.: поиск истины // Население России... С. 32, 39.

xxxiii Мерцалов В. С. Трагедия российского крестьянства (Анализ колхозной системы). Лимбург-на-Лане, 1948. С. 40, 98.

xxxiv Справка ИНФО ОГПУ… // «Совершенно секретно»... Т. 8. Ч. 1. М., 2008. С. 701; Фицпатрик Ш. Сталинские крестьяне. Социальная история Советской России в 30-е годы: деревня. М., 2008. С. 83.

xxxv Мерцалов В. С. С. 76—77.

xxxvi Российский государственный военный архив (РГВА). Ф. 25896. Оп. 9. Д. 259. Донесения о ЧП, 25 июля — 28 октября 1939 Л. 54.

xxxvii О неудовлетворительном снабжении хлебом колхозников // Рылов В.Ю. За и против. Власть и общество в Воронежской области в начале Второй мировой войны (1939—1941). Воронеж, 2018. С. 52—53.

xxxviii Прокопович С.Н. Народное хозяйство СССР. Т. I. Нью-Йорк, 1952. C. 270, 278. Проблема заключалась еще и в том, что в колхозах существовала дискриминация оплаты мужского и женского труда. В 1937 г. за день работы на скотном дворе мужчинам начислялись в среднем 1,3 трудодня, а женщинам — 1,1. День работы в детском саду или на объекте соцкультбыта оценивался менее чем в один трудодень. Во всех видах работ в колхозе средняя выработка мужчины за день составила в 1937 г. 1,4 трудодня, а женщины — 1,2. В среднем в 1937 г., по оценкам Ш. Фицпатрик, каждый член колхоза заработал 197 трудодней (или 438 на двор) — эти цифры существенно превышают расчеты В. С. Мерцалова (85 в среднем или 341,2 на двор, см. Мерцалов В. С. С. 54). Но Фицпатрик показывает при этом большую дифференциацию: 21 % колхозников заработали менее 51 трудодня, 15 % — от 51 до 100, 25 % — от 101 до 200, 18 % — от 201 до 300, 11 % — от 301 до 400 и 9 % — более 400 трудодней (см. Фицпатрик Ш. С. 162, 166). Таким образом, более 60 % колхозников в 1937 г. заработали не более 200 трудодней.

xxxix Hoover Institution Archives, Stanford University. Collection Maslov S.S. Маслов С. С. Колхозная Россия. Истоки, насаждение и жизнь колхозов. Значение для сельского хозяйства, крестьянства, государства. Природа, эволюция и будущее. Машинопись. Л. 37.

xl Документ НКВД о недовольстве колхозников, 8 августа 1939 // Рылов В. Ю. С. 228.

xli Осокина Е. А. С. 257, 262—264.

xlii Мерцалов В. С. С. 50.

xliii Прокопович С. Н. C. 210.

xliv Там же. С. 140.

xlv Джилас М. С. 73.

xlvi Февр Н. Солнце восходит на Западе. Буэнос-Айрес, 1950. С. 87—88.

xlvii История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Краткий курс. М., 1945. С. 328.