Рукотворная катастрофа

Гибель миллионов людей в 1933 году невозможно объяснить недородом.

По отчетным сведениям наркомата земледелия и Центрального управления народно-хозяйственного учета Госплана СССР, оценки урожая зерновых 1932 года колебались в пределах 67,1—71,1 млн тонн. При оптимистических подсчетах валовый сбор превысил прошлогодний на 4,2 %, при пессимистических — уступал ему на 1,1 млн тоннⁱ. На душу, исходя из численности советского населения на 1 января 1932-го и 1933 годовⁱⁱ, соответственно, приходились 420 кг и 410—430 кгⁱⁱⁱ. Цифры сопоставимы.

Естественно, Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) сообщал соратникам о более высоких показателях, чтобы поддерживать популярный миф о хозяйственных достижениях самоубийственной первой пятилетки. «Урожай у нас был в этом [1932-м. — К. А.] году не хуже, а лучше, чем в предыдущем»^iv, — бодро заявил слушателям Иосиф Сталин, выступая 11 января 1933 года на объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б). Но здесь же вождь отметил: хлебозаготовки в СССР прошли с бо́льшими трудностями, чем в 1931 году^v.

Таким образом, главная причина демографической катастрофы 1933 года связана не с плохими природно-климатическими условиями, повлиявшими на снижение объемов полученного зерна, а с тем, как им распорядились руководители Коммунистической партии. В первую очередь они решали стратегическую задачу по спасению любой ценой шаткой системы, насчитывавшей примерно 200 тыс. колхозов и служившей социально-экономическим фундаментом большевистской власти. Ее потеря означала для десятков тысяч привилегированных представителей партийной номенклатуры во главе с членами Политбюро не только конец сытой жизни с прекрасным спецснабжением^vi, но и физическую гибель. Поэтому от сохранения «второго крепостного права» зависела безопасность ВКП(б), ее аппарата и актива. «Задача состоит в том, чтобы укрепить колхозы организационно <…>. В этом теперь главное»^vii, — заключил Сталин в программном докладе на пленуме.

Массовую гибель крестьян в 1932 году^viii вызвали разные причины, связанные с общими последствиями сталинской коллективизации: нерентабельность колхозов, находившихся в начальной стадии организации, упрямое разрушение большевиками частных хозяйств, ликвидация свободного рынка и торговли, репрессивно-террористические практики власти. Не меньшую роль сыграли ужесточение налогообложения и постепенное увеличение государственных хлебозаготовок, в то время как подушевая урожайность по сравнению с 1930—1931 гг. снизилась^ix, а число едоков пока росло в связи с высокой рождаемостью на селе. Если в 1930 году сталинцы забрали 26,5 % от всего урожая, то в 1931-м — 32,9 %^x, а в 1932 году кандидат в члены Политбюро ЦК ВКП(б) Анастас Микоян, любивший «большевистские темпы», предложил изъять в зерновых районах до 40 %, а в иных колхозах — и до 45 % сбора зерновых. Предложение своего энергичного наркома снабжения Сталин принял^xi.

Одновременно во II и III кварталах 1932 года участились распады колхозных хозяйств и протестные выступления крестьян, в первую очередь на территории Украинской ССР и Северо-Кавказского края (СКК) РСФСР. Хищения социалистической (а по сути, номенклатурной) собственности, включая продовольствие, приобретали всесоюзные масштабы. Главными организаторами воровства и расхитителями Сталин назвал замаскировавшихся врагов в лице свергнутых промышленников, торговцев, дворян, офицеров и урядников, попов, полицейских и жандармов, якобы пробравшихся в колхозы по всей стране^xii. Но это была полная чушь: абсолютное большинство хищений совершали не «бывшие люди», а сами колхозники^xiii и другие трудящиеся. Каждого из них требовалось поставить на место и прочно закрепить за ним.

Наконец, в III квартале стал очевидным срыв региональных хлебосдач.

Положенные поставки (особенно с территории Украины, Северного Кавказа и Нижней Волги) не выполнялись, чему местные органы искали разные объяснения. «Чтобы выполнить полностью весь свой годовой план хлебозаготовок, Украина должна дать дополнительно к тем 140 (с лишним) миллионам пудов хлеба, которые уже заготовлены, еще около 235 млн пудов, — писал Сталину 2-й секретарь ЦК КП(б)У Мендель Хатаевич. — Для меня является уже совершенно бесспорным, что этого количества хлеба Украина не даст <…> план хлебозаготовок в ряде районов действительно сильно перенапряжен»^xiv. Вместе с тем в 1932 году государство направило в советскую деревню 19 750 тракторов^xv, израсходовав на их создание, обслуживание и комплектующие огромные средства. Но отдача от вложений по сравнению с ожиданиями выглядела скромной, гигантские материальные затраты оказались бесцельными и расточительными. Результаты применения в сельском хозяйстве десятков тысяч единиц новой техники не повысили урожайности, тем более не компенсировали миллиардных потерь животноводческой отрасли, понесенных в годы первой пятилетки, и в первую очередь гибели миллионов лошадей. Для такого количества тракторов не хватало подготовленных и заинтересованных механизаторов. Прямым следствием плохой организации труда становились поломки, простои, неоправданные расходы горюче-смазочных веществ и в целом — низкое качество полевых работ^xvi. Никакого скачка в производстве продовольствия не произошло.

В глазах Сталина деревня просто бойкотировала хлебосдачи.

Однако кризис снабжения в крупных советских городах, где уже четвертый год действовала карточная система, способная насытить лишь привилегированные группы населения, мог спровоцировать социальный взрыв. «Белый хлеб, молоко, яйца, масло русские инженеры не получали вообще, а все прочие их продуктовые нормы были намного ниже норм для иностранцев. К тому же цены на продукты для наших русских коллег иногда в десять раз превышали то, что должны были платить мы, иностранцы»^xvii, — свидетельствовал немецкий архитектор Рудольф Волтерс, работавший по контракту в Новосибирске летом — осенью 1932 года. «Кормят нас, как свиней, помоями, вот до чего мы дожили»^xviii, — жаловались друг другу рабочие Сталинградского тракторного завода.

Тревожным и небезупречным оставалось положение в частях РККА.

В 1932 году сотрудники Особых отделов ОГПУ зафиксировали в войсках 313 762 отрицательных высказывания со стороны военнослужащих, преимущественно политического характера, и 5054 повстанческих намерения (в 1933 году — 346 711 и 4148). В проявлении «антисоветских настроений» особисты уличили 230 080 красноармейцев и краснофлотцев, 48 706 младших командиров и 55 777 представителей среднего звена начсостава. В 1932—1933 гг. из армии в качестве «социально-чуждого элемента» вычистили 26 197 человек, в том числе 2486 командиров, начальников и политработников, 11 103 «кулака», 8828 «политически неблагонадежных» лиц^xix. Учитывая, что вся списочная численность сухопутных и авиационных сил РККА составляла в 1932 году лишь 730 тыс. человек^xx, речь шла о серьезных статистических показателях.

Типовые протестные заявления, фиксировавшиеся чекистами в красноармейской среде в 1932 году, выглядели так:

«В нашем крае колхозники голодают, лошади дохнут, колхозники разбегаются, едят лошадей, овец, у кого есть, едят прямо со шкурой. Идет среди колхозников разговор, что им не нужна советская власть» (командир отделения, сверхсрочник, комсомолец, колхозник Иванов в разговоре с сослуживцами после возвращения к месту службы из отпуска в Нижне-Волжском крае — Новочеркасский гарнизон Северо-Кавказского военного округа (СКВО), январь)^xxi.

«Крестьянство разграблено, крестьянин стонет от советского режима, на случай войны оно пойдет против сов[етской] власти».

«Коммунистам правда не нравится, они только затуманивают головы темным крестьянам, скрывая истинную правду. Ваша партия много обещала крестьянам, если бы знали, до чего эти обещания доведут, тогда бы дело вышло другое».

«Я был в станице, там есть случаи голодной смерти, колхозы разваливаются, колхозники разбегаются» (ветфельдшер 22-го артиллерийского полка (СКВО) П. Немкин: арестован в марте)^xxii.

23 апреля при входе в комнату партийной ячейки отдельной химической роты (СКВО) обнаружена анонимная листовка следующего содержания: «Товарищ комиссар, вы говорите, что обещание [воина РККА] даем рабочим и крестьянам, что бороться будем до конца за них. Но я набираюсь смелости заверить вас о том, что придет пора, когда мы коммунистов защищать не будем, такую сволочь как вы. Оружие в руки не возьмем, если вы политику знаете, то и мы знаем свое дело. Долой войну, долой советскую власть, долой колхозы — даешь войну против СССР, восток^xxiii, нажимай скорей — скорей, ждем вашего натиска»^xxiv.

12 августа 1932 года на стене фуражного склада 221-го стрелкового полка (СКВО) обнаружена надпись: «Товарищ красноармеец, помни, что твоим врагом являются коммунисты. Я уверен, на случай войны, которая в скором времени будет, мы, в первую очередь, повернем свое оружие против своих врагов коммунистов и комсомольцев и с большим успехом мы уничтожим эту заразу»^xxv.

«Крестьяне открыто заявляют недовольство властью. Если будет война — мужики повернут винтовки на коммунистов. Когда нам дадут винтовки, мы тоже повернем против советской власти и коммунистов» (писарь штаба 50-го артиллерийского полка (Московский ВО: МВО) Булкин, исключен из ВКП(б), август: арестован)^xxvi.

«Колхозы разорили всех крестьян. Сов[етская] власть скоро рухнет, если будет война Красная армия разбредется по домам» (красноармеец 148-го стрелкового полка (МВО) Сафонов, сентябрь: арестован, предан суду)^xxvii.

«На селе в экономическом отношении творится какой-то кошмар. 90 % крестьянства на сегодняшний день влачат абсолютно голодное существование» (курсант 3-й батареи Одесской артиллерийской школы (Украинский ВО) Шофеев в разговоре с однокурсниками — после возвращения из отпуска, ноябрь)^xxviii.

3 ноября в 250-м стрелковом полку (МВО) на заборе у столовой начсостава обнаружена анонимная листовка: «Товарищи красноармейцы, неужели вы за жирную похлебку продали страну, родных детей. Вас кормят на убой. Вы должны скоро идти защищать… свору уголовных преступников, которые довели страну до позора, голода и нищеты. Ваших родных разоряют среди белого дня. Спасите же страну… Да здравствует свобода и демократия!»^xxix

20 ноября во 2-м полку элитной Московской Пролетарской стрелковой дивизии (МВО) на стенах караульного помещения обнаружены контрреволюционные надписи: «Будь только война». «В первую очередь убьем Сталина, а потом остальных». «Разгромим, разрушим весь Советский Союз»^xxx.

В случае массовых волнений населения в Москве, Ленинграде, Киеве и других индустриальных центрах красноармейцы могли повести себя непредсказуемо. В итоге накануне зимы у сталинцев оставался единственный выход, чтобы обеспечить собственную безопасность и удержать политическую ситуацию в СССР под контролем: любой ценой забрать максимум хлеба у колхозников и единоличников. Перспектива мучительной смерти от голода должна была заставить хлеборобов прекратить сопротивление, смириться с судьбой и покорно принять колхозно-государственную систему принудительного труда. Поэтому главной причиной гибели миллионов крестьян в 1933 году стали тотальные и безжалостные хлебозаготовки, санкционированные руководителями ВКП(б).

«Черные доски» и раскаленные плиты

22 (по другим источникам — 23) октября^xxxi члены Политбюро Андрей Андреев, Клим Ворошилов, Лазарь Каганович, Михаил Калинин, Сергей Киров, Станислав Косиор, Валериан Куйбышев, Вячеслав Молотов, Григорий Орджоникидзе, Иосиф Сталин и кандидаты Анастас Микоян, Григорий Петровский, Влас Чубарь решили направить в зерновые районы СССР чрезвычайные комиссии по хлебозаготовкам. Вскоре комиссия Молотова приехала в Украину, комиссия Кагановича — на Северный Кавказ. «Мы ездили все в деревню за хлебом, — вспоминал Молотов 40 лет спустя. — „Давай и давай хлеб!“»^xxxii В декабре приступила к работе Поволжская комиссия во главе с секретарем ЦК Павлом Постышевым. В персональный состав комиссий включались безжалостные номенклатурные аппаратчики Анастас Микоян, Влас Чубарь, Станислав Косиор, Ян Гамарник, Матвей Шкирятов, Генрих Ягода, Александр Косарев, Владимир Затонский и другие сталинские выдвиженцы. В Казахской АССР, входившей до декабря 1936 года в РСФСР, схожие функции выполнял местный крайком во главе с Филиппом Голощекиным — одним из организаторов убийства царской семьи в 1918 году.

Очередной поход за даровым продовольствием начался с хитрого маневра.

В ноябре Сталин и другие руководители ВКП(б) откликнулись на отчаянные просьбы секретарей территориальных партийных органов и, чтобы облегчить им выполнение задачи, снизили годовые нормы хлебосдачи для Украины, Северного Кавказа и Средней Волги. Одновременно для пяти регионов РСФСР планы были увеличены, особенно для Уральской и Центрально-Черноземной областей: русские амбары большевики готовились вымести дочиста, так же как украинские и кубанские житницы. «Нет, тут уж руки не должны, поджилки не должны дрожать, а у кого задрожат — берегись! Зашибем! Вот дело в чем»^xxxiii, — вспоминал Молотов. По оценкам известного российского специалиста по аграрной истории Виктора Кондрашина, планы хлебозаготовок урожая 1932 года и их практическое выполнение изменились так (для настоящей статьи сделан перерасчет установленных показателей в миллионах тонн с округлением)^xxxiv:

Крайний трагизм экономической ситуации заключался в том, что активисты выкачивали хлеб из деревень, сел и станиц сверх установленных норм. «Любой ценой, любыми средствами выполнить план хлебозаготовок и засыпать семена!»^xxxv — с таким заголовком обращалась к читателям газета Вешенского района СКК «Большевистский Дон».

В IV квартале 1932 года и I квартале 1933 года исполнители на местах зачастую забирали зерно с избытком, даже по сравнению с требованиями членов ЦК и Политбюро. Возможно, так негласно предполагалось компенсировать уступки, сделанные отдельным регионам. Например, в Вешенском районе СКК весь урожай 1932 года составил 56—57 тыс. тонн, а изъять решили 51,7 тыс. тонн^xxxvi.

В конечном счете, усилив нажим на русских, казахов и татар, хлеба по СССР в целом партия получила даже больше, чем рассчитывала по старым планам 1932 года: в государственные закрома поступили 18,279 млн тонн вместо ожидавшихся 18,067 млн тонн^xxxvii. При этом определенная часть зерна портилась и пропадала из-за ненадлежащих условий хранения, запоздалой транспортировки и других пороков социалистической экономики. «Везде на пристанях хлеб лежит прямо на земле, где он, конечно, портится, но рабочим и колхозникам вдоволь не дают»^xxxviii, — говорили в начале ноября 1932 года рабочие сталинградского завода «Красный Октябрь».

В целях выполнения плана большевики использовали любые средства.

18 ноября члены ЦК КП(б)У при участии Молотова приняли карательное постановление «О мерах по усилению хлебозаготовок», для чего в хлебопроизводящие районы Украинской ССР направлялись 600 коммунистов, для борьбы с «кулацким влиянием». Вводилась практика занесения саботирующих колхозов на «черную доску», предусматривалась чистка сельских парторганизаций от агентуры классовых врагов^xxxix. «Общее впечатление от партийной верхушки и связанного с ней непосредственного актива у меня теперь более благоприятное, чем в первый приезд: подтянулись несколько и увереннее смотрят вперед, — писал 21 ноября Молотов Сталину. — Главную задачу вижу в том, чтобы разбить глубоко сидящую в головах многих — вернее, большинства работников оппортунистическую, кулацкую, буржуазную установку, заключающуюся в следующем: прежде обеспечим все нужды колхозов и колхозников <…>, а нужды государства удовлетворим, дескать, по мере возможности»^xl. Под впечатлением от жестких установок Молотова 27 ноября члены Политбюро ЦК КП(б)У во главе с Генеральным секретарем Косиором приняли репрессивное постановление, требуя от местных обкомов «сломить кулацкий саботаж», не останавливаясь перед репрессиями. Нелояльных членов колхозных правлений и счетоводов предлагалось арестовывать «с вынесением самых суровых приговоров», исключенных из партии коммунистов — высылать, а в особых случаях — предавать суду^xli.

Занесение на «черную доску» означало полное прекращение всякой магазинной торговли с вывозом из села наличных товаров, запрет колхозной и частной торговли, прекращение кредитования и досрочные взыскания с хозяйств по всем обязательствам, чистки и аресты «саботажников» как среди жителей, так и в управленческом аппарате^xlii. В конце года Каганович добился занесения на «черную доску» 15 казачьих станиц на Кубани. Молотов начал с шести крупных сел. После приезда Постышева на Нижней Волге «чернодосочниками» оказались 19 сельсоветов в семи районах и несколько колхозов, а в Казахстане Голощекин подписал постановление о занесении на «черную доску»… 31 района.

Морозной зимой продолжались массовые депортации.

К 19 декабря из 13 районов Кубани в Северный Казахстан отправили 1992 семьи (9442 человека)^xliii. Затем по инициативе Кагановича подверглось поголовному выселению в отдаленные районы СССР население казачьих станиц Полтавской, Медведовской и Урупской. В станицах проживали примерно 47,5 тыс. человек, из них большевики выслали 45,6 тыс. Крестьянские семьи депортировали в Северный край из Днепропетровской, Одесской и Черниговской областей УССР, НВК и других регионов СССР. «Продовольствием и теплой одеждой все выселяемые, в основном, снабжены»^xliv, — докладывали руководству сотрудники Секретно-политического отдела (СПО) ОГПУ. В отчаяние от размаха репрессий приходили не только затаившиеся противники большевистской власти, но и ее идейные сторонники, включая коммунистов, о чем 24 декабря писал в Харьков Косиору участник гражданской войны Живанов:

«Откройте глаза на действительность, что Вы делаете своей политикой, безмолвные вы рабы Москвы. Вы за два года угробили Украину, сельское хозяйство. <…> Мы угробили окончательно украинское сельское хозяйство, не говоря о колхозах. Колхозники прямо говорят — панщина. Но панщина никогда не доводила село до такого состояния как мы довели за эти два года. Крестьянин превращен в голодающего паупера, ему дают только похлебку в колхозе — кто работает, а старики и дети обречены на голодную смерть, если они в прошлую зиму не успели умереть; мы окончательно подорвали обороноспособность страны. Наша мощь — в Красной армии, а у каждого красноармейца или дети померли от голода, или отцы. Я сам партизан, старый член партии, мои отцы прокляли меня за участие в гражданской войне, померли от голода. Украинские коммунисты не знают массовой работы, они жандармы на селе. Они обеспечили все условия для пана и кулака. База для контрреволюции увеличилась до 95 %, база партии — 5 %»^xlv.

Однако речь шла не только о «черных досках», арестах и депортациях.

В Вешенском районе СКК уполномоченные крайкома и райкома ВКП(б) Овчинников, Шарапов, Белов, Плоткин и другие ответственные товарищи, добиваясь выполнения плановых заданий, применяли настоящие пытки по отношению к колхозникам и единоличникам, уклонявшимся от хлебосдачи. Кроме инсценировки расстрела и нещадных избиений их закрывали в одном нижнем белье в амбарах на морозе, а женщинам обливали керосином ноги и подолы юбок, затем поджигали и тушили, закапывали по пояс в землю, подвешивали за шею к потолку. В Плешаковском колхозе селянам ломали пальцы рук и суставы, надевали на шею веревочную петлю и вели к проруби топить в Дону. Единственный вопрос звучал так: «Где яма с хлебом?» Кандидат в члены бюро райкома Плоткин, работавший в Наполовском колхозе, при допросе сажал хлебороба на раскаленную плиту: когда человек начинал кричать, под него лили воду или запирали в амбар — «прохладиться». Затем через какое-то время пытка повторялась. Босыми людей ставили на горячую плиту и в Верхне-Чирском колхозе. «Хлеб-то нужен? План-то надо выполнять?» — спрашивал Овчинников.

Популярностью пользовались выселения должников вместе с детьми из куреней на сильный мороз. Тем, кто упорствовал и не сдавал хлеб, разрешалось ночевать только на улице. Жалостливых соседей, пускавших несчастных односельчан греться, следом за ними выгоняли из дому. Кто-то из активистов робел, тогда Шарапов распекал дрогнувшего секретаря партячейки: «Детишек ему стало жалко выкидывать на мороз! Расслюнявился! Кулацкая жалость его одолела! Пусть, как щенки, пищат и дохнут, но саботаж мы сломим!» В хуторе Волоховском Лебяженского колхоза целые семьи жгли костры под открытым небом. «Детей заворачивали в лохмотья и клали на оттаявшую от огня землю. Сплошной детский крик стоял над проулками. Да разве же можно так издеваться над людьми?»^xlvi — задавал риторический вопрос Михаил Шолохов в письме к Сталину. «Что поделаешь?.. — сетовал десятилетия спустя пенсионер Молотов. — Без жертв тут было не обойтись»^xlvii. На наиболее ретивых коммунистов, включая Овчинникова и Плоткина, ЦК наложил взыскания за «перегибы», но не более того. Партия ценила и берегла товарищей, преданных делу коллективизации.

План и поставленную членами Политбюро задачу местный актив выполнил.

Затем зимой 1933 года села, деревни и станицы начали умирать от голода.

Окончание следует.